First kiss

      Кавех всегда был похож на сладкий десерт в ясный солнечный день.       Его родители любили сравнивать его с ярким солнцем или пустынным пейзажем, когда мама расчесывала его непослушные локоны и плела из них маленькие косички по бокам, чтобы волоски не мешали ему играть. В такие вечера или раннее утро, отец обычно радостно напевал, пока готовил всей семье поесть, или засахаривал орехи, превращая, не очень то любимые штуки Кавеха, в сладкое сочетание вязкой нуги и хрустящего, немного горьковатого, орешка.       Кавех в целом был сладкоежкой, как вспоминают его давние знакомые из сумеру, друзья его родителей или тот же самый Хайтам.       Самый младший ученик первого курса, на два, а иногда на все три года, отстающий от своих друзей (а вернее просто одногрупников) первокурсников, что только вступили в академию. Кавех был его первой искрой в сердце, стал его первым другом, создал причину, почему посещать академию, всё-таки не так скучно, и так и остался собственно во всем первым, даже по количеству долгов и разбитых вещей в доме.       Хайтам отчётливо помнит, как тогда сидел один в саду, уткнувшись как обычно носом в книгу, пока его бабуля ходила на базар за свежими фруктами. В саду было тихо, лишь редкий шелест листвы и травы, теплые солнечные лучи или порхание бабочки, садящейся на цветы. Казалось, что это была идиллия, не способная стать лучше или вовсе хуже. Но чужое хихиканье и быстрые шаги вернули мальчика в реальность, когда он поднял глаза от букв и увидел шагающего в его сторону, улыбавшегося во все зубы, с уже начавшими отрастать плохо покрашенными волосами Кавеха, несущего в своей руке так же какой-то платок с контейнером, который не поместился в его сумку с красками. Кавех плюхается рядом с Хайтамом под деревом, напевая и ставя контейнер рядом, начиная развязывать платок.       Кавех что-то лепетал, улыбаясь, говоря о своих проектах, рисунках, путешествиях в леса и даже о жизни своей матери, что уехала в Фонтейн, пока мальчик младше… ну почти слушал, больше всё-таки любуясь своим другом в свете нежного солнца и с прыгающими тенями от листвы на его лице. Будущий библиотекарь пришёл в себя только тогда, когда старший протянул ему засахаренные орехи, покрытые липким слоем и с подтаявшей от жары нугой. — Я сам сделал. По рецепту моего отца, попробуй, — Сказал радостно архитектор, все еще держа поднятыми руку со сладостью и вторую под ней, чтобы не дать сладким и липким каплям упасть на одежду Хайтама.       Тот моргает с замешательством, книгу не откладывает, но наклоняется, чтобы сначала на пробу взять маленький кусочек в рот, почувствовать слишком большую приторность, и только потом откусывая полноценный кусок, запихивая в рот так же орехи, затем отклоняясь и начиная пережевывать. Бывший блондин пропихивает в рот оставшийся кусок, облизывая пальцы от сиропа, и пока жуёт, всматриваясь в лицо своего друга, ожидая вердикта.       Хайтам жуёт, закрывая глаза от блаженства. Он не был фанатом сладостей, слишком приторно, а еще липко, что может испортить книгу. Но почему-то засахаренные орехи от Кавех кажутся ему настоящим взрывом фейерверков, или полноценным фестивалем и праздником Сабзерус, на котором все жители радостно танцуют и смеются, восхваляя своего архонта. Вкус приторности, что он ощутил в самом начале, полностью был перекрыт приятным ореховым вкусом и той самой горчинкой, смешиваясь в настоящее блаженство, Хайтам не мог описать десерт не иначе, как этим словом. Он открывает глаза, смотря на Кавеха, его щёки становятся нежного розового оттенка. — Приторно, но очень вкусно. Отец научил тебя этому?       Старший студент кивает, начиная рассказывать целый рецепт, пока младший продолжал на него смотреть, наполовину слушая. Зеленые глаза Хайтама метнулись, замечая липкий и блестящий сироп на губах Кавеха. Он поблескивал с каждым движением розовых губ, когда на него попадали лучики солнца, заставляя Хайтама резко почувствовать желание прильнуть, облизать и вновь попробовать приторность. А Хайтам всю жизнь был и будет прямолинейным, не стесняющимся ничего, потому он так и сделал, резко наклонившись и прижимаясь к Кавеху с невинными поцелуем, смакуя остатки сиропа и слизывая его, наслаждаясь тем самым вкусом вареного сахара, с привкусом ореха и… походу закатника. Значит секретный ингредиент — это сироп или сок закатника?

***

      Аль-Хайтам моргает, когда его разум возвращается резко в реальность, стирая яркую и нежную картину его и другого мальчика первого поцелуя, заставляя почувствовать где-то в горле приторность, словно он вспомнил вкус тех засахаренных орехов аджиленах, которые Каве потом готовил не раз.       Его скучающие зеленые глаза пробегаются по местности вокруг, чтобы вспомнить, что он всё-таки делал, видя перед собой надувшиеся щёки, алые глаза, хмурые брови и шелковистые, непослушные блондинистые волосы. Ах, точно. Он спорил с Кавехом о пыли, о том, что все книги вокруг — это пылесборники, от чего даже дышать в доме, тяжело. — Тебе этого не понять, тебя никогда нет дома, в отличие от меня. Я устал дышать этой пылью! Ты хоть знаешь, как это вредно? — Архитектор продолжает жаловаться, раскинув руки в жестикуляции, перо в волосах так же весело покачивается. Хайтам где-то в уме усмехается, сравнивая старшего с нахохлившимся павлином. — Я могу почувствовать эту пыль даже на вкус! У меня все губы в ней!       Библиотекарь молчит. Как и в детстве, он не стеснялся быть прямолинейным, как натянутый канат.       Кавех в шоке мычит, когда Хайтам неожиданно наклонился вниз (и когда он успел вырасти выше Кавеха?), его рука легла на бок другого, сжимая их губы вместе. Но не в невинном поцелуе, как в недавнем воспоминание, а в более любовном и взрослом, чувствую вкус гигиенической помады и пыли. Проходит лишь секунда, когда они оба забывают обо всем — и о пыле в доме, и о книгах на полке, и даже о медленно закипающем сахаре на кухне, для тех самых засахаренных орехов аджиленах, отдаваясь друг другу в полной мере в их «первом» поцелуе.