***
Из дурманящего солнечно-притягивающего забытия выдернул пряный запах мяса. Чуть не забыл! Одергиваясь словно от внезапного сна, Вовка впопыхах на кухню мчится, чуть не свалившись с корточек. открыл духовку, вовремя отпрянув от густого жгучего пара - не спалилось, только корочкой слегка покрылось - как надо. Облегченно выдохнув, духовку по нулям - пусть доходит; открыл форточку на всю, проветрить кухню. Послеобеденное ленивое солнце топит её в себе как в меду; тихо потрескивающее на холодильнике старое радио может особого настроения и не прибавляет, но прохожие уличные шумы под окнами глушит, а и этого было достаточно. На плите доваривается картошка, дело было за малым - нарезать салат да на стол накрыть. Вовка точно не знал когда Макс вернется, но с каждой минутой становилось волнительней; места себе не находит, хоть и прибрался уже, и душ принял, ужин вкусный сготовил, а сердце неспокойно всё было, мешало волнение с предвкушением. Ноги сами в спальню несут; бросив беглый тревожный взгляд на свежезаправленную душистым чистым бельем кровать он заспешил к зеркалу. Вовка себя оглядывает строго, прихорашивается, духи не жалеет, взъерошил пятерней отросшие, еще влажные волосы и, заглядевшись в отражение, не сразу услышал как поворачиваются ключи, закрывая дверь. Сердце пропустило удар, «приехал» подумал он, прислушиваясь к звукам в прихожей. Не веря, на ватных ногах Вовка выходит из спальни осторожно, замер. Приехал. И то ли не виделись слишком долго, то ли Макс и правда больше раздался в плечах и груди, загорел, а кудри выцвели с пшеничного в светло русый, но вот он - живой и здоровый, родной. Замер с пакетом в руках, налегке, так же неверяще смотрит на Вовку, а в глазах нежность расцветает; не в силах подавить улыбку, Макс руки расставил, выронив пакет - по полу прокатились свежие персики и нектарины. Вовка не думая в объятия кинулся, сжимает что есть мочи, теряя себя от такого родного тяжелого мускусного запаха, его запаха. Макс Вовку под бедра подхватив на руки поднимает, смотрит снизу вверх с облегчением и словно не осознаёт до конца - он дома. А Вовка, смешливо с запинкой буркнув «растяпа», за талию крепко ногами обхватывает и в лицо его целует везде-везде, и в нос, и в лоб, и в щетину колючую, лбом прижался к его лбу, зарывшись пальцами в кудри, с видимым облегчением выдыхает. Дождался. Макс чуть подался и мягко поцеловал, ткнулся губами в его, не решаясь ни продолжить, ни отстраниться. Вовка сам вторил поцелуй, такой же нежный и почти что невинный; сам же и отстранился. Так и стоят пару мгновений не в силах глаз отвести друг от друга. Вовка вдруг повел смешно носиком и чихнул громко в майку, а Макс хохотнул и спустил его на ноги аккуратно; с оттяжкой поцеловал в висок и в душ заспешил, мол грязный весь, только с дороги. С веселым смешком, мягко толкая в спину, Вовка гонит Макса в душ поскорее, а сам с нежной улыбкой принялся собирать с пола фрукты. В подобранном пакете на самом дне оказалась коробка дорогих, но безумно любимых конфет. Макс шутил что от них Вовка часто становится особенно падким на нежности. А тот беззлобно его дураком называл за это. Но каждый раз и впрямь хотелось поближе прижаться, положить на себя огромную горячую лапу. Послеобеденное медовое солнце заливает кухню неспешно и сталось вдруг так спокойно, так тепло на душе как яблочно спелый рассвет после бури. Вот и приехал, вот волноваться и не о чем стало. Подпевая старенькой трескучей песне, Вовка все фрукты в мойку вывалил, аккурат рядом с овощами на салат. Макс верно голодный приехал, благо к ужину почти все готово. Может получилось и не так замысловато, зато просто и с любовью, как Макс и любил. Совсем отвлекшись за мытьем, Вовка и не услышал как тихо Макс сзади подошел, а опомнился лишь от приятного хвойного запаха геля для душа; подавшись назад спиной уперся в чужую грудь. От горячего мягкого поцелуя за ушком Вовка вновь улыбнулся стеснительно, заливаясь нежным румянцем. Макс спустился поцелуями по шее к плечу, обвил мягко лапами талию - так и остался. С каждым тяжелым его облегченным выдохом словно выходила из него та усталость, то одиночество холодных ночей, въевшаяся в легкие гарь; и с каждым вдохом словно впускал в себя больше родного тепла, того сытого уюта ожидающего его дома, горячо любимого, нежного его. «Скучал» грузно бурчит Макс, зарываясь носом в чужую шею, мелкими поцелуями впечатывая свои слова в его кожу; пальцами гладит любовно неровные края шрама под тканью. Вовка подставляется под ласки уютно, слегка откидывая голову; мокрыми руками накрывает поверх футболки горячие лапы на своем животе. Так и стоят, сплелись в свете ярко карамельном, наслаждаясь той самой близостью, о которой так долго скучали. Макс шепотом горячим на ухо благодарит Вовку и хвалит за ужин, даром сам еще не попробовал, но по запаху слышит - всё прям как он любит. И гладит любовно животик, к себе прижимает несильно - и сам прижимается. Спросил тихо что на десерт, жарко целуя за ушком, а Вовка и ответить не успел, как Макс спросил будут ли булочки. Какие еще булочки? Надо было с маком брать, его любимые, подумалось сразу с досадой, Вова даже расстроился, что уже купил торт-мороженое брусничное, как горячая максова лапа скользнула по бедру и мягко, через штанишки, сжала ягодицу. Вовка в пол застенчиво посмотрел, сердце забилось чаще и щеки предательски покраснели; как же так, не догадался. Невольно бедрами назад подался и как-то само получилось, что на цыпочки привстал. Макс никогда не трогал его грубо, как и никогда не позволял себе сделать больно; хоть сам он и был по сравнению с Вовкой несуразно большим, но силе своей волю давал лишь по делу. «Будут» только и смог он с запинкой ответить, сбиваясь на рваное дыхание. Нашел в себе силы повернуться в объятиях, а Макс так и засмотрелся на его губы. Поцелуй получился тягуче медленный и жаркий, Макс отвечает с довольным осипшим стоном, а Вовка краснеет стыдливо, ощущая как начинает плавить от простого поцелуя. Они оба слишком истосковались по ласке, по простым поцелуям, нежным объятиям и друг другу так, хоть на стену лезь. Огромные руки Макса нежно сминают его мягкие бока, небольно, методично и плавно подтягивают на себя; а Вовку мажет от медленного мокрого поцелуя, до невольных тихих, но чувственных стонов; он несмело притирается пахом о бедро Макса между его ног и единственная волнительная мысль не дает ему покоя: «сдержаться». Макс улыбается в поцелуй; не часто выходит так чтобы Вовка настолько забылся от ласки и позволил себе быть чуть смелее обычного; слишком изголодался чтобы помнить об этом. Макс прикусывает нежно за бледную шею и крепко подхватывает Вовку под бедра, с тихим «пойдем» унося его в спальню.***
Пижамные штанишки, небрежно оставленные, снятые почти нетерпеливо, свисают с края кровати. Предвечернее солнце, укрытое за шторами, красит комнату в коньячный цвет. За ними никто не увидит. Вовка неловко обнимает руками большую подушку, стыдливо поскуливает, уткнувшись в нее носом, она пахнет Максом и от этого еще больше мажет. От пошлых мокрых звуков стыдно и жарко, возбуждение тяжелым узлом тянет низ живота, но еще слишком рано. Макс отлизывает мокро и с оттяжкой, неспеша, с довольным стоном, сминая лапами мягкие бедра, как Вовка любит. Тому неловко было предлагать, хоть и нравилось безумно, а тут Макс сам предложил, как же от такого отказаться. Раздвигая, сминая ягодицы Макс лижет так мокро и сладко, что по подбородку и бедрам стекает густая слюна; он целует белую кожу горячо и Вовке кажется словно каждый поцелуй это маленькая обжигающая метка. Но быть помеченным им до бесстыдства хочется. И он послушно прогибается под чужим горячим языком. После травмы у Вовки совсем ошалела чувствительность, засосы могли зудить днями, а реакция тела на боль или ласку порой была совсем непредсказуемая. Ему случалось позорно сливать от поцелуев или совсем отказываться от близости из-за боли. Но Макс его совсем не винил, а понимающе с любовью принимал. Затуманенный пьянящим возбуждением Вовка не сразу замечает как Макс отстранился; Вовка хнычаще стонет и неразборчиво просит едва различимым шепотом, заплетаясь в словах, как вдруг большая рука подхватила под животик и Макс поднял его на себя, привалил, прижимая к груди. С тяжелым низким стоном Макс кусает во взмокший загривок жадно, и опять словно метит своим, горячей ладонью гладит живот под футболкой, а второю держит за грудь, нежно массируя. Вовка мягкий везде и это сводит Макса с ума, туманя сознание, побуждая трогать и небольно сминать; он на пробу толкается ноющим от возбуждения членом и тот мягко скользит по влажной горячей коже; Макс целует чужие лопатки сквозь промокшую ткань. А Вовка стонет сладко-сладко, сводя брови, сбиваясь рваным дыханием; чужой горячий член толкается между его влажных бедер медленно, мурашки холодят взмокшую спину и он ощущает как бешено бьётся чужое сердце. Максу тоже хочется, хочется до боли, до одури, он забвенно целует шею до красных засосов и мягко зализывает, извиняясь; возможно и от укусов останется след, но сейчас Вовке это совсем не важно. Он податливо сводит бедра, от тяжелых толчков не получается ровно стоять, коленки дрожат, но Макс его держит, крепко к себе прижимает. «Он так долго не сможет» думается Вовке, он неловко скользит ладошкой меж сведенных бедер, ощущая как крупная горячая головка упирается в неё пачкая в смазке. Вовка тихо зовет его, получается лишь полустонать, он второй рукой сжимает его за запястье робко и тянет чтобы отвлечь. Макс словно пьяный, реагирует не сразу, но останавливается, тяжело и жарко дыша на ухо. И слышит только тихое всхлипывающее «возьми меня». Макс вопросительно зовёт его мышонком, любовно и с дрожью в голосе, и жарко кусает за ушко на что тот лишь согласно мычит, откидывая голову. Вовка очень стеснялся вот так открыто говорить об их близости и всем что с ней связано; так Макс ненавязчиво, чтобы не смущать, уточнял готов ли он. После последних вылетов такими ночами Максу часто случалось сливать почти сразу, не то чтобы он совсем не готовился, только вот за время разлуки Вовка становился слишком узким и тесным; после таких случаев Вовка догадался растягивать себя предварительно сначала на своих пальцах, чтобы привыкнуть. Макс заботливо подкладывает Вовке под поясницу подушку мягкую и нежно оглаживает острую коленку, его руки дрожат. Вова не глупый, он понимает каких усилий стоит Максу держаться, как много для него значит контроль над собой - он слишком сильно любит и слишком боится сделать больно, их разница в размерах в такие моменты более чем ощутима и если забыться, недостаточно расслабить и подготовить, то можно сделать больно. А боль в их случае под дых бьет обоих. Смазки Макс не жалеет, аккуратно и медленно вводит пальцы, целует мягко в коленку, чтобы отвлечь. Вовка смущенно натягивает сбившуюся футболочку, прикрывая живот; шрам кажется ему уродливым пятном на коже - совсем не то, что хочется видеть во время близости. И невдомек ему что Максу все равно, он любит со шрамом и без - даром у самого ожоги по всему телу, ему можно касаться, порой даже целует, пусть Вовка и позволяет пока только через ткань. Если ему так комфортно, то пусть так и будет, Макс настаивать не станет. Стояк болезненно ноет, просит внимания, но Вовка себя не касается, ему хочется от чужих рук, на чужом горячем члене, но не самому; он жалобно стонет на пальцах его имя - так нежно и мягко, с неловким смущением разводит ноги чуть шире, закусывая губу. Макс смотрит на него пьяным темным взглядом, с такой любовью, с дурманящим желанием, что все внутри поджимается; приглашение принимает и устраивается удобно между его ног, а Вовка тянется нетерпеливо, за шею его обнимает, запуская пальцы в кудри и на себя утягивает в жарком поцелуе. Макс отвечает довольно и мокро, толкаясь языком голодно, берет глубже на пальцах; его дурит такой Вовка - разгоряченный, нетерпеливый, он стонет чуть громче обычного и так сладко и жарко скулит его имя, что Максу до боли хочется подмять его под себя, целовать нежно-нежно, взять под мягкие молочные бедра и не отпускать до утра. И Вовка не хочет его отпускать, на поцелуй отвечает и сильно кусает губу случайно, забывшись и испуганно отстраняется прикрыв припухлые губы рукой. В глазах стыд и вина, он совсем не хотел, он случайно, растерянно смотрит на Макса. Тот лишь смотрит с мягкой улыбкой, слизывает едва заметную капельку крови, но все же отстраняется и снимает его с пальцев. Он шепчет Вовке любовные глупости, скорее себя успокаивая и льёт много смазки на член, растирает, не жалеет так, что та тяжелыми каплями оседает на простынях; наблюдая за тем как входит крупная налитая кровью головка, Макс с тяжелым стоном губу закусывает и покрывает Вовку собою тяжелым, утыкаясь лбом в его плечо, но дальше не входит. Дышит тяжело и рычит, его кроет от смеси сладкого парфюма и терпкого запаха тела, его запаха, Вовка целует его в седой взмокший висок и ждёт сведя брови, старается расслабиться, чтобы Максу легче было. Он достаточно растянут, но при долгой разлуке Макс отвыкает от того как в нём жарко и тесно, зачастую замирая перевести дыхание. Он приподнимается, Вовку в лоб целует благодарно и долго, подхватывает лапами под бёдра, закидывая себе за талию и плавным слитным движением входит в него до упора. Вот теперь всё правильно. Макс толкается в него неспеша и с оттяжкой, ощущая как Вовка под ним расслабляется, цепляется за его спину, небольно царапая ногтями; дышит тяжело и смотрит расфокусированно, ему неловко, на щеках алеет нежный румянец. Макс утягивает его в мокрый глубокий поцелуй, отвлекая от хлюпающих звуков и шлепков тела о тело; не отвлекаясь сам, берет его руку в свою и переплетает их пальцы на очередном тяжелом толчке; «Душа моя», пьяно шепчет в чужие губы задыхаясь. Вовку безбожно мажет, он стонет чувственно в открытый рот, ему много, ему жарко, мокрая от пота майка липнет к спине, а спереди ткань трется о чувствительные соски; Макс заполняет его так правильно и берёт под собой с тягучей и горячей как сироп нежностью, он тяжелый и от запаха его тела подступает вязкая слюна. Охрипшим от возбуждения голосом Вовку хвалит, сбиваясь на сладкий любовный бред; ускоряясь, натягивает под молочные бедра до упора; Макс тянет к губам замочек их рук и, закрыв глаза, целует обратную сторону чужой ладони. И Вовка замирает наблюдая, дышать тяжело, на глаза наворачиваются предательские слезы, а горячий тугой узелок внизу живота поджимается на толчках сильнее. Оргазм накрывает с головой, и Вовка стонет и плачет сжимая чужую руку, сжимая в себе большой член так тесно, что Макса хватает только на пару секунд прежде чем сорваться уже самому, догоняя свой оргазм быстрыми тяжелыми толчками, вгоняя член до упора; они стонут друг другу в открытый рот жарко, не в силах закончить поцелуй, с уголка губ у Вовки стекает тяжелая ниточка слюны, а Макс сведя брови сжимает бедро так крепко, что синяки разойдутся. Расходится мокрым горячим пятном сперма между их животами, Вовка пачкает ткань и торс Макса, а Макс пачкает Вовку, кончая в него. Они насквозь мокрые, разгоряченные, дышат как звери загнанные, но не отпускают друг друга. Макс заваливает их набок, чтобы не придавить собой Вовку; так они и остаются. Пахнет сладким парфюмом, мускусом и потом, в комнате стремительно темнеет от заслонивших солнце пузатых черных туч и Макс протягивает руку включить ночную лампу: вот теперь уютнее. Он смотрит на Вовку как на самое любимое, светлое и ценное в своей жизни и не может глаз оторвать, гладит его по щеке, с счастливой улыбкой трется носом о его носик, мелкими поцелуями стирает его слёзы. Вовка с глупым смешком утирает подбородок от слюны и почти невинно целует Макса в краешек губ; застенчиво смотрит на него краснея, такой счастливый и искренний в своей любви. Он вдруг сглатывает и неловко глаза отводит и Макс догадливо ведет горячей лапой по прохладному бледному бедру скользя между его ног. Теплая еще сперма вязко стекает грозясь осесть на чистом белье, Макс с понятливой улыбкой собирает её пальцами и размазывает по мягким ягодицам. Вовка краснеет, чуть хмурясь, не останавливает. Пусть краснеет, и пуще расходится, думает Макс, ему хотелось подольше остаться в моменте навсегда запоминая то, что между ними было, эту чувственную близость, которая так оглушительно кроет обоих. За окном слышны дальние раскаты тяжелого грома, а теплый воздух сменился влажным и душным. Ливню быть. Макс медленно целует припухлые влажные губы, вспоминая как пару дней назад почти погиб, так близко к смерти он еще никогда не был. Как никогда еще такими сладкими не были эти губы и срывающиеся с них стоны, это разморенное жаркое тело под ним. Вовка отвечает лениво и сыто - он ничего об этом не знает.***
Они бы и дальше валялись не дай голод знать о себе. Вовка неуклюже встает на ватных ногах и чуть не падает при первом же шаге, ноги не держат, дрожат как у оленёнка, благо Макс рядом подхватывает и до ванны они добираются вместе. В горячей мыльной воде Вовка не отказывает себе в удовольствии наделать смешные прически из намыленных кудрей, почти сразу окатывая волосы водой, набранной в ладошки; смеется заливисто, до боли заразительно. Расплескивая воду через бортик ванны Макс щекочит и без того задыхающегося со смеху Вовку, но долго не мучает, разворачивает и вновь к своей груди приваливает. Так и болтают лениво, подливая горячую воду взамен остывшей. Душистый гель пропитывает кожу, вытесняя их запах и запах недавней близости; Вовка строит подобие замка из густой пены, внимательно слушая байки прошедшей долгой смены. Макс неспешно гладит чужое обнаженное тело под водой, занимая руки, редкий шанс застать Вовку полностью без одежды. Тот перестал обнажаться по ряду причин, но случилось это после травмы - с Максом познакомились в аккурат после нее, в больнице, не прошло и двух недель после операции. Макс с ожогами и переломом руки, а про историю своей травмы Вовка не рассказал. Худощавый, бледный и истощенный, от болей вечно сгорбленный, даже такой Вовка заливисто смеялся и хрипло кашлял от глупых шуток Макса и, стеснительно краснея, уводил взгляд в пол. В такого и влюбился как дурень, бесповоротно. Тяжелая рука замирает на чужой груди и Макс мягко касается, на ушко спрашивает чуткое «еще болит?». А Вовка замер от неожиданности, но постепенно расслабился; смущенно угукнул, накрыв его руку своей. И Макс позволил себе небольно и осторожно массировать мышцы, слушая рассказ Вовки о том как он в свою очередь провёл время без Макса. Обычный быт, нескучная рутина, разбавленная разве что редкими походами к врачу, нестрогой диетой и больше раздражающим, чем успокаивающим массажем. Вовка умел себя занять, после переезда с головой окунулся в учебу: он может и не был невесть каким всезнайкой и не схватывал на лету, но свои навыки применять умел - и влекло его всякое самодельное ремесло. Макс, увлеченно слушая о проданных игрушках и о заказе на новые, осторожно подливает еще горячей воды и выдавливает на ладонь немного геля для душа. Массаж пошел легче и пальцы скользят почти не сминая кожу. Вовка облегченно выдыхает, приподняв голову благодарно мажет поцелуем в подбородок; горячая вода и внимательные движения Макса расслабляют напряженные мышцы так правильно и хорошо. Вовка и сам умел, и сам делал, вот только нетерпение от дискомфорта не позволяло быть нежнее с собой - а Макс мог, и чутко следил за реакцией. Он шепчет на ушко «мышонок, расслабься» и мелко целует шею. Вовка закусывает губу, напряженно пытаясь скрыть сбитое дыхание. Они же вот только что, и часу не прошло, а горячее возбуждение вновь растекается с каждым движением чужих рук, стоит пальцам скользнуть по чувствительным соскам. Он же не похотливый какой-то, ей богу. Вот бы Макс не заметил. Вова пытается, продолжает свой рассказ про игрушки, мягко постукивая пальцами по чужим рукам, это точно отвлечет; он беззлобно вспоминает и жалобы клиентов, и с добротой отмечает довольных, каждого поименно помнит. Но Макс ощущает - и сбитое дыхание, и севший голос с несвойственной ему хрипотцой, и как, вопреки его действиям, напрягается чужое тело. Он массирует на пробу и реакция не заставляет себя долго ждать - пышные пшеничные реснички подрагивают и Вовка на мгновение запинается в своем рассказе, облизывая губы. Всё правильно. Обдавая жаром, Макс прикусывает его ушко и одной рукой скользит по телу вниз. А Вовка губу прикусывает сильно, стоит чужой руке скользнуть между ног уверенно, обхватывая полностью вставший член, массируя головку. Вовка бормочет оправдания стыдливо, бессвязно, словно застали его за чем-то неприличным и за руки чужие цепляется неловко, мог бы Макс его перебить поцелуем - так бы и сделал, но вместо этого кусает небольно в мокрый загривок и просит расслабиться; он сам. Знал бы Вовка как и сам Макс кайфует доставляя удовольствие, как любит смотреть как тот плавится в его руках и разморено сладко стонет, заливаясь румянцем, стоит Максу сжать грудь сильнее. Невдомек ему как красиво он выглядит со стороны будь то разгоряченный от ласки или только проснувшийся, растрепанный и в домашнем; фальшиво подпевающий попсовой песне или растроганно плачущий над дешевой мелодрамой - Макс любил его любым, такой животворящей любовью на которую сам и не знал, что был способен. Пока не встретил его - наивного, слишком нежного для суровых реалий холодного северного города, как подснежник в сугробе грязного придорожного снега, как потерявшийся мышонок в замерзшем поле. Прикрыв глаза, сведя брови, Вовка чувственно стонет откинув голову на чужое плечо, его доводит сиплый похвальный шепот и поцелуи в скулу; это не много, но надолго его не хватает, слишком изголодался; сорвавшись на жалобный скулеж Вовка кончает в чужой кулак, своей рукой сжимая запястье Макса. Дышит тяжело, чуть повернувшись смазано целует Макса в подбородок и, потянув за запястье, касается губами обратной стороны ладони. Макс с улыбкой целует чужой мокрый висок и спускает воду в ванной.***
Мультяшные серьезные человечки совершают мультяшные серьезные открытия. С экрана телевизора мечтательного звездочея ехидно высмеивают и критикуют нарисованные высокомерные «ученные мужи». Вовка смотрит, лениво развалившись на диване, и совсем мечтателю не завидует, а ведь тот окажется прав. Но прав он окажется в будущем, а пока он всего лишь потешный дурак. За окном пузатые черные тучи разрыдались тяжелым ливнем, в этот уютный вечер при выключенном свете - то что нужно. Слушая увлекательный рассказ ведущего, Макс мерно гладит чужой бурчащий живот под футболкой, прижимаясь сзади. «Прошел?», спрашивает он на ушко, и каждый раз как в первый раз, с заботой и легким чувством вины. Вместо ответа Вовка накрывает своей ручкой чужую лапу, он принимал этот легкий дискомфорт, на который шел, позволяя Максу кончать в него во время близости; это не так уж и больно и совсем скоро пройдет. Переплетая ноги, прижимаясь друг к другу, полусонные они, намытые, отужинав, с неподдельным интересом залипают на документалку. Вовка время от времени таскает из коробки любимые конфетки, запивая свежим персиковым соком, каждый раз убеждая себя что вот еще одна и всё, остальное на завтра. Тепло и близость Макса вместе с дождём за окном баюкают; сыто думается о прошедшем вечере, неловкая счастливая улыбка невольно выдает - понравилось. Вовка думает о завтра - под сложенной одеждой в шкафу хранится новенький комплект красивого бежевого белья; невтерпеж хотелось порадовать, себя в обновке показать; ведь не смотря на все изъяны ему тоже хотелось быть самым красивым для Макса. Тот ничего об этом не знает. В передаче звездные россыпи сменялись одна за другой; звезд много, они как веснушки на бледных вовкиных щеках. Макс не сразу обращает внимание на тихое сопение; уснул его мышонок. Пора бы и укрыться. Накрывая обоих легким пледом, целует чужое теплое плечо; засыпая под тихий бубнеж телевизора и чужое сонное дыхание, Макс напоследок крутит в голове заученный волнительный сценарий. Там, во внутреннем кармане рабочей куртки, своего часа ждала бархатная коробочка, в ней - два аккуратных и скромных золотых колечка разных размеров. Видя десятый сон, Вовка ничего об этом не знает.