С чувством, с толком, с расстановкой

      Бледный дым обращался атласной лентой и растворялся в потоке легкого вечернего ветра, что украдкой проскальзывал в офисные окна. Пахучий табак не жег дыхательные пути, а застревал где-то поперек горла, оседал на корне языка и терпко саднил, как церковный фимиам по воскресеньям. Клубы дыма заходились рябью, сплетались, целуя изгибы узловатых пальцев, обхватывающих тлеющую сигарету. Признаться, Джуничиро засматривался не на петли млечных табачных путей, а на длинные фаланги посыпанных пеплом рук.       Должно быть, благословение Божье до всякого идеалиста — рано или поздно научиться игнорировать то, что неподвластно узкому кругозору этой строгой утопии. Для себя старший Танизаки упустил момент, когда закостенелый идеалист перед ним стал гибче дыма сигареты. С чем это могло быть связано, оставалось только догадываться, ведь Доппо не был склонен к душеизлиянию, хотя в подобном, несомненно, нуждался. Нуждался прямо сейчас, поглубже затягиваясь через фильтр, усталыми глазами выжигая в безоблачном небосклоне новые черные дыры.       Но о том не приходилось волноваться, если Джуничиро и быть священником, то точно не ему причащать Куникиду, точно не ему избавлять от адских мук. Во рту таял леденец с пресловутым сливочным вкусом, от которого сводило скулы, давно ли так? Юноша улегся на свой пустой, вернее, недавним часом опустевший стол, дерево взывало к недавним воспоминаниям, но те миновали Йокогаму своей траекторией. Ни о чем не думалось, все таяло конфетой во рту, осаждаясь горькой табачной копотью в горле. Вот вам и вред пассивного курения.       Для Куникиды сигареты стали допущением и вырванной страницей из свода "допповских заповедей". Что это? Слабость, сдавала воля? Причина останется тайной за семью печатями, а ее следствие сейчас курит за столом напротив. Хотелось верить или с трепетом лелеять надежду, что табак — не единственное, чему выделена отдельная скромная полочка в жизни Доппо.       Часы напомнили о позднем времени, в агентстве кроме двух завсегдатаев никого не наблюдалось. Джуничиро напоследок радовала компания в лице коптящего коллеги, а карамелька во рту стала тонким сахарным диском с противно острыми краями, о которые с такой жадностью зацеплялся язык.       Нагретое место пришлось покинуть, захватив с собой еще один нераспечатанный леденец, оставленный детективом Рампо. Тишина не нарушала идиллии, ведь она была прописана в тех самых заповедях. Тепло чужого стола чувствовалось бедрами, а шорох бумаг напомнил о бурном буднем дне. Танизаки разворошил пару сложенных стопок, планируя тем самым привлечь к себе внимание. Целиком усевшись на край офисного стола, парень слабо покачивал ногами, распрямившись навстречу лучам закатного солнца. Светит, но уже не греет, так и Куникида рядом: он согревал до лесных пожаров, а сейчас тлел сигаретой между пальцев. Проклевывались первоцветы вины.       Джуничиро бесцеремонно разогнал качавшийся из стороны в сторону столбик дыма, говорить о том, что ему досаждало смотреть на это тонущее в негодовании лицо, нет смысла. Пусть даже корень проблемы ему и не извлечь, он всяко может срезать проростки его боли. Теплые пальцы Танизаки обвили чужие холодные, отодвигая сигарету от секундой ранее соприкоснувшихся с ней губ. Куникида незамедлительно накрыл рукой нижнюю половину лица свесившегося над ним юноши, выдыхая поток дыма в сторону. Свойская забота. Только ему присущая, ненавязчивая, ускользающая в приоткрытое окно.       Трещины губ отлично сканировались собственными губами, мягкими, во всяком случае, мягче тех, что Танизаки сейчас целовал. От слияния их вкусов во рту мешались и клубились всполохи жженой карамели, их по-странному приятно проглатывать. Стоило языку протиснуться через сжатые губы Доппо, как тот мгновенно отстранился, не давая вовлечь его во что-то большее, чем невинное сухое касание. Как ребенок, ей богу, но во всем его ребячестве было больше ума и опыта, чем в любых строптивых побуждениях Джуничиро.       Оставалось загадкой, кем же для Куникиды осталась рыжеволосая бестия: успешно проигнорированным обстоятельством, перечащим всему его существу, или строчкой мелким шрифтом на корочке блокнота.       Широкая ладонь опустилась на взъерошенные волосы, из которых выпали заколки невидимки, обрамленные заревом огненные языки проскользнули сквозь пальцы. Сухие подернутые табаком губы целовали расцветший румянец на щеках, шершавые пальцы гладили скулы, касаясь проколотых ушей.       Но правда в том, что имя Танизаки было выгравировано на каждой нередкой странице, озаглавлено и дважды подчеркнуто черной шариковой ручкой. Но о том ему, однако же, знать не обязательно.       О мотивах юноши Доппо был не просвещен, и каким таким образом Танизаки уже успел расположиться под столом замдиректора, впрочем, тоже. Напоследок, должно быть, можно согрешить. Хотелось верить, что целомудренный и неприкосновенный сегодня Куникида разделит его мысли.       Сквозь стекло очков на Джуничиро смотрели по-своему тепло с еле заметным придыханием, вновь потакая малолетству пылкого любовника.       Рыжая макушка показалась между расставленных по обе стороны ног, Джуничиро стоило только блеснуть этой обольстительной улыбкой, чтобы его пропустили к ширинке брюк. Теплые руки вцепились в металлическую бляшку ремня и дергано выняли его из петель, пока обладатель многострадального ремня вновь вдохнул концентрированный никотин, стряхивая пепел в форточку.       Как у этого сорванца все быстро получается, он и умелец и в редких делах импровизатор, например сейчас клацает зубами о бегунок молнии на брюках и смотрит по-свойски пристально в заволоченные табачной дымкой и поволокой возбуждения глаза сверху. Цвет серпентина в чужих зеницах теснится расширенным зрачком, Куникида сглатывает и морщиться от едкой горечи, черт возьми.       И черт взял, взял и подцепил язычок молнии острым клыком и избавился от еще одной такой пустяковой преграды. Плоть, упакованная под плотной тканью, была сравнительно не возбуждена, но разве Танизаки здесь не для того, чтобы это исправить. Резинка нижнего белья в распоряжении худых пальцев оттягивается, и… цель хорошо визуализирована.       Его намерениям всегда сопутствовала нотка потаенного восхищения, радости до ликования и детского озорства.       Джуничиро горячо дышит на полувставший член, капая редкой слюной на лобок, ероша носом рубашку чуть ниже пупка. Он скверен в своих побуждениях, но как умел и как хорошо научен, как ни странно, тем человеком, которому вот-вот собирается доставить удовольствие. Выжидает указаний, разрешения, малейшего взмаха светлых ресниц или кивка. Он послушен, кроток, и он заслуживает быть самым лучшим для Куникиды из всех, кого ему удавалось встречать. И жажда признания в Танизаки не утолена сегодня особенно.       Доппо заводит руку ему за голову, треплет непослушные вихры и слабо давит на затылок, от чего мальчишка внизу тычет носом в его достоинство. Джуничиро высвобождает горячий орган из плена одежд, самыми кончиками пальцев касаясь увесистой головки органа, в следующее же мгновение помещая ее себе на язык, обдает жаром ротовой полости, пачкает в вязкой слюне, нередко чавкая. Сладость только что съеденной конфеты разбавляется соленостью предсемени, как итог — соленая карамель в ее практически первозданном виде. Танизаки обхватывает член у основания, ведя сухой ладонью от середины до лобка, доводя мужчину перед ним до абсолютной готовности.       Доппо хотел бы запечатлеть эту непристойную картину на задворках памяти, но вынужден только ровнее дышать, только бы не поперхнуться сигаретной горечью. Рука на затылке Танизаки давит глубже, проталкивая орган в жаркий плен рта.       Цепкие руки водрузились на бедра Куникиды для упора, а рыжая голова принялась насаживаться до возможного предела. Когда Джуничиро в последний раз сосал его член? Должно быть, недели две назад, предварительно щедро оттраханный пальцами до состояния невменяемости, но помнящий все как будто пальцы в нем и прежде давили на простату. Иначе не объяснишь щекочущее чувство между ног, однако же, от ощущения члена, давящего на шершавое верхнее небо.       Внутрь погрузилась едва ли половина, а челюсть уже сводило от напряжения. Но все мысли были сконцентрированы только на том, чтобы получше раскрыть рот и спрятать острые зубы, втянуть алеющие щеки и протолкнуть в глотку орган до победного основания. Уголки губ сами собой потянулись в улыбке, а с пенисом во рту она казалась самой богохульной, какая только возникала на лице с виду ангельской невинности. Но образ крылатого создания был состряпан точно не для Доппо, для того и образов нет, есть только Джуничиро, глубокой ночью желающий обскакать чужой член, и Куникида, который с охотой предоставляет ему эту возможность.       Пальцы ерошат лезшие во все стороны волосы, поправляют свисающую на лоб челку, убирают за ухо щекочущие вздернутый нос пряди. Доппо смотрит сверху вниз с лицом томного обожания, как обычно глядят на антикварные вещи, дорогие украшения и близкие сердцу подарки. Но Танизаки был так от этого далек, вернее, возвышен, что никакие побрякушки ему не чета.       Тем временем не охваченными тесной глоткой остались пара сантиметров от мужского достоинства, горло распирал размер сжимаемого горячими стенками, слюны было столь много, что она застаивалась в уголках губ, пачкая вязкими нитями лицо мальчишки и выглаженные брюки Куникиды. Но Джуничиро неплохо справлялся, разве что, ему не хватало услужливого и своевременного толчка…       Танизаки был уверен, что подавится, закашляется и выплюнет измазанный в слюне член, когда ребристая головка резко прокатилась по нежному горлу. Рука на затылке безбожно, безжалостно давила, заставляя принять все до каждого миллиметра. Вспотевшие руки вцепились в темные брюки Доппо как за спасательный круг. Губы растянулись на основании и разошлись трещинами, а нос уперся в светлые волосы на лобке. Джуничиро задыхался. От всеобъемлющего чувства заполненности, от крепкой хватки на волосах и взгляда сверху, вынесшего приказ подчиняться. И Танизаки будет, безукоризненно, отдавая каждую частицу на рассмотрение праведным судом, желание обнажиться, раздеться не только до гола, но и до самых костей буравило его кожу мурашками. Джуничиро так прекрасен и обожаем этой абсолютной покорностью, так ею одержим, что сам, отдаваясь в добрые руки, млел и содрогался от возможности быть использованным, испорченным. Или благословенным свыше всей негой удовольствия и бурей страсти.       И он посмотрел снизу вверх, сверкая проклевывающимися слезинками в уголках глаз, с видом безоговорочного послушания, пьяный юношеством и очарованием.       Головка фалоса продолжала давить на горло, но секундой позже выскользнула из сжимающегося нутра, проскальзывая на чем-то совсем непредвиденном — леденец. Скромная гладкая конфета, дразнящая орган под уздечкой своей инородностью и ребристой поверхностью. Куникида, кажется, поперхнулся, ощутив на языке призрачную сладость карамели, словно леденец перекочевал изо рта Танизаки в его рот.       Должно быть, рыжий бес приберег десерт за щекой, планируя тот позже сделать звездой этого вечера, что же, шалость удалась, Танизаки Джуничиро.       Куникида совершил первый аккуратный толчок, исключительно на пробу, карамелька вновь оказалась за щекой или под языком, чтобы в случае чего по ошибке не улизнуть в горло и там не встать колом. Юноша навстречу слабой фрикции расслабил горло, концентрируя количество слюны во рту до возможного максимума.       — Умница.       Хриплый голос после долгого молчания разделил мир Танизаки на до и после, вдоль спины прокатился электрический разряд, ударивший в самый центр удовольствия. Волосы на затылке слабо приподнялись, прямо там, где их касалась рука Куникиды. На похвалу Джуничиро отозвался благодарным стоном, растекшимся вибрациями по всему органу. В тесных штанах ощутимо тянуло, потому одна из рук скользнула вниз, массируя возбужденную плоть через ткань джинс. Доппо это действие заметил, но внимания не обратил, однако же, только пока что. Что он сделает позже? Джуничиро суждено узнать этим вечером.       Следующий толчок пришелся глубже и слитнее, член выскользнул почти до середины и плавно вошел назад до самого основания. Таких движений было еще множество, пока Куникида делал усталую затяжку, выдыхал струи дыма, запрокинув в мерцающем наслаждении голову. Танизаки был определенно хорош, и это то, о чем ему стоило знать.       — Молодец. Ты лучший, Джуничиро.       Раскатистый стон смешался с хлюпаньем слюны, затерялся в шумном дыхании обоих мужчин. Рука на джинсах давила до боли, до падения звезд с небосклона, до искр из глаз. А обходительная хватка на затылке руководила так, что с колеи заданного ритма уйти не представлялось возможным, оставалось только глубже дышать носом, чтобы эта узкая глотка была лучшей для члена Куникиды Доппо.       Горечь, тоска по двуликой ласке, тяга в переплетении пальцев с чужой рукой возникла в голове ударом в гонг, но Танизаки оставалось довольствоваться стрелками на брюках под своей ладонью.       Фрикции участились, стали короче и резче, давление в горле доводило Джуничиро до исступления, до апогея их низменного соития, до мокрого пятна от природной смазки на нижнем белье, до слез щенячьей радости. Так умел только Куникида: с чувством, с толком, с расстановкой. До дрожи в коленях, что, кажется, коротит мышцы, на грани удовольствия и слабой тянущей боли в затылке от того, с какой силой пальцы вцепились в рыжие волосы.       Все подобострастие Танизаки этой величественной и властной персоне было пронизано самыми глубокими и ветвистыми корнями той безграничной, щемящей сердце любви, которая только могла зародиться в груди развязного подростка. Как же хотелось верить, что все, в чем ныне купался Джуничиро, было вызвано ответным, таким же нежным и сладким как карамель чувством.       Толчки приобрели стихийный, отточенный ритм, в котором Танизаки было велено раствориться до состояния лужи. Рука на джинсах Джуничиро двигалась в такт фрикциям наверху, удваивая все ощущения и накаляя атмосферу между мужчинами до предела. Варево дыханий можно ощутить кончиками пальцев, если бы руки не были заняты. Табак щекотал нос Танизаки, обрывая все паутины мыслей в голове.       Фрикции саднили горло и уголки губ, потому Джуничиро мог признаться: Доппо самозабвенно трахал его в рот, именно так, как юноше нравилось больше всего на свете, почти не заботясь о комфорте самого Танизаки, а лишь пользуясь его телом для удовлетворения. Член входил до упора, выскальзывал наполовину и, не дожидаясь готовности мальчишки, до последнего дюйма вновь оказывался в тесноте его рта.       Но эта погоня за экстазом не могла длиться вечно, внизу живота скручивался тугой узел, органы мешались между собой, а дрожащие руки судорожно руководили головой Джуничиро под столом. Ритм толчков сбился, стал рваным, безнадежным для восстановления. Перед глазами заплясали темные пятна, и карие глаза искренней похоти выжжены на внутренней стороне век. Чертенок сглотнул. Насадив Танизаки одним резким толчком до упора, Куникида прерывисто задышал и излился с низким стоном, похожим на рокот.       Сигарета в его руках истлела, и прощальный пепел ее опустился снежной шапкой на рыжую макушку, случайно ли? Рука на затылке Джуничиро продолжала давить, давая горячему семени стечь по горлу, но Танизаки не возражал, он лишь шумно дышал носом, потому как обоюдная истома накрыла и его. Он согревал достоинство мужчины в нежелании с ним расставаться.       Доппо чувствовал себя невольным созерцателем прилива на морском побережье, уносимым ветром в самую пучину соленых вод.       Джуничиро выпутался из ослабшей руки, вынимая член изо рта с пошлым хлюпом жидкостей. Между его губами и головкой полового органа растянулась прозрачная паутинка слюны, оборвавшаяся, стоило Танизаки сыто облизнуться.       Юноша приподнялся на ватных ногах, стукнулся головой о край стола в попытке вытянуться в полный рост и, влекомый телесной близостью, уселся как ни в чем не бывало на тот же край того же треклятого стола. Улыбнулся со всей присущей ему хмельной обольстительностью, закинув ногу на ногу. Бес.       — Мне стоит делать это чаще, чтобы вы перестали курить, Куникида-сан?       Полупустая пачка сигарет полетела в мусорное ведро, а леденец во рту даже не успел раствориться.