Джаз играют на саксофоне

Юра нормальный. Юра живет в коммуналке с родителями и старшим братом. Мама с папой ударно трудятся на заводе. Брат занимается борьбой и встречается с хорошенькой девушкой. Юра бы тоже так хотел, и у него для этого все есть: и медали по легкой атлетике и предостаточно хорошенькая девушка на примете. Но или Юре просто так не везло, или прошли те времена, когда хорошеньким девушкам нравились спортсмены. Учится Татищев так себе. Учиться - скука смертная, зато смены у родителей на заводе в свободное от института время - это уже и попроще, и поинтереснее. Там надо больше работать руками, нежели головой, хотя и голова на плечах тоже не помешает. Юра уверен, что станет отличным инженером. Ему хорошо дается черчение, и что преподаватели, что рабочие на заводе любят его за простоту и человечность. Юра коммунист. Не такой безупречный как Костя, но недурственный, даже состоит в совете дружины. Правда, он туда ради Ани пошел, хотел впечатлить. Зря пошел, в общем. Юре было ясно как день, что тихий и сдержанный Костя впечатляет Камскую гораздо больше и без всяких дополнительных действий, но мириться с этим он не спешил и глубоко внутри еще лелеял надежду, что сможет ее добиться. Подытожив, Юра - образцовый (если не считать курения и нецензурной лексики) советский гражданин, на которого страна может рассчитывать. Не то что Руслан. Енисейский поступил вместе с ним на инженерный, и Юра возненавидел его, начиная с всегда идеально набриолиненного красного месива и заканчивая непонятными, странными, явно антисоветскими, ботинками на высокой подошве. Руслан был противен Татищеву с головы до ног, они подрались в первую же встречу. Енисейский - стиляга. Вечно смотрящий на всех пренебрежительным взглядом, достающий из американского портсигара дамские или очень дорогие забугорные сигареты, не ставящий ни во что никого и одевающийся как с ума съехавший попугай. Все только и делали, что шушукались о нем, то и дело осуждающе посматривая ему вслед, но Руслану было на всех наплевать, и это злило Юру еще больше. Юру вообще злило все, что связано с Русланом: злило, что Енисейский учится лучше его, не прикладывая особых усилий, злило, что у него откуда-то есть деньги на эту кошмарную цветастую одежду, когда Юре приходится донашивать брюки за братом, злило, что в этом развратном и прогнившем обществе у Руслана не было никаких проблем с дамами, поговаривали, что он менял их как перчатки, что было в порядке вещей, а Юра никак не мог добиться свидания даже у одной единственной. Пару раз Татищев даже порывался сходить на рейд, чтобы подправить Руслану причесочку и галстук немного укоротить, но Костя его отговаривал. Говорил «не надо опускаться до такого, сдержаннее быть нужно». А Юра и сам это знал. Но рядом с Русланом терпение заканчивалось быстрее, чем холодное пиво в жаркий день. Енисейский - вечный предмет университетских сплетен, и Юра, хочешь не хочешь, узнавал о нем все больше. Ходил слух, что Руслан осиротел после войны и живет со старенькой бабушкой, которая одной ногой в могиле, одним глазом - катаракта. Татищев не знал, насколько это правда. Он никогда не видел ни родителей Руслана, ни его бабушку, ни кого бы то ни было еще. Руслан всегда появлялся в поле зрения в гордом одиночестве, у него не было друзей, он не общался ни с кем из института. Создавалось ощущение, что у Енисейского не было никого кроме самого себя. Юра его опять не понимал. Он бы не выжил без мамы с папой и Ани и Кости, без старшего слесаря дяди Мити и декана Семена Львовича, без своего тренера и товарищей легкоатлетов. Юра не мог без людей. Руслану был никто не нужен. - Поскорей бы его выгнали, а? - в который раз повторяет Татищев, и Костя обреченно выдыхает, - Ну вот чего ты, Костян, вздыхаешь. Красный пиджак, брюки красные, волосы красные, он этим своим прикидом позорит цвет социалистической революции. Еще галстук этот дурацкий полосатый. - Как бы ты из-за систематических драк за ним не вылетел, - проигнорировав волну возмущения, замечает Уралов. - Да ну тебя, - отмахивается Юра, - Я одно, а он совсем другое. У него, говорят, к музыке талант, так он знаешь на чем играет? На саксофоне. На саксофоне, Кость, ну это что вообще такое. Я бы понял гитару, пианино куда ни шло, но ты эту бандуру видел? Как такое в рот засунуть можно? Костя давит легкий смешок, а затем добавляет: - Разве он виноват, что джаз играют на саксофоне? - Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст, - многозначительно произносит Татищев подслушанный где-то лозунг, и Костя закатывает глаза.

***

Юра зол. Он с таким трудом достал эти билеты. В кино, между прочим. А Анечка отказалась. Билеты не пропадут: брат со своей ненаглядной Ксюшенькой сходит, повеселится. Потому что Юра с кем попало в кино не пойдет. Так не полагается. Ужасно хочется курить. Татищев заходит за угол, зажигалкой чиркает и замечает, что не один он так охотлив до никотина. Руслан тоже курит. В своей преспокойной, расслабленной, надменной манере, облокотившись о стену, лениво выдыхает дым в воздух, делая затяжку за затяжкой. Енисейский тоже почувствовал его присутствие, небрежно обернулся, окатил оценивающим взглядом и как будто все понял. Выдал едкую, более едкую чем дым папиных папирос, усмешку, от которой в груди появилась тяжесть и начало подташнивать. Брат говорит: если драка неизбежна, надо бить первым. Юра идет в атаку. - Сигареты у тебя для голубых, Енисейский. Руслан снова посмеивается. Ответ не заставит себя ждать. Он поворачивается к Юре лицом, заботливо выдыхая дым в сторону, и тихо, чеканя каждое слово, говорит прямо в лицо. - Как мило. Ты уже мне уделяешь больше внимания, чем этой рыжей из совета дружины. Ну и правильно. Она ж на твоего дружка слюнки пускает, а признаться - кишка тонка. Но она тебе не даст, сколько бы ты ей медалек со стадиона не притащил, ей на них насрать. Даже за конфетки или губную помаду не даст, она же комсомолка, а комсомолки не продаются. Так что утри слезки и бросай это гиблое дело. С каждым словом этого низкого и отвратительного монолога праведный гнев у Юры вскипает все сильнее и сильнее. Он уже тянется, чтобы схватить Енисейского за грудки, но тот опережает, окольцовывая запястья, и прижимает к стене. - Стоять, - холодным и приказным тоном говорит Руслан, и Татищев цепенеет то ли от него, то ли всепоглощающей ярости, которая не может найти выход, - За радость бы начистил тебе рожу, но именно сегодня моя нужна мне в целости и сохранности. Собственно, как и руки. Юра не вырывается: хватка крепкая. Юра зачем-то вспоминает саксофон. Он никогда не видел, чтобы на нем играли вживую. - Какая ты сука, - сквозь зубы цедит Татищев. Пока Татищев цепенеет от безысходности ситуации, Руслан пытливо его разглядывает, пробегаясь взглядом по губам. Наконец он выдает игривое «забавно» и крепко целует, вжимая в кирпичную кладку. Юра не понимает, что происходит. В этот момент в его голове что-то ломается, шестеренки перестают крутиться, даже дядя Митя починить не сможет. Татищев открывает рот от удивления, и Руслан, пользуясь моментом, углубляет поцелуй. Юры хватает лишь на то, чтобы закрыть осоловевшие глаза и представить перед собой Анечку. В паху тяжелеет, но нюанс заключается в том, что Анечка точно не умеет целоваться так. У Татищева кружится голова от переизбытка эмоций, а Енисейский отстраняется так же внезапно, как и поцеловал. - Т-т-ты что сделал? - хрипло спрашивает Юра, не в силах совладать с дрожью в голосе. - Попробовал твои сигареты, - беззаботно отвечает Руслан, - Между нами говоря, хуйня полная, мои лучше. Енисейский хитро его оглядывает и решившись выдает: - Захочешь повторить - знаешь, где меня найти. А если не знаешь, спроси у тех сумасшедших жлобов, которые за нами как угорелые носятся каждый раз и портят все веселье. Приходи, если твой товарищ комсорг отпустит тебя погулять, а то ведь ночью порядочным коммунистам спать полагается. Но если вздумаешь руки выламывать, я над твоими так поработаю, что даже палочку свою эстафетную поднять не сможешь. Руслан отпускает его, уходя дальше и дальше, а вот Юру, кажется, не отпустит еще долго. Он глупо смотрит на билеты в собственном кармане и клятвенно обещает себе, что никогда не расскажет детям о своем первом поцелуе.