Ты – мой дом

Игнорируя боль в ноге — она и так была вечным спутником, глупо было обращать внимание — Каз поднялся к себе на чердак Клёпки. Закрыл дверь, отгораживаясь от гомона Отбросов, и прислонился спиной к стене. По комнате гулял холодный ветер, но Каз не закрывал окно уже два месяца — с тех пор как Инеж покинула Кеттердам. Свежий воздух помогал лучше думать, быстрее приходить в себя. А ещё при открытом окне было лучше слышно, когда прилетали вороны — Каз усмехался и кидал им немного хлеба, лишь бы не переставали прилетать. Вороны напоминали о ней, как и открытое окно. И каждый раз подкармливая птиц или замирая взглядом на окне, Каз вздыхал. Без Инеж всё поменялось. И когда она уплыла, он понял. Дело было даже не в том, что она была Призраком и приносила ему много важной и нужной информации (хотя отсутствие Призрака и осложнило его работу), но в том, что он слишком привык. Привык, к её постоянному присутствию, которое ощущалось чем-то правильным. Это на самом деле было так естественно — она была рядом два года и успела настолько его изучить, что почти всегда понимала ход его мыслей. Знала, что он не досказал, что имел в виду под той или иной фразой. Знала, когда именно нужна ему и в какой момент лучше выйти из тени. Равно как и Каз — он сам не понял, как это произошло — знал, о чём говорит Инеж. Знал интонации её голоса, знал её ухмылки, улыбки и движение её бровей. Знал, где она находится и из какой тени выйдет. Ему казалось, что он знал её. Потому что она словно стала частью него. Каз настолько привык, что она где-то рядом, что стал воспринимать девушку как собственную тень. Как его извечную спутницу, которая всегда будет возвращаться. И, наверное, это должно было его насторожить, но тогда ещё не было романтических чувств к ней. Тогда Казу было просто удобно её присутствие рядом. Тогда он действительно считал её просто удачной инвестицией и планировал своё будущее, пока Призрак осматривала его комнату и привыкала к ней, пока она устраивалась на подоконнике, пока прикармливала воронов. Пока она всё чаще мелькала на периферии зрения, а её голос становился всё увереннее от месяца к месяцу и закреплялся в его голове вместе с её цитатами и сулийскими повериями. Каз сделал глубокий вдох — сегодня было ветрено и от гавани доносился едва слышный запах солёной воды — и, не выпуская из рук трости, прошёл через рабочую зону к своей маленькой спальне. Там, всё так же как и раньше, стоял таз с водой — хоть после аферы с Кювеем они и получили деньги, Каз пока не решил проблему горячей воды в Клёпке (справедливости ради, он уже начал изучать планы здания и искать людей, которые бы занялись сантехникой). Снимая жилетку, рубашку и перчатки, Каз усмехнулся. Он помнил, как первый раз снял перчатки перед Инеж — спустя почти год, после начала совместной работы. И ведь даже сам не сразу это осознал, — до того сильно хотелось промыть руки с мылом, а наличие в комнате Призрака не било по нервам, как присутствие других людей — но понял по её едва слышному, удивлённому вздоху. Он тогда едва сдержал ухмылку, зная, каких слухов о его руках она уже могла наслушаться. Лишь повернулся к ней и вопросительно поднял бровь. Инеж поймала его взгляд и снова посмотрела на его руки. Каз же просто пожал плечами и отвернулся, продолжая мыть руки. Эта сцена прошла в абсолютном молчании — как и большая часть их взаимодействия в принципе. Им для общения хватало жестов, а тишина почти всегда была комфортна обоим. Только вечером того дня, уже перед сном, Каз задумался. Он даже разозлился на себя за то, что позволил себе забыться и снять перчатки в чьём-то присутствии. Каз невольно содрогнулся, представив, что было бы, проявись его недуг в тот момент. Что было бы, прояви он слабость. Спустя секунду пришло осознание, что ничего страшного бы и не произошло. Пострадала бы только его гордость, но в целом… Это ведь была Призрак. Хранительница секретов всего города. И именно ему, Казу Бреккеру, повезло быть её доверенным лицом. Он знал, что его секреты она не выдаст никому. Да и снимать перчатки рядом хоть с кем-то может помочь избавиться от гаптофобии. Должно помочь. По крайней мере так он подумал, прежде чем принять решение — при Призраке перчатки снимать можно. И не только перчатки. И теперь, каждый раз, когда вместо ледяного душа он выбирал вымыть руки и протереть тело мокрой тряпкой из таза, он никак не изменял своих действий, если в комнате была Инеж. Его это даже забавляло — каждый раз он чувствовал, как она разглядывала его руки, если он просто их мыл. И чувствовал, как она отворачивалась, делала вид, что чем-то занята, когда он снимал рубашку. Сначала Каз думал, что она отворачивается из-за воспоминаний о Зверинце, и старался раздеваться при ней как можно реже. Но когда он заметил румянец на щеках Инеж, когда убедился, что она всё же кидает на него взгляды украдкой и пытается не пялиться… Тогда Каз не смог устоять перед соблазном немного развлекаться каждый раз: он специально раздевался чуть медленнее обычного и старался немного напрягать мышцы и красиво вставать. Не то, чтобы он сильно рисовался перед Инеж, но почему-то знать, что ей нравится его тело было приятно. Но Каз никогда в этом не признается. Как и будет отрицать, что потратил определённое время перед зеркалом, пытаясь понять, что притягательного Инеж нашла в его теле и как лучше встать, чтобы она покраснела ещё сильнее. Тогда он осознал, что она заставляет его совершать не самые логичные вещи, будто он самый обычный подросток. Напоминает чувствовать себя живым. В этот раз рисоваться ни перед кем не надо было и Каз, наскоро обтерев себя мокрой тканью, натянул пижамный костюм. Положил перчатки под подушку и поставил трость рядом с изголовьем, оперев на стену. Затем выключил свет и дохромал обратно до кровати. Сел, вытягивая больную ногу и глядя в окно, вслушиваясь в шум беспокойных улиц Бочки. Вспомнилось, как Инеж впервые уснула у него в комнате. Это было всего за несколько месяцев до штурма Ледового Двора. Сначала Призрака не было почти сутки — и Каз знал, что она следит за Яном Ван Эком по его распоряжению. Потом девушка вернулась, и они до утра составляли схему его поместья и план, чтобы выкрасть картину Де Каппеля. В какой-то момент Каз задумался, позволяя последним кусочкам пазла встать на место и собрать план воедино. А когда он повернулся к Призраку, чтобы задать какой-то вопрос, Инеж спала. Причём делала она это также бесшумно, как и всё остальное — лёгкое сопение практически растворялись в шумных уличных голосах последних гуляк. Каз несколько секунд смотрел на девушку, ожидая, что она вот-вот проснётся — всё же спать, положив голову на руку, упёртую в стол, было не очень удобно. Однако Инеж не просыпалась, а Бреккер не мог заставить себя разбудить её. По-хорошему, отправить бы её в комнату, пусть там отоспится. Но… Но ему так редко выпадала возможность рассмотреть её пока она никуда не спешит, не сливается с тенями. Она выглядела такой расслабленной и спокойной, будто не было тех месяцев Зверинца, будто не было того года, что она работала на Отбросов и убивала, по ночам замаливая свои грехи. Будто не спала сейчас в комнате Грязных Рук, самого опасного ублюдка бочки. Почему она настолько мне доверяет? Но Каз знал ответ — он вытащил её из Зверинца. И никогда, на самом деле, не врал ей. Сделав глубокий вдох и осторожно примерившись, Каз подхватил Инеж на руки. Замер, ожидая, что она проснётся, и привыкая к её весу. Девушка глубоко вдохнула, немного завозилась и сильнее прижалась к нему. Стараясь не думать о ледяной воде, заплескавшейся вокруг его ног, Каз максимально быстро и осторожно дошёл до своей кровати и положил на неё девушку. Что ж, теперь она знает каждую часть этой комнаты лично. Вот и всё, что подумалось ему тогда — она ведь действительно обходила тут всё, даже заглядывала в шкаф, но кровать обходила, считая это его личной зоной. Каз усмехался. Как будто у него осталось что-то личное. Что-то, чего ей нельзя знать. Но ей было можно всё, пусть она этого и не знала. Паук Бреккера, Призрак, Инеж — как бы её ни называли Отбросы, как бы её ни называл он сам — она стала для него ассоциацией доверия и безопасности. И так, если бы его спросили, он бы охарактеризовал идеальный дом. За окном промелькнула тень и Каз вздрогнул в невольной надежде. Но то был просто ворон, пролетевший мимо и теперь устроившийся на крыше Клёпки. Под хриплое карканье парень вздохнул. В голове закружились воспоминания о том, как Инеж чуть не умерла. О том, как он нёс её на корабль, прося не ускользать от него, а сознание рвалось в разные стороны. Одна часть Бреккера полностью сосредоточилась на девушке в его руках. Полностью игнорируя и сметая прочь все мысли о брате и воде, он едва не начал молиться её святым, чтобы успеть донести её до корабля. Другая его часть бушевала в гневе. И такого гнева Каз не испытывал давно — даже все чувства по отношению к Пекке Роллинсу он умудрился перевести в холодную ярость и ненависть, простроить план мести. Но тот, кто посягает на его Призрака, на его тень, должен умереть в муках. Омен умер слишком быстро, но перед этим он лишился глаза и был одарён надеждой. Казу этого почти хватило. А потом Инеж почти четыре дня не приходила в себя и Казу захотелось вытащить Омена из моря и подвесить за ноги под парусами. Чтобы он провисел там всё это время и хорошенько обдумал свою жизнь и поступки. По ночам, когда даже Нина, почти неотрывно сидящая с подругой и прерывающаяся на отдых только когда её кто-то сменял, засыпала на стуле, Каз приходил в больничную каюту. Сливаясь с тенями — пусть и не так успешно, как Призрак — стоял у стены и вглядывался в побледневшее лицо девушки. И было ли дело в присутствии Нины, или в состоянии Инеж, но Каз не мог ощутить того же, что в Кеттердаме. Спокойствия в атмосфере не было ни на йоту. Была тревога за её жизнь — и даже сохранность плана волновала его не так сильно. Бреккера это напугало. Это было неприятное чувство, волна мурашек, ползущая по рукам, плечам, спине. Он ведь не сможет без неё. Она не тень даже, она — его правая рука. Без неё он может и не умрёт, но к новой жизни придётся привыкать долго. Он отказался верить во что-то ещё, кроме её выздоровления. В конце концов, кто как не Призрак, всегда делала невероятные вещи и ускользала от самых страшных передряг. И всё же, стоило ей очнуться, Каз не смог заставить себя подойти к ней сразу. Он боялся снова ощутить то, что ощущал в каюте. Боялся, что страх за неё пересилит уверенность в её способностях, в том, что она может сделать. Но он не мог сомневаться в ней. Он слишком привык доверять ей и полагаться на него. Инеж не подведёт. Даже если это будет стоить ей всего. От последней мысли стало горько и гадко, будто он лично толкает её на самоубийственные вещи. Понять, что это так и есть, было ещё противнее. Но в конце концов, он — ублюдок из бочки. И он делает то, что от него ждут. Придумывает планы и даёт команды, которые все выполняют. И она прекрасно знала обо всех рисках с самого начала. Подходя к Призраку, чтобы объяснить план с мусоросжигателем, Каз вспоминал два года общения с Инеж. И терять атмосферу их общения не хотелось, но Бреккер решил, что ему стоит всё же немного отстраниться от девушки. Начать давать другим больше заданий, меньше полагаться на Призрака. Он безгранично ей доверял — она даже не представляла насколько — и это было опасно. И пусть он хотел отстраниться, сидя на палубе рядом с ней, он также отчаянно хотел придвинуться ближе. Тряхнув головой, чтобы отогнать воспоминания о тех днях на корабле, Каз опять вздохнул. В конечном итоге его попытки отстраниться привели к тому, что он начал думать об Инеж ещё чаще. И к тому, что её в итоге похитили. Вспоминать ту неделю не хотелось. Но он не мог забыть, как они добрались до заброшенного склада, где он припрятал для неё орехи, сухари и воду. Не мог выкинуть из памяти того чувства облегчения, когда они наконец вырвались из шума и суеты города и остались вдвоём. В безопасности. Он помнил, как жадно вглядывался в её лицо, сидя там, на стопке рулонов ткани. Как свет падал на её осунувшееся лицо, высветлял синяки под глазами. Как лучи отражались от её настороженного взгляда, а она всё никак не задерживала этот самый взгляд на нём, смотря в окно. А потом заметила, что он разглядывает её и всё же повернулась к нему. — Он сделал тебе больно? — спросил он тогда. А Инеж в ответ обняла колени. — Нет, не сделал. — Её тон насторожил Каза. Он оставил девушку отдыхать — с каким-то восхищением и изумлением наблюдая, как она устраивается для сна, полностью доверяя ему, когда он говорит, что место безопасно. Сам он уходит, пытаясь понять, что же такого было в её тоне. Ответ он узнаёт позже. И даже не может её винить. Она сомневалась, что я пришёл бы за ней, будь у неё сломаны ноги. Но Каз не сомневался. Он бы действительно пришёл — и говорил он ей правду, от самого сердца (хоть порой и сомневался в его наличии). Каз уже не пытался скрыть от самого себя, да и от неё, что она для него важна. Ему хотелось верить, что Инеж помнила его слова на корабле. Он хотел её. Он нуждался в ней. Потому что она была его тенью, его правой рукой, его опорой, более надёжной чем трость. И он хотел стать для неё такой же опорой. Не хотел, чтобы она в очередной раз пострадала из-за него. Потому и спрятал сетку. И потому, когда он узнал, что Инеж всё же упала с каната, а сетку ей в последний момент натянули мертвецы… Он той же ночью едва сдержал себя от истеричного приступа паники и только чудом отогнал мысли о том, что могло с ней произойти. Он снова помотал головой и наконец лёг в кровать, уставившись в потолок. Каждая трещина штукатурки была ему знакома, и потому разглядывание этих сетчатых узоров на потолке успокаивало его. Это было таким же родным, как и Инеж. Каз фыркнул, думая, что, даже не находясь в Кеттердаме, она занимает слишком много его мыслей. Впрочем, он честно мог признать перед собой, что сегодня был необычный наплыв воспоминаний. Чаще он просто вспоминал перед сном её улыбку, смех и тёплый взгляд. И её обещание вернуться в Керчию. Вернуться к нему. Каз поднял свою руку. И разглядывая её силуэт на фоне потолка, вспомнил слова Инеж. Я буду с тобой, если ты скинешь броню, Каз Бреккер. Если подумать, это было абсолютно логично. Каз сам знал, чувствовал, что после её ранения в доках, отстранился от девушки. Между ними словно пролегла пропасть — едва заметная, но она была. И, пожалуй, это было то, о чём Каз жалел. Ему не стоило отдалятся и пытаться играть при ней такого же ублюдка, как и при остальных. Она знала его намного лучше и, наверное, такое закрытое отношение могло её обидеть. Да и он так и не извинился за то, что назвал её инвестицией. Но там, стоя на палубе, он не смог ничего ей ответить. Она ждала, а Каз… Бреккер замер, вспомнив Джорди. Что, если я не смогу? Если дам ей ложную надежду? Сейчас же, глядя в темноте на свои руки, Каз был уверен, что справится. Он готов бороться за Инеж до конца. Она — не Имоджен, от которой он легко отказался. Она — его семья. Бреккер рассмеялся бы в лицо любому, кто заявил бы про существование родственных душ. И рассмеялся бы искренне. Какое к чёрту родство у его прогнившей, заражённой местью и крюге, души может быть родство с душой Инеж. Душой, которая ненавидит убийства, не тратит на себя ни одного лишнего крюге и живёт верой в святых? Но всё же. То, что он ощущал рядом с этой девушкой… Это было определённо ощущение чего-то родного. Кого-то родного. А потому, видя, как его Призрак горит новой целью, он не мог не подарить ей корабль. Это было своего рода благодарностью за всё, что она для него сделала. Это было данью уважения к её силам и способностям. Это было потому, что он хотел увидеть её шок и радость. Он не хотел, чтобы она уплывала. Но надеялся, что её ещё можно спасти. Что она не увязла в нём так же глубоко, как он в ней. А потом она познакомила его с родителями. Те горячо благодарили его за помощь дочери и за то, что помог им встретиться. Каз смотрел на счастливые улыбки семейства Гафа, видел слёзы в их глазах и ощущал, что хоть раз что-то сделал правильно в этой жизни. Потом он тактично их оставил, давая время побыть наедине. И будучи уверенным, что вечером Инеж придёт к нему. Так и вышло. Она благодарила его за семью, за корабль и за то, что он был без перчаток. А Каз лишь смотрел, как свет с улицы теряется в её чернильно-чёрных волосах, как радостно блестят её глаза. Слушал её голос, вслушивался в малознакомые интонации — она явно много плакала днём, много говорила и чуть подсипла, но воодушевление и благодарность звучали явно. Ощущал её присутствие в его комнате на чердаке. Ощущал каждой клеточкой тела, как комната принимала её образ, голос, цвет, аромат и впитывала это всё в себя. Каз помнил тот вечер. Помнил, что сам был иррационально счастлив. Просто потому, что была счастлива она. И в тот вечер он в кои-то веки ощутил, что всё хорошо. Ему стало спокойно. Потом было почти два месяца сбора информации о работорговцах и их контактах в Кеттердаме, набора команды для Капитана Гафы, проработка их маршрута и составления различных планов на случай непредвиденных ситуаций. Почти два месяца бок о бок, как в старые времена. Это помогло стереть пропасть между ними и вернуть былой уют общения. С той лишь разницей, что теперь они пытались открыться друг другу. Почти два месяца вечеров правды. Они раскрывали свои фобии и слабости (хотя часть была раскрыта и раньше, потому что проще рассказать человеку о проблеме, чем пытаться решить всё самостоятельно и провалить задание). Но у каждого на душе оставалось прилично скелетов, которые они теперь потихоньку доставали и перетряхивали. И пытались решать проблемы. Вместе. Каз опустил руку и прикрыл глаза, вспоминая тепло кожи Инеж. Пока она была в море, он делал это регулярно. Кожа тёплая, упругая. Она не холодная, не склизкая. Ледяные волны плескались, Каз упорно отгонял их солнцем, теплом Инеж. Ему хотелось её обнять. Также крепко, как в день её отплытия. Прижать к себе и не отпускать как можно дольше, вдыхая родной аромат, который теперь наверняка изрядно приправлен солью и ветром. — Ты всегда можешь вернуться. Твою комнату в Клёпке я никому отдавать не буду. — Можешь отдать. Я всё равно больше времени провожу в твоей. — Инеж отводит взгляд, когда он усмехается. Она ещё не привыкла к нему такому. К его открытости и к тому, что и сама может теперь говорить о чём-то их личном. Раньше и никаких «их» не было. — Тогда я поставлю туда вторую кровать, — он старается оставаться невозмутимым. Старается сохранять маску равнодушия, потому что вокруг много людей. Но ему нравится смущать её. На его голое тело она теперь не реагирует так ярко, как год назад, но вот от его открытых фраз она вспыхивает, пусть это и не так заметно на её смуглой коже. — Тогда я обязательно вернусь, — она поднимает взгляд и смотрит прямо на него. Каз опять усмехается. Кажется, она начинает понимать правила его игры, сама начиная его поддразнивать. Она знает, что он тоже смущается — но Каз не может не подумать о том, каково это — спать с ней в одной комнате. А потом Инеж становится серьёзнее и делает маленький шаг к нему на встречу. И замирает. Каз ценит, что она даёт ему выбор, что не вторгается резко в его пространство. Он немного разводит руки, и Инеж делает последний шаг к нему и крепко обнимает, прижимаясь к его груди. Каз чувствует, как бьётся её сердце — или это его собственное выдаёт такой безумный ритм? — и прижимает её к себе. Контакта кожа к коже нет, а Инеж настолько родная, что её объятия кажутся самой правильной вещью на свете. Они дарят умиротворение. — Я вернусь, правда. Не знаю, когда, но вернусь в Кеттердам. В Клёпку. К тебе. Она говорит это тихо, но слова въедаются в его мозг, принося облегчение. Его Призрак никогда ему не врёт. — Я буду ждать, — Каз делает глубокий вдох, запоминая её запах, и отстраняется. Инеж делает маленький шаг назад, смотрит в его глаза. Потом оборачивается на свой корабль и снова смотрит на него. Каз уже видит её азарт и жажду приключений. — Ни траура, — начинает Инеж эту фразу вместо прощания. — Ни похорон. — продолжает Каз. Отпускать её страшно, но это нужно им обоим. Научится всё же жить самостоятельно. Инеж поднимается на корабль. И машет ему. Ему и Уйлену с Джеспером, что стоят рядом и тактично делают вид, что не наблюдали никакой сцены с объятиями — вернее Уйлен активно пихает Джеса, чтобы тот молчал. Инеж уплывает, а Каз идёт в Клёпку. Жизнь изменилась, но не остановилась. Каз выныривает из воспоминания и переворачивается на бок, спиной к окну. Мысли об Инеж сегодня никак не хотят уходить и это почти злит. Это не должно ему мешать. Он должен научиться запирать эти мысли в любой ситуации, и выпускать их только когда она снова в городе. Но Каз уверен, она вернётся в лучшем случае через месяц. Он помнит все маршруты, которые они для неё проложили. Два месяца — это мало для того, что она задумала. Два месяца — это, похоже, слишком много для его рассудка. Ворон с очередным хриплым карканьем слетает с крыши. До уха доносится едва слышный звук — даже просто намёк на звук — скрип петель в окне. Ветер снова кружит по комнате, а запах моря усиливается. Каз крепко зажмуривает глаза. Одновременно надеется, что ему показалось, и мечтает, чтобы это не было сном. В комнате снова повисает ощущение безопасности и уюта. Он снова садится в кровати, вглядываясь в тёмные углы и чувствуя, что голос сорвётся, всё же спрашивает в ночь. — Что-то пошло не так во время плавания? — ему действительно любопытно. И тревожно. Часть его надеется, что она вернулась ради него, но рациональная часть шепчет, что они не мореплаватели и могли многого не учесть, пока планировали её путешествие. Пока тени молчат в ответ, Каз вспоминает письма от Инеж — они не много-то успели их написать за два месяца — но в них ничего не было о существенных проблемах. Девушка рассказывала о ходе путешествия, о тех, кого удалось выследить. — Мы напали на один корабль и смогли освободить пленных — наконец отвечают тени, а Каз тихо радуется, что всё же не сошёл с ума — Большинство из них были равкианцами, так что мы высадили их там, дав денег на одежду, ночлег и возможность добраться до дома. И мы расспросили бывших пленных и экипаж того корабля. Всплыло несколько новых личностей и нам пришлось вернуться в Кеттердам, чтобы проверить новый след. И я соскучилась по вам. И пока она говорит, Каз нащупывает трость и встаёт. На последней фразе он едва сдерживает усмешку. — Я рад, что ты говоришь обо мне во множественном числе, дорогая Инеж, но я пока не страдаю манией величия. И выйди, пожалуйста из тени, разговаривать с невидимыми голосами я тоже не привык. Инеж фыркает и появляется на фоне окна. Каз невольно сжимает ворона на трости. — Я тоже скучал, — говорит он тихо, вглядываясь в такой знакомый силуэт. Делает несколько шагов к окну и только потом понимает, что не надел перчатки. И на нём всего один слой одежды. Но замирает он не поэтому — Я думал, что ты будешь позже. И потому кровать пока… Он не договаривает фразу. Инеж, наверное, и сама заметила, что в комнате по-прежнему только одна кровать. И Каз надеется, что она поймёт его правильно. Но он просто не мог принести кровать для неё раньше. Потому что иначе каждую ночь ворочался бы от мыслей о том, что она могла бы спать рядом. — Значит, придётся заночевать на Призраке, — пожимает плечами Инеж. И Каз выпаливает быстрое «Нет», прежде чем сам успевает это понять. Инеж прячет улыбку, но даже слабого уличного света достаточно, чтобы Каз понял по её глазам — она дразнится. Дразнится так, словно сама почти не скучала. Но он видит, она нуждалась в нём, как он в ней. Каз делает ещё несколько уверенных шагов и оказывается рядом с окном. Рядом с Инеж. Её волосы собраны в косу, из которой уже выбились мелкие прядки. Каз поднимает руку и пытается пригладить эти непослушные волоски вдоль косы. Поняв бесполезность этого занятия, он ограничивается тем, что убирает длинную выбившуюся прядь Инеж за ухо. И понимает, что девушка замерла под его прикосновениями. Что переводит взгляд с его рук на его лицо, и что в её взгляде читается нежность и тревога. Тревога за него. В груди Каза разливается приятное тепло, и он больше не сдерживает себя. Подаётся вперёд и обнимает Инеж. Она чуть удивлённо дёргается, а потом поудобнее устраивается и затихает в его объятиях. И Каз чувствует себя так, словно это он вернулся домой.