Выйти из сумрака! Тьфу ты, из френдзоны....

— Представляешь, эти идиоты мне книгу подарили! — Уён зло, со стуком ставит бутылку с пивом на стол. — «Сто способов выйти из френдзоны». И Минги начинает ржать. Громко так, согнувшись пополам. Ещё чуть-чуть — и вообще с дивана упадёт. — Это чё это он? — с подозрением спрашивает Уён. Потому что если Минги вдруг, ни с того ни с сего смеётся — значит, он и Юнхо задумали (или сделали) какую-то пакость. — Ну... мы тебе её тоже подарить хотели, — извиняющимся тоном говорит Юнхо. — Вернее, Минги предложил, но я его отговорил... Уён вздыхает: ну кто бы сомневался. Эти двое даже хуже, чем его старшие братцы, Хосок с Чонгуком. Те хотя бы не советовали серенады петь. Когда Уён был пьяный и готов к любым сомнительный подвигам. А Минги, сука, даже каким-то там своим знакомым из инди-группы позвонил и сказал: да щас приедут, через полчаса буквально, с инструментами, они ещё свою аппаратуру после концерта не успели разгрузить. И пообещал: вот увидишь, он как услышит, как ты поёшь, тут же к тебе прямо с шестого этажа сиганёт… Ладно ещё, с ними тогда был Сонхва, который вообще не пьёт, он Уёна за шкирку из-за стола вытащил и с трезвым водителем домой отправил. Уён до сих пор благодарен ему: как представит, что реально мог бы поехать петь серенады… под балкон Сана… Сан… — Нас просто заебало смотреть, как ты страдаешь, — отсмеявшись, говорит Минги. — Не, ну правда, признайся уже. — Ты как себе это представляешь? — мрачно спрашивает Уён. Потому что его тоже заебало — вот такие вот «простые и очевидные» советы слушать. — Ну, подходишь и говоришь: знаешь, я люблю тебя! — продолжает Минги. — Мы дружим с детского сада! Какое «люблю тебя»?! — «Дружим»! — опять ржёт Минги. — Твои чувства… явно не соответствуют этому формату, — мягко говорит Юнхо. Уён мысленно его посылает. А то он сам не знает, что безнадёжная влюблённость плохо с дружбой сочетается. — Не, ну серьёзно, братан, — хлопает его по плечу Минги. — Что ты ему не признаешься, а? — Ну потому что это Сан! Понимаешь, Сан!!! — И что? — спрашивает Юнхо с таким видом, будто задаёт этот вопрос в тысячный раз. Хотя нет, не будто. — Он омега, ты альфа — в чём проблема-то? — Да мы же с ним в одной песочнице ещё сидели! — То есть вы хорошо знаете друг друга. Для отношений это плюс, — с убийственной серьёзностью говорит Юнхо. — Да он же со мной всех своих бывших обсуждал! — То есть ты себя уже зарекомендовал как неревнивый и понимающий альфа. — Да мы дрочить с ним вместе учились! — Это когда он дрочил на какого-то качка, а ты — на него, но делал вид, что на ту айдолку? — встревает Минги. — Заткнись, — советует Уён. Не надо было ему тогда пить с Минги, этот гад всегда всё запоминает, даже когда не то что ходить, а на четвереньках ползать уже не может. — Вот видишь, у вас уже есть совместный сексуальный опыт, — как ни в чём не бывало продолжает Юнхо. — Что подразумевает отсутствие некоторых барьеров. — Да его в туалет водил и задницу подтирал, когда у него обе кисти сломаны были! — Да, это было эпично! — ржёт Минги. — Это говорит в пользу твоих чувств, — с прежней невозмутимостью говорит Юнхо. — Любовь, которую не смогла убить использованная туалетная бумага — вечна. — Ты это серьёзно? — Конечно, — кивает Юнхо. — Это ж ведь так романтично — знать, что даже твои самые неприглядные проявления не вызовут отторжения. И тебя будут любить, как бы ты ни обосрался! И тут Минги снова сгибается от смеха. Невозмутимость Юнхо тут же куда-то девается, и он тоже начинает хохотать. — Придурки хреновы, — обиженно отворачивается Уён и в два глотка допивает пиво. И тянется за следующей бутылкой — только надираться с такими друзьями и остаётся. Никакого сочувствия, лишь гиенят над его любовью к Сану. — Ладно тебе, — легонько бьёт его кулаком в плечо Минги. — Реально, просто признайся — и всё. Что тебе мешает? — Ну это же Сан… — И что? Ну вот как им объяснить? …Сан был рядом всегда, сколько Уён себя помнит. Одно из первых воспоминаний — какая-то девчонка, года на полтора-два старше, бьёт его совочком по голове, а Сан тут же оказывается рядом и вырывает совочек из её рук. И он стоит весь такой, маленький, но храбрый, грозно хмурит бровки, пока та девчонка что-то вопит, топая ножками… Сан тогда стал его героем. Самым сильным, самым добрым, самым смелым и вообще самым-самым лучшим. Таким, в общем-то, и остался. Да, даже сейчас, когда они уже вроде бы выросли и закончили университет в прошлом году. А ещё Сан всегда был рядом. После того случая, с девчонкой и совочком, он будто бы решил: Уён нуждается в защите и заботе. Сан кормил его обедами, угощал всякими вкусняшками, делал за него домашние задания и проекты, давал списывать на тестах, всегда составлял компанию в сомнительных вылазках Уёна (ну в трущобах ведь так интересно! там настоящие хулиганы! а то придурки из параллельного класса только обзываться и могут) и защищал, если приходилось (в тех трущобах тхэквондо Сана порой пригождалось). В общем, это был настоящий друг, на которого всегда можно положиться, и почти что старший брат (да-да, как Чонгук-хён, а может, даже Хосок-хён). А потом, в средней школе, наступило половое созревание. И всё изменилось. У Сана у первого прорезался запах. И это стало началом конца дружбы. По крайней мере, для Уёна. Сан пах абрикосами. Сладкими, переспелыми, мягкими настолько, что сок вместе с мякотью по пальцам, когда ешь, течёт. Уён такие всегда обожал и килограммами есть мог… Ему тогда впервые захотелось обнять его Санни и уткнуться в шею, там, где ферожелеза», и дышать, дышать этим восхитительным ароматом, а потом пройтись языком, пробуя на вкус… Но тогда он с этим справился. Сан был не единственным омегой, от запаха которого вело, поэтому Уён легко поверил словам старших: всего лишь физиология. Гормоны накануне раскрытия запаха бушуют, вот и возникают… спонтанные реакции. Но это пройдёт, надо только подождать немного, и всё снова будет хорошо. Но всё стало плохо. Аккурат после той истории, с дрочкой, которая случилась почти через год. Уёну исполнилось четырнадцать, и у него тоже проявился запах. А с ним пришло желание постоянно трахаться. Нет, не гон — он в первый раз накрыл Уёна только в шестнадцать — а просто почти не спадающий стояк: стоило увидеть-учуять симпатичного омежку или просто подумать о чём-нибудь таком — и всё, член твердел и зудеть начинал. И ни черта это не было приятно, только раздражало и мешало, особенно когда нельзя было сразу же зайти в туалет и по-быстрому передёрнуть. У Сана были примерно такие же трудности, поэтому они вместе с Уёном решили… ну, они это назвали «научиться дрочить», хотя на самом деле это была скорее попытка избавиться от ощущения неловкости. Сан, хороший мальчик из прекрасной семьи, и Уён, непослушный сын жутко консервативных родителей, столкнулись с одной и той же проблемой: стыдности того, что с ними происходит. Все их старшие родственники не то чтобы презрительно морщились при любом упоминании секса, но с каким-то поразительным упорным изяществом игнорировали эту тему, из-за чего создавалось впечатление: подобному нет места в жизни нормальных людей. Из-за чего правильные отношения альф и омег и Сану, и Уёну представлялись чем-то таким… полунепорочным: сначала надо помечтать о прогулках за ручку и максимум о поцелуях, потом сходить на пару невинных свиданий — и тогда только можно начинать хотеть чего-то… большего. Да, именно в такой целомудренно-стыдливой формулировке — не вязалось откровенное и приземлённое, в чём-то даже грубое слово «секс» с тем восхитительно-возвышенным, что должно в спальне происходить. А тут вдруг встаёт само (а у Сана ещё и в попе к тому же зудит и ноет), и мысли какие-то грязные: вау, крутая задница! засадить бы в неё по самые яйца! вау, какие бицепсы! наверняка и член большой! а узел, интересно, тоже? — в общем, не правильно вот совсем. Как будто они оба какие-то отбросы, из тех плохих дядей и тётей, о которых всё, презрительно морщась, говорят: фу, ну чего ещё от них ожидать. Быть неправильными и нехорошими вместе легче, чем в одиночку, поэтому все, и девочки, и мальчики, и альфы, и омеги, и даже беты, всегда будут не только смотреть порнушку, но и обсуждать её. Сан с Уёном решили зайти ещё дальше — и вместе подрочить, чтобы (да, это очень смешно и глупо) не так стыдно было: дескать, мы будем друг друга подбадривать, и получится не стрёмно. Нашли ролик с девушкой, довольно хорошо загримированной под Хёри, любимую айдолку Уёна — и… И вот тут наступил личный апокалипсис Уёна. Он вдруг понял, что раскрасневшийся Сан, засунувший руку к себе в трусы, возбуждает его гораздо сильнее, чем страстный секс на экране, хотя Хёри, только для него танцующая «Expectation», была тогда его любимым мокрым сном… Именно в тот день Уён осознал: он любит. Безответно, безнадёжно и навсегда. Навсегда — потому что лучше его Санни никого нет, а безответно и безнадёжно — потому что Уён… ну, это Уён. Нет, он не считает себя каким-то бракованным и никудышным альфой, который никому не может понравиться. Он прекрасно знает, что симпатичный (хотя нос… м-да). И пусть невысокий (сто семьдесят два для альфы всё же маловато) и без широких плеч (не то что у Сана…), но довольно ловкий и выносливый. И вокруг него постоянно вьются омеги, особенно девчонки (и нет, не только потому, что ездит на Порше). Но… Но Сан это Сан. Он выше, он сильнее, он ловче, он смелее, он умнее, он решительнее — в общем, он лучше Уёна во всём. И ладно бы Сан был альфой-соперником — Уён бы просто включил на полную мощность своё очарование, с его обаянием у кого хочешь омегу отобьёшь, даже у Ча Ыну и Ли Минхо, — но Сан-то омега! А такой омега заслуживает самого-самого альфу. А это явно не Уён… Тем более что самые-самые альфы — прямо ожившие идеалы из дорам — у Сана были. За ним с девятого класса ухаживали просто парни мечты: высокие, красивые, с доминантным запахом, спортсмены-отличники, да ещё и нормальные, не самовлюблённые гады, в отличие от иных звёзд школы и университета. Уён рядом со всеми пассиями Сана… ну, что-то мелкое, шумное и несерьёзное. Потому его и воспринимали так — не всерьёз. Сан не видел в нём альфу, а его бойфренды — соперника. Типичный вечный житель френдзоны… *** — Классно, хён, да? — Да, Ёни, очень, — улыбается Сан и ласково треплет Уёна по волосам. Такой милый… Именно поэтому Сан и пошёл вместе с ним на Dream Concert — не смог устоять перед щенячьими глазками. Хотя собирался посидеть дома в одиночестве и под пиво посмотреть какую-нибудь слезливую дораму — в конце концов, Сана расстался с Джуёном, ему сейчас положено хандрить и напиваться в одиночестве. Но он забыл об активном жизнелюбии Уёна и его неуёмном желании поднять настроение всем вокруг, и потому непредусмотрительно ответил на звонок — и вот. Он три часа отсидел на стадионе под типа хиты кей-поп (Сан всего две песни знал, представляете?) и теперь идёт через сквер к парковке, окружённый толпой таких же возвращающихся с фестиваля. Зашибись вечерок. — Оппа… — виснет на Уёне какая-то девица. — Ты так пахнешь, оппа… Она, похоже, в неадеквате. Запах, как при течке, но взгляд слишком мутный даже для неё — будто девчонка ещё и кислоты наглоталась. — Простите, — кланяется другая девушка, а третья отрывает эту, повисшую, от Уёна. — Она… Её какой-то парень колой угостил… Вот чёрт! «Лавки», похоже, подмешали, сволочи. Повезло девчонке, что рядом две подружки оказались, да и то… Сан принюхивается: запах течный, но с крайне неприятными нотками, противно-горькими, как от старого подсолнечного масла. Дерьмовый признак. У препаратов, вызывающих псевдотечку, и так-то много побочек и противопоказаний, а уж если их смешать с наркотой… — Вам в больницу надо, — говорит Сан, приобнимая ту, едва отцепленную от Уёна девчонку — совсем ведь на ногах, бедняга, не держится. — У неё запах плохой, прокапать стоит… — Нет-нет, спасибо, — активно и как-то испуганно замотала головой вторая девушка. — Мы её домой, всё в порядке будет. — У вас что, лайт-страховка? Она кивает. Что ж, понятно — полис с ограниченным покрытием, куда явно не входит откачка обдолбавшихся. Да, девчонка не сама и вообще жертва, но это ещё надо доказать: чтобы страховая в итоге оплатила, нужен хотя бы полицейский протокол, которому неоткуда взяться, раз подружки вовремя её вытащили… — Поехали, — вздыхает Сан. — Уён, мы же ведь подкинем девушек? …Уён без слов загрузил всех трёх омежек (ну, или четырёх, если Сана считать) в свой Порше Кайен, довёз до больницы и даже дал свою карточку, чтобы Сан девчонке процедуры оплатил и палату на сутки снял. Но в приёмную с ними не пошёл, сказал: «Без меня оформишь всё, ладно?» И только вернувшись в машину, Сан понял почему. Уён сидит на переднем пассажирском, согнувшись, и от него несёт началом гона. Вот чёрт! У Уёна же сбой с полгода назад был, из-за лажи с блокаторами (он тогда слишком много их наглотался, ведь как раз последний семестр был, итоговые экзамены на диплом, не хотел на «всякие потрахушки» отвлекаться). Теперь у него гормональный фон нестабилен, что угодно может гон спровоцировать, а у той девчонки запах был псевдотечный — крайне фиговая вещь для альф со сбитым циклом… — Х-хён, — тяжело дыша, говорит Уён. — Я… Ты поведёшь, хён? — Конечно, Ёни, — кивает Сан, пристёгивая его. — Сейчас-сейчас, уже домой едем… Всего двадцать минут на дорогу — а дышать этим концентратом альфа-феромонов уже сил нет. Запах грейпфрута стал гораздо сильнее, и в нём прорезалась горечь раздавленных косточек и терпкость корок, дополнив свежую, цитрусовую сладость мякоти, и это так опьяняет… Сейчас, когда Сан обнимает Уёна, помогая ему выбраться из машины, он чуть покачнулся — не от веса чужого тела, от того, что голова кругом пошла, и руки вдруг внезапно ослабели. Господи, как же одуряюще он пахнет… — Сан, — стонет Уён, обнимая его в ответ. — Хён… И Сан сам едва не стонет в ответ. Запах, бесподобный, истинно альфий и в то же время игриво-нежный, как сам Уён, сильные руки, легко и ласково скользнувшие по спине, губы, чуть сжавшие кожу на шее Сана, под ухом, прямо у ферожелезы… Так хорошо, так правильно, что хочется чисто по-омежьи выгнуться в его объятьях, прижимаясь сильнее… Нет! Нельзя! Он друг! Просто друг… — Идём, — решительно говорит Сан, отстраняя голову Уёна. — Нам подняться надо, Ёни. Лифт едет невозможно медленно — Уён успевает снова прижаться к Сану. А ещё положить одну ладонь на бедро Сана, а другой скользнуть к его ширинке… — Хён, — улыбается Уён, чуть надавливая ему на пах. На уже давно вставший член, отчего Сану приходится сжать зубы, чтобы сдержать всхлип. — Ты ведь останешься со мной, хён? И в голове вспыхивает картинка: он стягивает футболку с Уёна, ведёт пальцами по его смуглой груди, по его животу, без кубиков, но подтянутому, а потом берётся за пряжку, расстёгивает штаны, наклоняется и… В заднице тут же заныло от желания сжать его узел в себе… — Давай доведём тебя до душа, Ёни, — говорит Сан, убирая его руки. И перехватывая его… побезопаснее, чтобы ему труднее было приставать. Им сейчас ещё в лифте ехать. Да, это недолго, но… Но Сан и так на взводе. Запах гона действует на него не хуже, чем запах течки на альф. К тому же это Уён. Уён… Лучший друг, почти младший братишка, которого Сану всегда хотелось. Человек, который всегда был рядом. Большую часть времени надоедал и втягивал в неприятности, но… Он нянчился с ним, когда Сан болел, даже в туалет водил, когда Сан обе кисти сломал (о, это одно из самых стыдных воспоминаний!), выслушивал все жалобы Сана на жизнь (и альф), всегда успокаивал и утешал… Сан привык к его нежности и заботе, к теплу, которое так щедро дарил Уён. С ним Сан чувствовал себя уютно и как-то по-особому безопасно. Альфы, с которыми встречался Сан — высокие, сильные, спокойные, уверенные в себе, но не до самолюбования «я круче всех» — они были той самой каменной стеной, за которой можно спрятаться от чего угодно, — но настолько… абсолютно защищённым он себя ни с кем из них не чувствовал. Нет, он не ощущал угрозы или агрессии, или ещё чего-нибудь такого, что заставляет инстинктивно, по-звериному насторожиться, даже когда вроде бы всё в порядке, — и Ёнджун, и Мингю, и Джэхён, и Джуён, и остальные были правда хорошими альфами, Сан знал, что им можно доверять… Вот именно — знал. Мозгами. Понимал: отличные парни. Просто он привык к абсолютному принятию и безусловной поддержке Уёна, и её отсутствие казалось холодностью. Отчуждённостью. Искусственно поддерживаемой дистанцией, когда тебя почему-то не подпускают к себе, держат на расстоянии вытянутой руки. А какая с такими альфами, не до конца принимающими тебя, может быть полная безопасность? Нет, Сану не надо объяснить, что на самом деле это не так. То, что ему казалось отчуждённостью, всего лишь уважение к личным границам и нежелание давить. Сан это понимает — головой, но чувства разум плохо слушаются. И они… наверное, накапливаются: если начинается всё с каких-то редких случаев, когда как бы холодность твоего альфы немного поцарапывает, то потом ощущение «он меня не принимает» возникает всё чаще, нарастает, усиливается — и вот уже рядом с тобой чужой человек, который почему-то слишком надолго задержался в твоей жизни. И ты от него теперь хочешь только одного — чтобы ушёл поскорее. И не их это вина. Они просто слишком другие люди и потому не могут дать Сану, что ему нужно. Да, так бывает: и самые хорошие, добрые, честные альфы могут просто не подойти. Тот самый случай, когда действительно можно сказать «не мой человек». А вот Уён… С Уёном Сану всегда было хорошо. Чисто по-человечески. Его Ёни был ласковым и игривым, как котёнок, очень любил обниматься. Да, постоянно влипал в неприятности, из которых его приходилось вытаскивать (если Сану в школе и попадало, то только после того, как он вёлся на очередное «ну чего ты боишься, хён, круто будет!»), но при этом он никогда бы не бросил в беде Сана — кинулся же он тогда его защищать, хотя там трое альф-качков было. А ещё Уёну можно было рассказать что угодно, зная: он поймёт и не осудит, даже мысленно… Только после Мингю, идеального, в общем-то, парня, который оказался очередным «не тем», Сан понял: ему нужен Уён. Вот такой вот, шумный, непоседливый, гиперактивный и не знающий, что такое личные границы. Ласковый, заботливый, понимающий, готовый за Сана кого угодно порвать. Все остальные просто были не похожи на него, вот Сан и не смог остаться ни с кем из них, хотя и пытался, убеждал себя каждый раз: хороший же парень, и тебя любит, ну попробуй привыкнуть, ну давай… И вот теперь он, его Уён, целует Сана. В горячке гона, неправильного, спровоцированного, а потому куда более сильного, чем обычный. Сан для Уёна сейчас — просто омега с подходящим запахом, вот он и шепчет «останься, хён, со мной, прошу». И даже «люблю» — потому что в этот самый миг ему действительно кажется: у него и правда есть чувства к Сану. Но нет, на самом деле это всего лишь нестерпимое желание секса, гормональный взрыв, не хуже бутылки виски давший по мозгам… Нельзя этому поддаваться, нельзя. Если Сан сейчас пойдёт на поводу у его жажды, если позволит своей любви сломать самоконтроль — пути назад не будет. Он больше не сможет вести себя как ни в чём не бывало, словно Уён для него всего лишь лучший друг — и лишит себя единственного, на что может рассчитывать: на почти братскую нежность и заботу. И поддержку, настолько безусловную, которую и семья-то не всегда может дать. — Не оставляй меня, хён, — хнычет Уён, когда Сан ведёт Уёна в ванную. — Пожалуйста… — Подожди, Ёни, сейчас лучше станет, — шепчет он, отцепляя Уёна от себя и стаскивая с него футболку. — Подожди… — Попался, хён, — смеётся Уён. Когда Сану удалось его раздеть и, включив воду, втолкнул Уёна в душ. И просчитался — Уён неожиданно ловко извернулся и дёрнул Сана на себя. Заставив встать рядом с собой, под струи, льющиеся с потолка. — Тебе придётся тоже раздеться, хён, — обнимая его, говорит Уён. — Сан… Люблю… И целует. По-настоящему, как альфа омегу. Нежно, очень нежно — и страстно. И у Сана ломается что-то внутри… Запах Уёна даже теперь сладковато-мягкий, несмотря на поистине альфью горечь и терпкость. И сам Уён сейчас не жаден и не властен; да, но настойчив, но всё так же по-кошачьи ласков. И это в жесточайший гон, который срывает все предохранители, который выпускает на волю внутреннего зверя, который ломает самоконтроль, поднимая со дна подсознания самые тёмные и страшные желания. Сан улыбается: даже в почти-бреду это всё ещё его Ёни. Который не собирается отступать — но и принуждать тоже: его объятья мягкие, некрепкие, дёрнешься посильнее — и вырвешься, но… Но Сану не хочется вырываться. Хочется остаться с ним, наплевав на всё. Даже зная: этим он перечеркнёт всё хорошее, что между ними есть. Разрушит дружбу, лишив себя даже возможности хотя бы так быть с Уёном. Просто разговаривать с ним, пить пиво, смотреть дорамы, обнимаясь, гулять по парку, дурачась, и ходить на концерты, как сегодня… Да пошло оно всё! Сейчас, когда руки Уёна стаскивают с него рубашку, Сан вдруг понимает: не стоит за дружбу цепляться. Уён никогда не будет его парой, и незачем травить себе душу, каждый день видя его и тем самым напоминая себе: вот он, тот альфа, который должен быть со мной. Не лучше ли сразу: с глаз долой, из сердца вон? Тогда, может, и с другим с кем сложится — отвыкнет Сан от Уёна, от его тепла и всепонимания — и полюбит кого-то вроде Мингю… Или Ёнджуна… Но это потом. Когда гон Уёна закончится, когда Сан исчезнет из жизни своего любимого уже давно не друга, потому что больше не сможет смотреть ему в глаза. Когда уедет в Штаты, как предлагал отец, учиться в магистратуре и работать. Когда заблокирует его везде, чтобы сжечь мосты… А сейчас Сан будет любить его. И он обнимает Уёна в ответ, углубляя поцелуй… — Хён, — шепчет Уён. — Какой же ты, хён… Даже сейчас он думает не только о себе. Он прижимает Сана к стене, а потом встаёт на колени, приспускает его штаны с бельём — и ведёт языком по уже вставшему члену. И желание становится почти невыносимым. Щекотка идёт, болезненно и приятно, от головки вниз по стволу, по коже и под, и мышцы в заднице инстинктивно сжимаются — так сладко там начинает свербеть… Сан резко выдыхает, едва сдерживаясь, чтобы не застонать. А Уён смотрит весело, улыбается: — Ты так пахнешь, хён… особенно когда хочешь меня… И продолжает. Посасывает головку, берёт в глубже, до горла уже… А у него ведь гон, его узел уже ноет от желания жара и тесноты вокруг. Но Уён стоит на коленях перед Саном, лаская его член ртом самозабвенно, а не просто для галочки, типа «чтобы разогреть омегу, надо пару раз лизнуть-соснуть»… Уён… — Иди к мне, — мягко тянет его вверх, заставляя встать. — Ёни… И всё такой же нежный, но уже более нетерпеливый поцелуй. И ладони скользят по спине и рёбрам, мягко, но уверенно, и Сан выгибается, точно кошка, от удовольствия, и стонет в поцелуй… А Уён уже начинает стаскивать с него штаны… Вот она, точка невозврата. Сан без одежды, на четвереньках, а пальцы Уёна — в нём. Пока один, легонько трогает края — но это уже всё. Сан сейчас примет его, как омега альфу, сделав то, что давно хотел. И чем поставит крест на их дружбе и отрежет все пути назад. Зато Сану будет что вспомнить… Да, он будет вспоминать, какими были пальцы Уёна: ловкими и умелыми, как к первому присоединился второй, а потом третий; как Уён старательно растягивал его, понимая: принять без течки узел сразу тяжело, — а запах грейпфрута сводил с ума сладостью и горечью, и терпкостью нетерпения: гон брал своё, требуя «возьми-возьми-возьми его скорей, чего ты ждёшь?», — но Уён, его милый Ёни, даже тогда больше думал о нём, чем о себе… Будет вспоминать, как Уён вошёл, плавно, совсем не резко — и каким болезненным наслаждением этот отозвалось: в заднице мышцы сами, инстинктивно сжались вокруг узла в почти оргазме, вот правда, ещё немного — и Сан бы кончил. И как с отчаянным восторгом подумал: вот и всё, я твой. И как отпустил тормоза, отдавшись острому желанию: прогибался в спине, бесстыдно подставляясь, подмахивал, стонал, не сдерживаясь, и в голове билось в такт толчкам: «ещё-ещё-ещё»… Оргазм накрывает оглушительной темнотой — Сан на миг перестаёт и видеть, и слышать, и, кажется, существовать. А потом она отступает, оставляя грохочущий пульс в ушах, блаженную лёгкость в теле и полное, абсолютное удовлетворение от ощущения узла, намертво зажатого внутри Сана. Сцепка. Высшее проявление единения альфы и омеги, слияние тел и — в идеале — душ… Вот именно — в идеале. С душами у них промашка вышла. Невзаимные чувства у одного и горячка гона у другого — даже не суррогат, а насмешка над настоящей любовью, когда сцепка становится поистине чем-то волшебным, почти таинством. Но увы, Сану большего не дано. Всё, что ему досталось — несколько дней с Уёном, за которые он потом расплатится отчуждением, разрушенной близостью с самым дорогим на свете человеком. Непомерная цена, наверное — но уже поздно что-то менять. Сделанного не вернуть, не отыграть обратно. Поэтому Сан решает: он не будет ни о чём жалеть. Он будет, пока может, наслаждаться страстью и нежностью Уёна, лаской его рук и губ. Будет смаковать каждое мгновение — и стараться запомнить в мельчайших подробностях. Чтобы потом, прорыдавшись и в конце концов отпустив Уёна, он смог утешить себя мыслью: да, было, всё было — и страстный шёпот, и стоны, и руки, обнимающие его, и узел, от которого так хорошо… — Люблю тебя, хён, — шепчет Уён. — Люблю… А вот это запоминать Сан не будет. Потому что ложь. Ненамеренная — Уён сейчас, в посторгазменном бреду, и правда верит: он любит. Гормоны, взорвавшие мозг, и жар гона — вот и все причины эйфории, которую Уён принял за чувства. Но она скоро пройдёт, оставив после себя только стыд за невольный обман. И горечь — у Сана. Потому что слова Уёна, слова, которые Сан хотел услышать больше всего в жизни, не были — и никогда не будут — правдой. И Сан, повернув голову через плечо, притягивает голову Уёна и целует его. Неудобно, но это лучше, чем слушать признания, от которых слишком больно… …Домой Сан возвращается только через четыре дня. Счастливый донельзя — и до слёз несчастный. Эти четыре дня (и пять ночей) были лучшими в его жизни. Он и раньше проводил гон с альфами — но первый раз ему не пришлось пить препараты для вызова псевдотечки. Может, дело в запахе Уёна, от которого действительно кружилась голова, — а может, в том, что Уён даже в настолько жёсткий гон был ласковым, точно котёнок, и очень, очень нежным. И делал больше для удовольствия Сана, чем для собственного, даже когда взгляд из-за горячки был мутным и пустым, словно Уён совсем ничего не соображал. А ещё Уён постоянно обнимал и целовал, как будто ему даже не секс был нужен, а просто близость — тепло чужого тела, омежий запах, мягкая кожа под ладонями… И совсем в Уёне не было бескомпромиссной, чуть агрессивной властности, которая в гоне проявлялась у всех парней Сана. И от которой потом оставался неприятный осадок, ощущение какой-то приниженности. Будто ему в очередной раз в лицо бросили: ты — омега, у тебя только одно предназначение — быть хорошим для альфы. После гона Уёна осадка не осталось. Наоборот, Сан чувствует себя довольным и изнеженным, и оттого хочется улыбаться и развалиться на кровати, наслаждаясь блаженной расслабленностью — приятно всё-таки после четырёхдневного секс-марафона просто полежать без дела. Прикрыв глаза и ощущая отголоски того удовольствия в теле… И только это чувство, полной удовлетворённости, не даёт в голос взвыть от тоски. Потому что Сан прекрасно понимает: всё. Он сам перечеркнул дружбу с Уёном, поддавшись эмоциям. Теперь, даже если договориться «ничего не было, окей?», между ними навсегда останется напряжённая неловкость. Она, как ни старайся её игнорировать и скрывать друг от друга, нет-нет да и будет прорываться паузами в самых откровенных разговорах, вдруг отведёнными взглядами и поджатыми губами, верными признаками лжи и недомолвок. Мелочи, в общем-то — всех так постоянно подводят лицо и голос, — но эти мелочи день за днём будут уничтожать доверие, отравлять душу сомнениями, и однажды убьют близость… Нет, лучше сразу. Сан берёт айфон и везде добавляет Уёна в ЧС. И звонит отцу: я согласен. Да, я еду в Штаты. Ну вот. Точка поставлена. — Хён! Сан вздыхает и оборачивается. Как он ни прятался эти три недели, как ни осторожничал, выползая — вот правда, иначе не скажешь — из дома только ночью и рано утром, всё равно его Уён поймал. На парковке подкараулил. — Я… Ты злишься на меня, хён? — Уён смотрит на него своими тёмными глазами, трогательными, как у котёнка. — Я… прости меня. Прошу тебя, хён. Я что угодно сделаю, правда… Только пусть всё будет как раньше. Прости меня, хён… — Не надо, Ёни. — Сан накрывает ладонью его рот, заставляя замолчать. Не Уёна это вина — не ему и оправдываться. — Я… Ты ничего не сделал, правда. Просто нам… лучше больше не общаться. — Но почему, хён? — порывисто обнимает его Уён. — Я что-то не так сделал? — Нет, просто… — Не хочется Сану это говорить, но придётся. Он не знает отговорок, от которых Уён не отмахнулся бы: «Какую чушь ты несёшь, хён!». Поэтому Сану остаётся только правда. — Понимаешь, я… Я не смогу больше с тобой дружить. Я люблю тебя, и после того, что случилось… Его прерывает поцелуй. Самый настоящий. Совсем не дружеский. — Дурак ты хён, — улыбается Уён до невозможности счастливо. — Такой дурак! И я тоже…