***
Намджун понял, что Сокджин его пленил, не сразу. Конечно, этот омега был видным: одним из самых красивых, яростный, упрямый. Он вызывал восхищение в Намджуне ещё давно, привлекал внимание. Но катализатором для скромного, скрытного альфы стало совсем не восхищение. И когда Джун понял, что его сердце бессовестно похитили и не поняли, он осознал, что должен приложить все имеющиеся усилия, чтобы Ким Сокджин стал его парой. Это случилось после летнего Солнцестояния. На празднике привычно играла музыка, пели омеги и подпевали им альфы, а Джун заслушивался музыкой. Тата Сокджина безуспешно уговаривал того спеть вместе с остальными, но Джин упирался и почти ругался с родителем, не желая петь. Сидящий поблизости Намджун оказался невольным свидетелем перепалки отца и ребёнка и искренне не понимал, почему Сокджин отпирается и сопротивляется. Многие знали, что он талантливый молодой волк, но Намджун лишь взглянул на надувшегося, топающего подальше от костров Джина, и не придал этому слишком большого значения. После празднества стая отдыхала. Обычно активные с самыми первыми рассветными лучами, волки сегодня спали, а в поселении стояла спокойная тишина. Вставший раньше альфа наслаждался покоем, шатаясь по дороге. Ему вдруг захотелось прогуляться. Но он не ожидал, что в лесу на него нападёт ступор, заставляя замереть и обратиться в слух. Звуки, что услышал Намджун, захватили его с первых нот, заставили искать источник, раздвигая ветки и кусты. Альфа, словно заворожённый, искал певчего, прислушиваясь к нотам и переливам голоса. Он оказался в ловушке, а сердце не находило себе места в грудной клетке, стараясь вырваться от чувств, что будил чудный голос. Намджун замер, когда, спрятавшись за ветвями, заметил сидящего на поляне Джина. Тот, собираясь со временем стать учеником целителя, когда Сон решит передать свои знания и пост, перебирал пучки трав. Подобранные под себя длинные ноги, расслабленный вид и лёгкость, с которой Сокджин пел, заставили Джуна забыть, как дышать. Он мог только лишь слушать, как льётся песня из груди омеги, как приоткрываются пухлые губы, позволяя раскрыться всей мощности нежного, но сильного голоса. Альфа, особенно сильно подвластный эмоциям от талантов других, вдруг понял — это лучшее, что он когда-либо слышал. В его прежней стае, где Намджун жил с родителями до момента, пока те не решили уйти после конфликта, было много сказок. И именно сказки о чудесных существах, живущих в море, вспомнились сейчас. Потому что Сокджин пел, словно волшебная русалка, туманил разум альфе, даже не осознавая этого. Намджун судорожно выдыхал и жмурился, но хруст сухой ветки всё разрушил. Омега замолкнул, оглянулся, ища, кто оказался поблизости. Его спина сразу же ссутулилась, плечи поникли, а звон песни исчез. Намджун тогда понял, что более не успокоится, если снова не услышит еë. Альфа бродил следом за Сокджином, тайно прятался в ветвях, наслаждаясь короткими и скромными мгновениями его пения. Чонгук посмеивался над влюблённым взглядом и толкал в плечо старшего друга, но Джун лишь отмахивался и следовал за аурой, укутывающей Джина каждый раз, когда тот проходил мимо. Ему хотелось когда-нибудь услышать песню, обращённую лишь к нему, но Сокджин так и продолжал таить свой волшебный голос, отказываясь петь на праздниках. Джун однажды решил, что для него важно, чтобы омега признал собственный талант и открылся ему, даже если для этого скромному альфе пришлось бы ходить за Джином по пятам и надоедать ему. На очередном празднике Намджун скромно подошёл к нему, бубня себе под нос и сжимая в руках дудочку: — Я хочу сыграть для тебя. Спой, пожалуйста, — выдохнул Намджун, а омега только хлопал глазами. — Что? — не расслышав, спросил он. — Спой, Сокджин, я хочу сыграть для тебя, — чётче повторил альфа, смело смотря на него. — Я не пою, — тут же помрачнел омега и уже было собирался отвернуться, как услышал первые ноты. Намджун, обхватив основание дудочки, начал наигрывать ту самую, первую песню, что услышал случайно в лесу. Никто, кроме них двоих и чащи леса, не мог знать об этой песне. Сокджин тут же начал бледнеть. Внимание волков привлекала волшебная мелодия, что играл Намджун, упрямо глядя в глаза омеге. Но тот плотно и серьёзно сжал губы, а потом вырвал дудочку из рук Джуна. — Следил за мной? — зло прошипел омега, а на его глаза навернулись слёзы. Альфа только хотел ответить, но Сокджин впечатал дудочку в его ладонь и стремглав унёсся прочь от костров. Джун очень огорчился, ведь тот унёс похищенное сердце следом, а дыхания снова не хватало. Однако, отбросив всю свою скромность и нерешительность, влюбившийся по самые уши альфа проявил невероятную для себя упёртость: он ходил за Сокджином хвостиком, старался помогать ему, дарить безделушки. И всё лишь с одной просьбой — чтобы Джин спел для него. Частенько Намджун устраивался под высоким окном дома Сокджина, не боясь ни нагоняя от его таты, ни осуждающего, строгого взгляда отца, ни самого недовольного Джина, что обычно плотнее закрывал створки, чтобы музыка, которую каждый раз наигрывал, сидя под ставнями, альфа, не проникала в дом. — Да уйдёшь ты отсюда или нет? — не выдержал в один из вечеров омега. Зло распахнул окно, едва ли не вываливаясь, перегнувшись через подоконник. Но тут же отшатнулся, как только Намджун, схватившись за деревянную ставню, а потом и за подоконник, подтянулся, почти сталкиваясь носами с Джином. — Спой для меня. Я хочу ещё услышать твои песни, — выдохнул альфа, почти соприкасаясь с Джином носами и заставляя его отпрыгнуть. — Да не пою я! — топнул ногой он, сжимая и разжимая кулаки. — Не обманешь меня, я уже услышал твой голос, ты, словно сирена, меня заворожил, — выдохнул Намджун, обхватывая подоконник сильнее, пока щёки омеги начинали отчаянно краснеть. — Какая я тебе ещё сирена? — злился Сокджин и старался вытолкнуть Намджуна прочь, чтобы захлопнуть окно. — Русалка, что крадёт души моряков, мне дед рассказывал истории о них, — Сокджин после слов Джуна замер, уставился на него. — Я ничего не крал, — пропыхтел смущённо он и вздрогнул, когда вдруг Намджун к нему прикоснулся. — Как это не крал? — выдохнул тогда Джун, прижимая кисть омеги к своей груди, туда, где билось взбудораженное сердце. — Вот своровал, и оно теперь мне не принадлежит. Сокджин зарделся ещё сильнее, ощущая буйный ритм горячего органа под своими пальцами. Намджун едва дышал, видя, как засомневался Сокджин. Он сам себе поражался, потому что с тем, как его разум оказался затуманен чувствами к этому омеге, альфа стал не похож на прежнего себя. Он осмеливался, несмотря на ругань родителей — как своих, так и чужих — ходить каждый вечер под чужие окна. Следовал хвостиком, восхищался, а теперь вообще выдал такое, что у самого кончики ушей горели пламенем от смущения. — Не буду я петь! — вспыхнул гневом Сокджин, оттолкнул Намджуна, так что тот плюхнулся прямо на задницу, и затворил ставни. Но Джун-то видел его смущение, его заминку, когда альфа всё твердил о похищенном сердце. Намджун улыбнулся, зная, что сможет покорить этого омегу и назвать своим. Нужно лишь ещё больше смелости, терпения и настойчивости.***
Намджун продолжал приходить. Глядел в закрытое окно, не переставал играть те песни, что Сокджин уже успел спеть, и те, что Намджун сочинял в тайне для него. Он не расстраивался, что омега не отвечает ему так сразу, ведь терпения альфе хватало. Он надеялся, что скоро настанет момент, когда Джин сможет ответить на его чувства. И одним вечером, когда уже значительно похолодало из-за наступающей осени, окно распахнулось. Намджун продолжил играть сочинённую недавно мелодию, глядя на силуэт омеги, виднеющийся из комнатки. Свечка горела где-то позади него, заставляя кожу казаться золотой, а тени становиться чернее. Джун стал играть громче, а Джин присел на подоконник, молча слушая мелодичные пересвисты дудочки. Омега вдруг перебросил ноги через водосток, спрыгнул с подоконника на землю, подошёл совсем близко. Намджун прекратил играть и последовал за Джином, быстро уходящим прочь со двора. Он шëл за ним слепо, доверяя. А Сокджин уводил альфу дальше в лес. Было холодно, и Намджун переживал, как бы тот не простыл в тонкой рубашке и закатанных по колено брюках. А ещё его ноги были босы, так что альфа нахмурился. Сокджин привёл его глубоко в лес, остановился посреди чащи. Луна уже вышла из-за облаков, а ветер трепал тёмные волосы. Омега не оборачивался. — Играй, чего стоишь? — тихо возмутился он, взглянув на альфу через плечо. И Намджун повиновался. Он завёл ту самую, которой так долго надоедал Сокджину, мелодию. Тот же выдохнул через нос, заставляя ноздри вздрагивать, искал ритм, а потом начал петь. Намджун думал, что сошёл с ума, но продолжал играть. Он утопал в звонком голосе, что отскакивал от стволов деревьев, заставлял рассудок мутнеть. Альфа хотел слушать его всегда. А влюблённое сердце едва билось в груди, заставляя хозяина самого вкладывать чувства в чужие руки. Сокджин закончил. Он нервно сжимал края рубашки и поджимал замёрзшие пальцы на ногах. Не оборачивался. И тогда Джун понял, что должен делать. Он приблизился к Сокджину, обхватывая озябшие плечи, прижал к себе, не чувствуя сопротивления. — Сирена, ну правда, — прошептал альфа, уткнувшись в мягкие волосы носом. Сокджин пах терпко, а Джун впервые ощутил его запах и теперь чувствовал себя совершенно потерянным. — И ничего я не крал, — шептал в ответ омега, впервые не отталкивая, а прикасаясь в ответ: обхватывал пальцы, стиснувшие его бока, робко поглаживал. — Сам всё отдаёшь. — И больше отдам, — урчал Намджун, приподнимая Сокджина над землёй и разворачивая. Они глядели друг на друга, едва вдыхая. И теперь Джин казался ему мягче, меньше, чем всегда. Более ранимым, осторожным и робким. Таким, каким не был с другими, что заставляло волка внутри выть от восхищения и желания обладать всем этим. Украсть, подчинить, видеть только самому. Намджун осторожно прикоснулся губами к чужой щеке, боясь, что его снова оттолкнут, но Сокджин спокойно позволял себя обнимать. Он смущённо жался, а альфа грудью ощущал биение его сердца. Джин дал ему зелёный свет, так что Джун осмелел. Крепко сжав пальцы на чужой талии, снова поцеловал. Трепетно, осторожно, позволяя отстраниться, если не понравится, но альфа сминал губы, проводил по ним языком. А Сокджин вдруг начал маслом таять в его объятиях. Сжимал рубашку на джуновых плечах в пальцах, отвечая. И Намджун понял, что не было в тот момент никого, кто смог бы остановить их. Этот поцелуй стал знаком, что Сокджин позволит ему приближаться и дальше, что даст шанс на чувства, скромно отвечая на каждое.***
Намджун сгорал от любви. Она была похожа на неостановимый пожар, подталкивающий на безрассудства. Он терял голову день за днём. Листья опали, опустились на землю первые снежинки. Между ними были лишь робкие поцелуи, с каждым разом всё больше заставляющие их желать большего. И альфа уже знал, что попросит вожака дать разрешение на гонку в Лунную ночь. Он хотел быть с Сокджином навсегда, даже после того, как Луноликая заберёт их обоих. Новый день становился новым открытием для альфы. Джин открывался с разных сторон: он показывал свой ум и старательность. Был яростен и неостановим в своих позициях. Однако стоило Намджуну притронуться к нему, прошептать заветные, исходящие из самой души слова, как омега становился покладистым, ласковым. Он влюблённо заглядывал Намджуну в глаза, но стеснялся и прятал чувства от других, словно кто-то мог посмеяться над их искрами, скачущими, стоит только кончиками пальцев соприкоснуться. Намджун терпеливо ждал. Он не торопил омегу, зная, что тот ему не откажет, когда на его пороге окажется венок. Не торопил и в принятии влюблённости, ведь у них достаточно времени. Он носил ему мёд, оставляя на пороге, а Джин с лёгкой улыбкой хватал горшочек. Намджун пронюхал у Тэхёна о том, насколько сильно омега любит мёд, и продолжал носить разный, добывая везде, где только мог. А ещё запасся орехами, чтобы угощать Сокджина, потому что тот — редкостный сладкоежка, а мёд с орехами — его любимое лакомство. И однажды, когда альфа оставлял очередное угощение, дверь вдруг распахнулась, заставляя его подпрыгнуть. На пороге стоял тата Сокджина — высокий, строгий омега. Его длинные волосы падали на плечи и струились по спине, а ленты между прядей почти светились в вечернем свете садящегося солнца. — Всё ходишь, ходишь. Знаю ведь — погонишь его в Лунную ночь, а вот благословения так и не попросил, — пыхтел тата, заставляя Намджуна покраснеть до самых пальцев ног от стыда. Он ведь и правда не попросил благословения ни у своих родителей, ни у чужих. И теперь просто спрыгнул с крыльца прямо в снег, пристыженно ускакав в сторону протоптанной тропинки. Через неделю альфа вместе с родителями стоял на пороге дома Джина. Тата Намджуна — маленький, кругленький омега, мял мягкие пухлые пальцы, а отец Джуна успокаивающе потирал его плечи, укутанные в меховую шубку. — Ну, что ты, Теон, — смеялся низко отец-альфа, глядя на робкого тату, пока Намджун умилённо улыбался. Они ведь тоже будут такими, да? — Боюсь. Ирис такой строгий всегда, — отвечал Теон супругу, вызывая новый приступ смеха. Сватовство — традиция пришедшая к волкам относительно недавно. Тата альфы должен был сплести венок для избранника сына, а отец соорудить первый сундук из дерева, а потом явиться и попросить благословения на брак и разрешения ухаживать за их ребёнком. Отец Намджуна — Чиу — был лучшим плотником в стае. Именно у него учился Чонгук своему делу. Тата скромно мялся с ноги на ногу, когда Ирис — отец Джина — распахнул перед ними двери. — Мы пришли просить разрешения, чтобы наши дети обратились к Луноликой, — тихонько промурлыкал Теон, опуская глаза в пол. У ног Чиу стоял резной красивый сундук для приданого, а Теон стискивал в ладонях искусно сплетённый венок из лент и зимних ягод. Намджун почти не дышал, глядя на строгое лицо Ириса, а потом заметил бледного Сокджина позади него. Сам же альфа припрятал подарок за пазухой и оттого хитро улыбался. Родители, как бы ни волновались, оказались поражены тем, насколько тёплой была атмосфера в тот вечер. Несмотря на весь строгий вид Ириса и молчаливость отца Сокджина — Илайа, смех омеги слышно было по всему дому, а шуточки тихим хриплым басом от хозяина дома доводили до колик в животе. Намджуну не верилось, что всё складывалось так хорошо. И когда родители, увлечённые разговорами, перестали обращать на них внимание, Джун уволок Сокджина на крыльцо. Было морозно, приближался декабрь, и щёки омеги сразу же покрылись румянцем, когда он на него глядел в свете почти полной Луны. Намджун, прокашлявшись и всё ещё не веря своему восторгу от этого вечера, выудил из кармана что-то. Это сразу же заинтересовало Сокджина, вытянувшего шею, но альфа лишь тихо попросил: — Повернись ко мне спиной. Сокджин, нетерпеливо переступая, исполнил просьбу и напряжённо встал лицом к двери, ведущей в дом. Альфа подрагивающими и замерзающими пальцами едва справился с застёжкой, позволяя тяжести украшения лечь на шею и ключицы Джина. Тот, замерев, прикоснулся к тёмным бусинам, обжигающим кожу прохладой. Перебирал пальцами, смотря на то, как те блестят в лунном свете, а потом на Намджуна. Они оба понимали, что с пролетевшим временем приблизились к важному шагу. Поцелуи, сватовство, а с весной альфа заявит свои права на партнёра и попросит кого-то из поселения сплести Сокджину венок. Румянец становился ярче, Джин почти дрожал от холода, и Намджун решил растереть ему плечи. Они соприкоснулись губами лишь на мгновение, пока Намджун задавался вопросами: чувствует ли тот же трепет омега? Хочет ли быть с ним? Если родители Сокджина так радушно приняли их и все принесённые дары, то Сокджин согласен на все предложения, что должны поступить от альфы и его семьи. И от этого пожар внутри разгорался с пущей силой.***
Намджун помнит их Лунную ночь. Все чувства, что били через край, когда альфа уверенным движением сдёрнул со своего избранника сатин и увидел блестящий, счастливый взгляд. Больше полугода Намджун ходил следом за омегой, упрашивал, ухаживал, дарил подарки. А теперь, с приходом весны сделает своим. Они гнались по лесу друг за другом, словно обезумевшие, Джин дразнил альфу венком, сплетённым одним из старших, хохотал. Даже когда они катались по траве, сминая друг другу бока, Сокджин смеялся и выглядел таким очаровательным, что Намджун терял голову и всё живущее в ней самообладание. Бусы сверкали в Лунном свете, упав на обнажённую грудь, когда Намджун целовал своего омегу от кончиков пальцев на ногах до самых покрасневших губ. Его чудесный голос туманил сознание в особенно жаркие моменты, когда с губ срывались первые стоны. Джин отдал ему всё, что только мог, жарко смотря в глаза и упираясь лбом в чужой, а Джун мысленно пообещал любить его всегда. И много лет держал своё обещание. Намджун научил омегу принимать себя всего: с недостатками, с комплексами, со страхами. Он играл для него каждый праздник на дудочке, а потом на свирели, пока голос Сокджина не обрёл силу, завораживая всех вокруг. Сокджин пел, а Намджун терял голову снова и снова, убеждаясь в том, что выбранный им омега достоин всех звёзд с неба. Альфа едва ли не зверем ревел, когда узнал, что Сокджин носит под сердцем их ребёнка, носил на руках, помогал, придумывал имя. И когда маленький омега появился на свет, Намджун чувствовал, что готов бросить к ногам Сокджина весь мир. Но никакие отношения не бывают идеальными вечно. Появляются конфликты, что-то требует изменений, а другое нужно сохранять в стабильности. Любовь Намджуна к Сокджину была пожаром, но быт и множество трудностей забросили песком пламя, позволив почти потухнуть из-за частых ссор. Намджун печалился, потому что Сокджин часто пропадал у Тэхёна. А ещё стал уделять мало времени. Они оба словно начали застывать и отдаляться. Перед самым появлением Юнги и Чимина Сокджин, зацепившись за что-то порвал подаренные много лет назад бусы. Яркие тёмные шарики рассыпались по полу на глазах Намджуна, а омега расстроенно поджал губы, собирая каждую с особой заботой. Он сложил найденные элементы в мешочек и отложил в сторону. Даже не попросил починить. Они стали отдаляться ещё сильнее, и Намджун понимал, что больше так продолжаться не может. Он вспоминал свою влюблённость, чувства казались притуплёнными, остывшими, даже пение любимого мужа уже не вызывало такого трепета. Усталость, трудности, ситуация в стае и безумства вожака выбивали из колеи. Сокджин окунулся в целительские дела и воспитание Минхо, так что Джун уже даже не пытался лишний раз выпросить внимания. Но вот отсутствие знаков любви со стороны альфы он заметил. Спрашивал, а Намджун не знал, что ответить. Не понимал, как вернуть огню жар, искрам яркость, и их чувства, какие сжигали в самом начале. И тогда, наткнувшись на рассыпанные бусины — их было всего три — которые не нашёл Сокджин, когда подарок мужа оказался совершенно точно испорчен, альфа понял: если он не сделает нужный шаг, их брак пойдёт ко дну. Намджун делал первые шаги всегда, значит, стоит вспомнить, каково это — добиваться своего омегу.***
Когда Чонгук попросил его сопроводить на несколько дней из стаи, Намджун только обрадовался. Он предложил вожаку пробежаться на несколько верст дальше намеченного плана и посетить место, которое альфа не видел много-много лет. Родную стаю. Ту, в которой Намджун был рождён, и где остались те, кто дорог сердцу. Они выбивались из сил, но Джун понимал — другу это необходимо. И когда в морду ударил запах соли и морских волн, Намджун почти взвыл. Он скучал по деревушке на краю обрыва, где о скалы разбивались серые волны. Море. Намджун всегда любил море, и нужно как-нибудь притащить сюда Джина и Минхо, чтобы полюбоваться морем в солнечный денёк. Их встретили настороженно, однако это чувство испарилось, стоило им заметить рыжую шевелюру среди оборотней. Красивые зелёные глаза округлились, веснушки на щеках рисовали созвездия. И Намджун его сразу узнал. — Джун-и! — воскликнул тот, кого альфа не видел очень давно. Омега бросился в объятия, стискивая плечи Джуна, а тот, хохоча, покрутил его в воздухе. — Ты так вырос, совсем вымахал, как медведь, в своих лесах, — восхищённо щебетал Илиа, разглядывая альфу. Он шутливо пощупал крепкие руки, пока Намджун расспрашивал его о делах и о семье, что осталась здесь. — Как Мериад и Суа? — интересовался Намджун, крепко сжимая в руке маленькую ладонь Илиа. — Как всегда — бурчат друг на друга, Суа чинит сети, а Мериад всё рвётся в море, как поцелованный русалкой, — хохотал Илиа и тащил Джуна глубже в поселение. Намджун бывал тут совсем маленьким, он уже и забыл о ракушечнике, из которого строили дома волки. Забыл запах рыбы и других морских обитателей, глухой стук вёсел и шум волн, не утихающий даже на мгновение. Песня моря приятно грела душу, а соль забивалась в ноздри, заставляя мурчать от воспоминаний. Брат принял его с радушными объятиями — Суа, встряхнув рыжими с проседью кудряшками, сдавил младшего в объятиях, а Джун представил ему Чонгука, что всё это время угрюмо, но с интересом, разглядывал быт волков, живущих у моря. — Как там мои несносные? — любопытничал Суа, расспрашивая о своих родственниках — родителях Намджуна. — Таты не стало три года назад, он заболел тяжело, угас на глазах. Отец с тех пор живёт затворником, и только Минхо радует его. — Минхо — это твой сын? — восторженно спрашивал Илиа, слушая все рассказы с открытым ртом. Суа — старший двоюродный брат Намджуна, а Илиа — его племянник. Но Илиа поздний ребёнок, так что племянник и дядя почти одногодки. Так что Джун скорее воспринимал его как младшенького брата, чем племянника. Потрепав по рыжим кудрям, он кивнул. — Да, мой сын-омега. Растёт красавцем, как и его тата. — Почему же ты не привёл своего мужа к нам? — выдохнул разочарованно Суа, перебирая ожерелье из ракушек на шее. — У нас в стае сейчас тяжёлые времена. Многое меняется, многое перестраивается. И с Сокджином… — альфа замолкнул, боясь даже произнести это вслух. Словно, если Джун скажет, что чувства к омеге начали угасать, это станет правдой, и альфе некуда будет больше спрятаться. Илиа как-то странно на него смотрел, склонив голову и сощурившись. Он схватил альфу за руку и заставил встать. — Знаешь, я хотел показать тебе один берег, раз уж ты пришёл в гости, — радостно щебетал омега и тащил Намджуна прочь из дома. Берег и правда прекрасный. К вечеру кажется, что сильно похолодало, и Намджун морщился от брызг, окропляющих лицо с прибоем. Илиа же шëл чуть впереди, сцепив руки за спиной. Он глядел на дядю через плечо хитро, а соль и капли путались в его буйной шевелюре. — Я не люблю, когда об этом говорят, — начал Илиа, заставляя Джуна остановиться, — но я недавно стал шаманом. Намджун удивлённо округлил глаза и губы в форме буквы «о», глядя на младшего. Илиа скромно топтался, заправляя непослушные кудряшки за ухо. Шаманы очень ценятся в прибрежных стаях. Они что-то вроде целителя у лесных оборотней, только ещё ценнее. Мнения шамана спрашивает даже вожак, потому что некоторых омег, вставших на этот пост, Морская мать одаривает провидением. Намджун почувствовал прилив гордости за Илию, а тот только прокашлялся. Омега протянул ему ладонь. Он хотел сделать предсказание, и Намджун с трепетом обхватил прохладные небольшие пальцы. Глаза Илии сверкали изумрудами, отражали свет заходящего солнца, а потом альфа заметил, как зрачки полностью поглотили радужки. Губы шамана что-то безостановочно шептали, а потом омега выдернул ладонь, пошатываясь. На его губах виднелась скромная улыбка. И Намджун ощущал что-то странное — надежду. Надежду на то, что Илиа мог увидеть нечто хорошее. Но не плохое, нет. У них будет всё хорошо. И лучистая улыбка Илии обнадёживала его. — Я много чего увидел, — хмыкнул Илиа, прижимая указательный палец к губам. — Белого волчонка и свет Луны. А ещё красные глаза и первый снег. Деревянную лошадку. Близнецов-альф и омегу-жемчужинку. Намджун слушал внимательно, почти не дыша. — И тёмные бусины. — Подарок. Я подарил Джину бусы на сватовство, — хрипло выдал альфа. — Они поломаны, да? — спросил огорчённо Илиа, кусая губу. — Я видел не только тёмные, а ещё белые. Жемчуг. Намджун понуро склонил голову. — Ты не зря пришёл сюда, Джун, — ободряюще трепал за плечо альфу Илиа. — И я не просто так увидел жемчуг. Я знаю, что делать тебе.***
Илиа наказал держать видения в строгой тайне, никому не рассказывать о предсказаниях шамана, потому что всё должно идти своим чередом. Он отправил Джуна домой с Чонгуком, попросив дождаться тепла — тогда он вернётся к альфе и даст шанс на восстановление былого чувства к Джину. И Намджун старался держать всё в секрете, однако выходило плохо. Его настроение и поведение улавливал Сокджин, он не понимал, что скрывает супруг, и нервничал. Плакал, ходил смурнее тучи, а Джун лишь молчал. Он ждал, когда появится Илиа. Намджун много раз вспоминал о том, как всё начиналось между ним и Сокджином. Какими трепетными были зарождающиеся чувства, как сжигали их в самом начале. О Лунной ночи ему снились сны, а страх продолжал поглощать альфу, потому что тот не желал, чтобы его опасения становились правдой. Намджун не мог разлюбить. Не имел права. В тот день, когда напали на Чимина, Илиа прислал весточку, что будет ждать Намджуна в лесу. Альфа стремглав понёсся туда, сбиваясь с ног, потому что терпение заканчивалось у Сокджина, да и у него тоже. Он не знал, что его заметили, испугался. Илиа передал Намджуну собственноручно собранные жемчужины, крепко заставив сжать в кулаке шёлковый мешочек. — Ты должен сделать ему бусы заново. Каждая жемчужинка — ваши воспоминания. Вложи в них душу и вспомни, как всё начиналось. Чтобы огонь горел, нужно подкидывать дров, Намджун, — улыбался Илиа, морща загоревший на солнце у солёного моря нос. — А мои предсказания сбудутся, ты увидишь. И всё наладится, но нужно приложить усилия. — Я не знаю, что делал бы без тебя, — Намджун поцеловал шаману руки в знак благодарности — как это всегда делалось в их деревне. На это племянник посмеялся и погладил старшего по голове. А потом случилось это. Намджун и в страшных снах представить не мог, что кто-то посмеет так в открытую напасть на Чимина. Он услышал отчаянный вопль слишком поздно, когда нападавший уже вонзил клыки в бок Чимина. Джун тогда бросился ему на помощь. Не отгони он зверя — растерзал бы ослабшего омегу, и никто не смог бы спасти. И крик Чонгука навсегда остался в сердце Намджуна шрамом. Альфа тогда вздрогнул — это звук ужаса. Ужаса от потери своей пары, даже не случившейся, но показавшийся ему таким душераздирающим, что альфа тогда взглянул на Сокджина и ужаснулся от мысли, что и его супруг мог оказаться в лапах урода, напавшего на Чимина. Он хотел прижать Джина к груди, но омега зло оттолкнул его прочь, тут же торопясь помогать Сону в попытках вытащить Чимина с того света. И Намджун понял, что пора. Все те дни, пока Чимин карабкался, а Чонгук исчез, Намджун был занят делами стаи. Успокаивал и контролировал волков, а Сокджин почти не отходил от кровати пары вожака. Им всем пришлось крайне тяжело, однако они справились, и Чимин открыл глаза. А ночами, вместо сна, Намджун собирал ожерелье. Он вкладывал в каждую жемчужину — прекрасную, не идеальную, но блестящую не хуже золота, по одному воспоминанию. Первая жемчужинка — первая песня, которую услышал Намджун. Вторая — как Сокджин по своему желанию спел ему снова. Третья — их первый поцелуй. И так кругляшок за кругляшком, каждую ночь Ким Намджун вытачивал дырочку, осторожно шлифовал жемчуг и продевал шнурок. И в каждую бесценную бусину вкладывал то, что раньше заставляло его гореть. Красота природы в лице собранного Илиа жемчуга обретала форму. Он и был тем углём, которого не хватало Намджуну. Тем, что он успел позабыть, но никогда не терял. Чувствами к своему омеге. И теперь Джун понимал, что не имел права отодвигать любовь чуть дальше, чем долг и быт. К возвращению Чонгука ожерелье было почти готово. В тот вечер Намджун закончил с застёжкой и выдохнул. Подарок был приготовлен. Он слышит выдох и резко поднимает голову: на пороге Сокджин в ночной рубашке. С болью глядит на него. Они так и не поговорили. Омега разворачивается и уходит прочь.***
Альфа мог бы поговорить с супругом в тот же вечер, но чувствовал, что нужно правильно подготовиться. Сокджин отказывается с ним контактировать, приближаться, запрещает дотрагиваться. Но ничего. Однажды Намджун уже завоевал его сердце, сможет и сейчас. На улице снова осень, всё, как в тот раз. Намджун входит в дом, тихо крадётся к спальне, стараясь не разбудить чутко спящего сына. Медленно открывает дверь, пытаясь в темноте не споткнуться и не удариться о край кровати или красивого, резного сундука. Альфа нащупывает спящего Сокджина, расталкивает под недовольное мычание. Омега сопротивляется, когда Джун натягивает на его ступни тёплые носки, заставляет одеться и не отвечает на вопросы. Тянет Джина из дома. Им обоим известна эта тропинка. По ней Джин впервые вёл за собой своего альфу в чащу леса, потом по ней же они сбегали от посторонних глаз, чтобы чувственно сжимать друг друга в объятиях, скрывшись между деревьев. Сокджин перестаёт сопротивляться, просто обиженно и затравленно сжимается, но следует за альфой. Он чего-то боится, но Намджун чувствует только лишь предвкушение. Знакомая, но изменившаяся за годы чаща. Камень раньше тут не лежал, но сейчас Намджуну не до этого. Он присаживается на край, где не так остро торчат грани, а Сокджин непонимающе глядит на него. Альфа давно не играл. С начала всех завертевшихся событий. Но он уверенно выуживает из внутреннего кармана тёплой накидки свирель, любовно оглаживает пальцами. — Я не буду, Намджун. Это бред, — пятится омега, обхватывая себя руками. — Ты… — Хочешь, чтобы я снова полгода ходил и играл под твоим окном? — изгибает бровь альфа, заставляя Сокджина сжать губы почти добела. — Я сыграю тебе, Сокджин, чтобы ты вспомнил. И ты спой мне так, чтобы я не забывал. Джин сжимает накидку замёрзшими пальцами, а альфа прикладывает свисток к губам, начиная играть. Прошло больше пятнадцати лет, но он помнит этот мотив, словно услышал не далее, как час назад. Эта песня влюбила его в Сокджина, она преследовала его, пока омега не стал его супругом, а потом стала колыбельной для их первенца. Намджун никогда не смог бы забыть. Воспоминания покрылись толстым слоем пыли, однако альфа смахнул её с их любви. И теперь будет ухаживать за памятью гораздо тщательнее. Когда Намджун влюбился в Сокджина, им было по восемнадцать лет. Их любовь горела пожаром, уничтожая всё остальное. Сейчас им больше тридцати. У них есть дом, сын, стая. Но костёр стал меньше, пламя греет слабее, и настало время это изменить. Он видит, как нос омеги краснеет от подступающих слёз, как блестят глаза влагой. Но Джин приближается уверенной поступью. Заводит песню, и за столько лет его волшебный голос ни капли не изменился. Сокджин остался сиреной, что вновь похищает сердце Намджуна с первых нот. И альфа ощущает, как возвращается это крылатое чувство. Как яркие, игривые волны, как запах соли и солнца. Голос Сокджина мягкий, переливается, ласкает слух. Слёзы исчезают, словно Джин тоже вспоминает. Песня заканчивается, свирель оказывается снова во внутреннем кармане. Омега напротив смотрит с горечью, как Намджун поднимается и подходит ближе. Он ничего не говорит, лишь выуживает из брюк что-то, из-за чего Сокджин любопытно вытягивает шею. — Повернись спиной, — просит шёпотом альфа, а Джин глядит с сомнением. Но слушается. Намджун ловко застёгивает ожерелье, приподняв волосы мужа, позволяя тяжести жемчуга лечь на шею, обжечь лёгким холодом. Альфа прижимается носом к затылку супруга, вздрогнувшего в руках. — Я знаю, тебе было тяжело. И я в этом виноват. Я посмел засомневаться, испугаться. А потом долго тебя пытал молчанием. Но я искал. Решение, воспоминания, я трудился, потому что такое не забывается и не проходит. Сокджин слушает, зажмурившись и обхватив себя руками. А Джун ощущает дрожь внутри от разгорающегося костра. — Ты снова похитил моё сердце, ты делаешь это с каждым рассветом. Каждый год пленишь меня всё больше. И я никогда не позволю себе снова так оступиться. Я не изменял тебе, Сокджин, — выдыхает альфа, разворачивая омегу и удерживая за плечи. Видит, как катятся слёзы по щекам. — Не смог бы никогда. Илиа — мой племянник. Он собрал жемчужины в море и принёс их мне, чтобы я вспомнил. О том, что должно гореть вечность. Джин робко прикасается к новому украшению на шее, перебирает жемчужины и всхлипывает. А Джун хватает его лицо руками, утягивая в поцелуй. Омега вздрагивает от плача, но позволяет обхватить себя крепкой хваткой, сжать в руках. Джун прижимает его спиной к дереву, вспоминая, как прекрасен был тот в Лунную ночь. Как удирал и дразнил его. Сокджин не должен плакать из-за него. Мягкий поцелуй перерастает в более настойчивый, Намджун ощущает бешеный стук сердца в чужой груди. Оно там — оно принадлежит Намджуну, так что альфа расстёгивает, но не снимает с супруга накидку, а потом распахивает и ночную рубашку, позволяя подаренному ожерелью украсить обнажённое тело, только слегка прикрытое верхней одеждой. Щёки омеги пылают, он смущён, а это заставляет кровь в венах Джуна горячеть. Альфа прижимается ухом к чужой груди, прислушивается к бешеному стуку. Джин старается сжаться, он стесняется, хотя столько лет они провели бок о бок. Но с тех пор Сокджин не изменился. Он краснеет, когда Джун целует его тело, а сердце колотится ещё громче. — Джун, — выдыхает он, хватается за плечи, когда альфа, проводя руками по стройным бокам, всё прижимается ухом к груди. — Прости меня, Джин, прости, что причинил боль, — поднимает голову Намджун, касается губами живота. — Я больше не посмею так поступить, клянусь. Сокджин ещё пуще краснеет, когда альфа покрывает короткими поцелуями его колени, а Намджун только больше заводится от этого, ведёт дорожку мокрых касаний к бёдрам. — Ты простишь меня, если я заслужу? — вдруг выдыхает Джун, заставляя омегу сначала побледнеть, а потом ещё пуще залиться румянцем. Джин открывает и закрывает рот, но не успевает ничего сказать: Намджун, опустившись на колени и игнорируя впивающиеся в кожу мелкие ветки, закидывает стройную ногу в шерстяном носке себе на плечо. Он выгибается, стоит альфе прикусить кожу на внутренней стороне бедра, хватается за дерево и дрожит — сначала от холода, но как только Джун обхватывает его член ртом — от возбуждения. Тот же двигает головой, поддевает языком плоть снизу, очерчивая все венки, посасывает головку. Обильно смачивая слюной, Намджун урчит, вбирает глубже. Джин сверху, хватается за кору ногтями и откидывает голову назад, постанывая, отчего альфу прошибает током. Выпустив возбуждение Джина изо рта и сладко причмокнув, Намджун смотрит на красные щёки и блестящий взгляд. Забрасывает его ногу повыше, удобнее располагая на своём плече, обхватывает губами мошонку, вызывая новые скулящие стоны. С чмоком выпускает яички, целует каждое, чтобы добраться до мягких ягодиц. Джин шумно дышит и хватает воздух судорожно ртом, когда альфа подхватывает и второе бедро. Джун позволяет Сокджину опереться о дерево, а сам впивается поцелуем между его ягодиц, заставляя поскуливать. Вязкая смазка, выступившая с возбуждением, пачкает губы, и альфа блаженно её слизывает, дурея от вкуса своей пары. Он собирает языком каждую каплю, проталкивает самый кончик в Джина, заставив выгнуться и простонать. Руки у омеги дрожат, спина затекла и оцарапана о кору из-за задравшейся накидки и он, скуля, зовёт: — Джуни, — хнычет, хватается за волосы мужа, слишком увлёкшегося лаской. Пальцы проникают в Сокджина вместе с языком, Намджун раздвигает их, а после проталкивает глубже, заставляя омегу выгнуться и вскрикнуть. Обласкивает стеночки, стараясь проникнуть языком как можно глубже. — Ну же, Намджун, прекрати меня мучить! — шипит на него Джин, тут же поскуливая, когда длинные пальцы альфы достигают простаты. Альфа ловко подхватывает супруга, позволяя встать на подрагивающие ноги. Сокджин дрожит и выглядит сногсшибательно: возбуждённый в тёплых носках и съехавших накидке и рубашке, что теперь висят на локтях. И белоснежные перламутровые жемчужины, поблёскивающие на шее в лунном свете только сильнее подчёркивают его красоту. И об этом Намджун мог подумать, что остыл? Ну уж нет. От вида румянца на щеках альфе хочется развернуть Сокджина и взять. Вот этим он и займётся. Сокджин охает, когда Намджун сдёргивает свою одежду, бросая на камень, где раньше сидел. Он обнажён, и это заставляет омегу предвкушающе дрожать, когда Джун манит его к себе. Он повинуется и приближается, а альфа разворачивает его к себе спиной, чтобы посадить на колени. — Намджун, — охает Джин, когда тот торопливо, но безболезненно входит почти наполовину. Альфа ощущает, как сжимается вокруг его члена нутро Сокджина, как там горячо, а омега хватается за его руки, обвившие поперёк живота. Он стонет и хочет насадиться сильнее, а вязкая смазка пачкает член альфы и его лобок, когда Джин всё-таки умудряется сесть на плоть, позволив ей проникнуть до предела. Сокджин вскрикивает, когда Намджун подхватывает его под коленями, широко разводя ноги в стороны. И срывается на вскрик каждый раз, когда член проникает в него особенно глубоко. Джун понимает, насколько соскучился по своей паре, и каким глупым был всё это время. Он целует щёки и уши без остановки, заставляет стонать Сокджина от каждого толчка. Обхватывает его возбуждение пальцами, плавно доводя до пика, а потом дразнит, касается растянутого плотью входа кончиками пальцев. Джин дрожит и отпирается, но стоит к члену присоединиться пальцам, растягивая ещё сильнее, как окончательно теряет голову и срывается на подмахивания. Хватается за крепкую руку альфы, придерживающую его ноги, сам старается приподниматься, но Джун не позволяет. Он входит до предела, а потом почти полностью выскальзывает. Целует шею, когда Джин откидывает голову. Слизывает капельки пота. Он сейчас не в состоянии вспоминать их первый секс в Лунную ночь. Это хорошее воспоминание, но не лучше реальной картинки — не прекраснее Джина, его взмокшей от пота спины, красивой лебединой шеи с жемчужным ожерельем. Не страстнее тогда были стоны, чем те, что срываются с губ в данную минуту. Сокджин не выдерживает ласки, кончает, проскулив и впившись всей пятерней в густые волосы Джуна, а альфа не отстаёт — ещё несколько толчков и изливается следом, как можно глубже толкнувшись. Они долго сидят, обхватив друг друга руками. А потом Намджун, укутав омегу, относит его домой. И до рассвета любуется тем, как Сокджин сопит, свернувшись в его объятиях.***
Когда Джин просыпается, они много говорят. Намджун рассказывает без утайки и слушает о том, что всё это время переживал омега. Они прощают друг друга, говоря о том, что будут стараться больше никогда не забывать. Джин расцветает с каждым днём ещё сильнее, пока Намджун изо всех сил старается с каждым новым рассветом напоминать ему и себе о том, насколько сильно дорожит. На первоснежье появляется на свет сын Юнги и Тэхёна, и все близкие проводят с ними эти дорогие моменты. Вион прекрасен, он отражение всего, через что им пришлось пройти ради счастливого будущего. И Намджун счастлив, что всё смогло разрешиться. Он любуется в солнечный день сияющим супругом и благодарит Луноликую, Морскую мать и Илиа за то, что поставили ему голову на место, а сердце снова вернули в руки омеги, укравшего его. А через несколько месяцев Джин радует его ещё одной радостной новостью. Джун не чувствовал себя таким счастливым давно, а Минхо вообще с ума сходит, когда родители рассказывают ему об этом. Осенью у Намджуна и Сокджина рождается второй ребёнок — Иса, а все в семье ласково называют его жемчужинкой. Через несколько лет стаю ждёт ещё одно очень важное прибавление. Промучавшись несколько дней, Чимин дарит Чонгуку наследников — двух близняшек-альф, похожих друг на друга, как две капли воды. И тогда Намджун понимает, сколько всего увидел Илиа, и сколько не понял из этого Намджун. Он влюбился в Сокджина, отдал ему свою душу, но на мгновение позабыл об этом и потерялся. Но стараниями племянника, настойчиво удерживая любовь и воскрешая её, Намджун приобрёл ещё больше. Он любил Сокджина много лет, и столько же ещё будет любить дальше. Он радуется каждому восходу солнца в их жизни, он знает, что даже когда Луноликая заберёт их к себе, будет любить и дальше. Он проводит с ним каждую минуту, празднует каждый вечер четверга и рад этому. Он встретил миг рождения их детей, крепко держа омегу за руку, они вдвоём поддерживали Чимина и радовались вместе с Чонгуком. И плакали, когда Тэхён и Юнги появились у них на пороге с венком и сундуком. А потом переживали, когда Минхо согласился участвовать в Лунной ночи и стал мужем молоденького, но очень упёртого альфы, что всё детство таскал ему венки и подарки. Не всегда любви положено сиять, как сверхновой звезде. Нужно стараться, нужно не забывать. И тогда понимаешь, что для тебя значат чувства, проверенные временем. Намджун любил, любит и будет любить Сокджина, даже если чувства станут чуть притуплённее. Ведь он знает: достаточно вспомнить, чтобы всё вернулось на свои места. Найти тот миг, когда Джун понял, что ничего роднее на свете нет.