Warm and grateful

Шатов болел часто. Казалось будто бы ему хватало всего лишь выйти на улицу, как к его, по видимому, слабому иммунитету цеплялась всякая зараза. Хотя он по лужам осенью не прыгал, теплоту тела поддерживал, да и раздетый не ходил - шарф хотя бы должен с собой взять всегда. Пусть такая привычка появилась и благодаря Кириллову, что из дома, как мамочка, без шапки не выпустит ни при каких условиях и обстоятельствах. Он и чаем с травами разными, что самостоятельно бывает ходит собирать, поит, и никогда не откажет в объятьях, когда Иван заявляется с улицы, весь промозглый и с ледяными руками. Конечно же, угрюмая мина с лица тут же исчезает, как только он порог комнаты переступает, проходит вглубь и упивается сильным запахом либо ромашки и прочих цветов, либо ягод самых разных. Кириллову в одиночку чай пить надоело, вот он и больше не пьёт, а всё ожидает компании. Иногда бывает Николай Всеволодович или Пётр Степанович заходят проведать, но никто из них, понятное дело, и не обращает внимание на то какой это чай, с добавлением каких ингредиентов и прочее. Ваня, в отличие от них, садится на краешек постели, смотрит так внимательно, заинтересованно на то, как Лёша чашки выставляет и как наполняет их кипятком, только-только закипевшим, что каждый раз практически разных оттенков. То тёмный-тёмный, со смородиной, кислинкой отдаёт слегка, а то светлый-светлый, лимонный, с ещё большей кислинкой. Расспрашивает где же ягоды-травы берёт, куда их собирать ходит и спокойно ли всё проходит. Ваня уделяет слишком много внимания самым незначительным вещам, и это совершенно умиляет, учитывая его всё прогрессирующую рассеянность, которая во время болезни только увеличивается, при чём не за дни, а за считанные минуты. Забавно что также он ведёт себя, когда рассматривает чертежи, что Кириллов бывало и поздними ночами делал. В инженерном деле совсем не смыслит, ни грамма единого, а всё равно задаёт вопросы, интересуется, и предельно ясно и видно, что интерес этот не нарочно созданный, а самый что ни на есть искренний. Ваня по сути своей был человеком искренним, а уж с любимым готов был делиться самым сокровенным, самым потаённым. — Если честно.. Плохого чаю Вы никогда не заварите, Кириллов. И от таких простых слов, одного единственного вида Шатова, замотавшегося в шарф чуть ли не до уровня глаз, хочется улыбаться, что Алексей и делает, как-то сползая взглядом от своей новой работы к стенке. — Это уж не такой секрет, Шатов, как очевидность. А вскоре поворачивается окончательно, чуть пододвигая стул, и как-то беспричинно мелкая усмешка проскальзывает. Ну не может просто без неё обходиться. Ваня схож с маленьким ребёнком: любопытный, заинтересованный и по-своему наивный. — Замёрз? И такой быстрый переход с «Вы» на «ты» получается плавным, греющим душу своей открытостью. Шатов молчит некоторое время, а после самостоятельно наклоняется, ближе, заметно стукнувшись о чужое плечо. Чай в кружке медленно остывает, а Иван расслабленно прикрывает веки, ощущая как щёки понемногу начинают гореть то ли от окутавшего тепла, то ли от ласковых и, безусловно, желанных объятий, что ему так запросто дарят, не требуя даже ничего особенного в ответ. — Ноги промокли. Шепчет Ваня, слабо потираясь о светлую рубашку, будто большой кот, бодающийся, требующий к себе ещё больше ласки. А ему в этом и не отказывают. Тонкие пальцы забираются в растрёпанные волосы, что непроизвольно закручиваются, и перебирают, ныряют будто в не имеющее краёв поле из колосьев. — Останься. Кириллов шепчет практически беззвучно, но его слышно прекрасно. Лучше, чем что-либо в этом продроглом мире. — Сапоги высохнут. Но Шатов точно знает, что дело не только в сапогах.