MAYDAY

Утром двадцать восьмого марта две тысячи тринадцатого года я испугался так, как не пугался ни разу в жизни. Вернулся с суток часов в десять, перешагнул через тело в прихожей. От трупа уже попахивало даже через полиэтилен, и надо было избавиться от него сегодня. Сначала я решил, что Сережи нет дома, но ванная была закрыта. Сережа не отвечал ни когда я кричал, ни когда стал молотить в дверь. Я ее выбил. Он лежал на ебаном кафеле и не дышал. Кровь, размазанная у него под носом… Меня просто закоротило на ней. Потом я думал: «Олег, ты же спасатель, ты знал, что делать». Я знал. Но, клянусь, меня сковал такой ужас, о существовании которого я не подозревал до того утра. Все началось шесть лет назад. У меня была бритая башка, бита в багажнике и привычка ходить в «Станцию» по пятницам. Вечерами там обычно тусовался блондинчик, которого я несколько раз трахал на заднем сидении и даже думал позвать в гости. Сережа не показался сильно особенным. Но он был красивым, даже несмотря на то, что был тем еще скелетом. В общем, нечасто встретишь рыжих, а уж голубоглазых рыжих, знаете ли. Никаких красных флажков, торчащих из карманов. Даже на дебильной футболке не было написано «не влезай, убьет», там было что-то про драконов. Сейчас уже не помню. Он подвалил к стойке и спросил: «Угостишь?». Я угостил. Мы неплохо общались, но меня насторожили пальцы, перемазанные в чернилах, и то, что он как-то странно избегал подробностей, связанных с чем угодно. Вариантов было два: либо мутный делец, либо школьник. На первого не тянул. На прямой вопрос о возрасте он ответил: «Достаточно». Я сказал: «Иди домой». Он сказал: «Иди нахуй». Я не очень хорошо помню, что было дальше. Сережа свалил, а я как бы с чистой совестью искал своего блондинчика. Его все не было, я нажрался на баре, разглядывал парней. Потом снова увидел Сережу. Он сидел на коленях у какого-то хмыря и горя не знал. Пустяк! Моя совесть была чиста, не я же собрался трахать школьника. Но на тот момент я уже опрокинул стопок пять-семь, а под водкой я тот еще герой. Я подошел. Хмыря звали Альберт, и он понял все с первого раза, а вот Сережа упирался и материл меня до самого выхода. Я выволок его на улицу, спросил, не надо ли утром в школу. Он опять послал нахуй. Не очень хорошо помню, о чем говорили после, но отлично запомнил историю о мелких уродах, из-за которых Сережа настолько не хотел возвращаться в школу, что сбежал из детдома. Я, наверное, ступил еще тогда. Не мог ведь ребенок искать спонсора только из-за того, что его обижают в школе? Я даже не захотел узнавать, что с ним делал мудак, к которому он подался. Они разосрались, и Сережа рыскал в поисках нового. А напоролся на меня. Наверное, с какой-то стороны, я даже хуже. Я не трахал его до того, как ему исполнилось восемнадцать, но, кажется, лишил чувства всякой ответственности за свою жизнь. В общем, мы поговорили, он еще разок послал нахуй, а потом с неделю спал у меня на кухне. Чтобы выпереть его обратно в детдом, мне пришлось угрожать тем малолеткам, его одноклассникам. Это была самая смешная стрелка из всех, в которых я участвовал. Но его больше не трогали, и оно того стоило. Он часто приходил ко мне и редко предупреждал об этом. Я как-то свыкся. Тогда я еще занимался перекупом авто через госаукцион. Все равно постоянно торчал дома. С Сережей было повеселее. Помню, поначалу он доставал меня когнитивными искажениями Канта. Ему было всего пятнадцать, а он уже считал всех вокруг полными идиотами. В этом мы сходились. Мне нравилось его слушать. Он вообще был какой-то сильно умный для своих лет. Мы с парнями подделывали торги и выкупали арестованные машины за просто смешные деньги. Пятая БМВ могла уйти с аукциона ляма за полтора, а перепродавали мы ее уже за три, понятное дело. Формально все было по закону, но менты, конечно, были в доле. Иногда выходило боком. Но у меня, как я и сказал, была бита в багажнике. И кое-что посерьезнее, если быть честным. Стрелять научился в спецназе. В общем, дела шли неплохо. Сережа иногда оставался ночевать. Я клал его на диван, сколько бы он ни порывался запрыгнуть в кровать. Я хоть и был ублюдком, но принципы у меня имелись. Не подпускал его слишком близко. Мы не разговаривали об этом, но я догадывался, что тот мудак, от которого он свалил, был не первым. Мне действительно нравилось проводить с Сережей время! Конечно, я влип. Сейчас-то легко говорить, но тогда я еще не понимал этого. В «Станцию» я ходить перестал, по пятницам мы вдвоем выбирались во всякие музеи, таскались по выставкам. Я забирал его прямо от детдома. Не знаю, куда вообще смотрели все эти социальные работники. Сереже нравилось. Я подозревал, что он на чем-то сидит, но он не любил говорить об этом, каждый раз соскакивал с темы. Я думал, что такого? Кто из нас не ширялся в шестнадцать? Я любил ночи, когда он оставался со мной. Да, я всегда выгонял его на диван, без исключений. Но после Сирии мне снились кошмары. Ничего такого! Он спал чутко и будил меня, когда я ворочался. Иногда ложился со мной после. Просто рядом. Я чувствовал тепло его тела и снова засыпал. Как же я был счастлив в эти моменты. Думаю, я здорово переживал о нем. У меня участились приступы. Годами позже я узнал, что то, что со мной происходит, называют паническими атаками. Ничего такого, просто мелкая неприятность, портящая жизнь. Тяжелее всего было, когда приступ начинался, а Сережа оказывался рядом. Мне приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы он не замечал, что со мной происходит. Чем старше он становился, тем меньше спал. Просиживал по полночи за своими учебниками. Где-то через год после знакомства я додумался выделить ему вторую комнату. Там всякий хлам лежал, бабушкины вещи. К его дню рождения я все это расчистил, поставил кровать и стол. Жаль, что никто, кроме меня, не видел его, стоящего посреди этой комнаты. Как он радовался! Он завалил стол книгами, но продолжил спать на кухне. Я не понимал почему. Наверное, хотел продолжать будить меня по ночам. А может потому, что трахался на той кровати со своим дилером. Я убил бы этого мужика, если бы узнал. Но я не знал, пока еще нет. Узнал сильно позже, в одну из Сережиных ломок. Я пристегнул его к батарее, а он все крыл меня матом, орал, что трахаться со мной ему не нравилось, что даже дилер драл его качественнее. Но об этом потом. Сначала было много хорошего. Действительно много. Я стал меньше пить. У меня появился человек, за которого я нес ответственность, я просто не мог позволить себе столько бухать. Да, после Сирии я пил почти каждый день. Ничего такого! Слезть оказалось даже легче, чем я думал. Сережа собирался поступать в МГУ. Я был уверен, что все получится. Он был жутко умным. Ближе к лету две тысячи девятого, когда он заканчивал школу, приходил ко мне почти каждую ночь, сидел за учебниками, ложился под утро. В общем, я сам покупал ему эфедрин. Это казалось мне совсем невинной штукой. Если бы я только знал, что он творил. В свой восемнадцатый день рождения он объявился на пороге со спортивной сумкой. Мы не обсуждали, но это было очевидно. К тому моменту я не трахался почти два года. Пробовал несколько раз после нашего знакомства, но как отрезало. Не знаю. Остальные были… Просто не были им. Я не думал, что мы зайдем дальше поцелуев. Для первого раза мне бы и этого хватило. У меня висели бордовые занавески, за ними был фонарь. Мы выключили свет в комнате. В красном мареве он был таким… Мне слов не подобрать. Помню синяк на тазу, справа. Я отсосал ему, хотя не делал этого ни с кем прежде. Он все повторял мое имя. Я полюбил его заново, совсем по-другому. Понял, что без него уже не смогу. Конечно, в тот же вечер я его… У нас был секс. Наверное, я волновался больше, чем он. Потом я понял почему. Он все это время давал всем подряд. Я не знал. Мог бы, наверное, догадаться, если бы был повнимательнее. Но я просто не хотел знать, я оправдывал все его странные исчезновения, верил, что ссадины на его теле действительно появляются в безобидных школьных драках. Когда мы съехались, ему оставалось доучиться совсем немного, около двух месяцев. На горизонте маячил переезд в Москву. О том, чтобы он ехал один, не могло быть и речи. Он просто пропал бы без меня, к нему ведь приебывались даже на улице. У него был настоящий магнит на всяких мутных типов. Для меня это был шанс начать все сначала. К тому моменту я задумывался об этом уже давно. Менты все больше сучились, технологии развивались. Камеры наводнили город. За одну драку мне дали условку. Пока шел суд, я сидел в СИЗО, ловил по три-четыре панички в день и все думал, как же Сережа без меня? Что с ним будет, если я окажусь на зоне? Нельзя было его оставить. К тому моменту он уже не засыпал без мандракса. Я тоже. Я смог откупиться, но с криминалом надо было завязывать. Один бывший сослуживец заступал в пожарку сутки через трое, а оставшееся время преспокойно бухал в гараже. Он устроил меня по знакомству. Сначала это показалось смешным. Я — пожарный? Человеческая жизнь яйца выеденного не стоит — мне ли было этого не знать? Но работа была нужна, а начальник части закрыл глаза на условку. Мы с Сережей стали жить вместе, у меня появилась честная работа. Все шло хорошо. Сначала не происходило ничего страшного. Был засушливый август две тысячи девятого, горела трава и торфяники. Парни были неплохие, хоть и совершенно бестолковые. Мой первый пожар — выезд на квартиру. Потушили плиту, откачали бабку. И вот тогда-то я почувствовал себя на своем месте. Оказывается все, чего я хотел в этой жизни — это помогать людям! Меня так и прибило этой мыслью. Я ходил счастливый еще с неделю, Сережа называл меня идиотом. День, с которого все пошло по пизде, случился довольно скоро. До Сережиного отъезда оставалось всего пару недель. Четыре дежурства. Первое время он пожил бы в общаге, а я собирался попозже: надо было разобраться с переводом в другую часть. В мое дежурство загорелась общага на Стачек. Кировский даже не был нашим районом выезда, но мы стянулись туда со всего севера. Горело неслабо, жертв было много. На седьмом этаже у окна кричали две девчонки. Дым валил столбом. Мы с парнями включились, пошли внутрь. Это не было похоже на горящую плиту. Кромешная темнота, жара, из слышимости — треск огня и собственное дыхание. Никакая теплодымокамера, никакое чертово обучение не смогли подготовить меня к такому. Я шел последний. Тогда я еще не знал, что замыкающим должен быть опытный тушила, но начкар был парень недалекий и как-то проебал этот момент. Рядом что-то грохнуло. Меня в мгновение отбросило в пустыню. Клянусь, я почувствовал песок, скрипящий на зубах. Такое происходило и раньше, я плохо реагировал на громкие звуки. Вместо того, чтобы следовать за звеном, я практически на ощупь укрылся в ближайшем завале. Лежал там в своем баллоне и пытался нашарить на спине винтовку. Мозги отключились, меня затопил страх. Хрен знает, сколько прошло, пока мне удалось успокоиться. Никто из звена не заметил, что меня нет. До сих пор не понял, что тогда произошло. Думаю, когда я попытался встать и сориентироваться, на меня свалилась балка. Здание-то было старое, с деревянными перекрытиями. Меня придавило к полу, из легких выбило воздух. Вокруг было настолько много дыма, что я не видел очертаний. Не видел даже собственной руки, вытянутой вперед. Был вполне в сознании, знал, что нужно сделать. Выучил так, что на аттестации от зубов отскакивало! «Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй. Я сто третий, нахожусь на четвертом этаже здания, в коридоре, не вижу, сколько атмосфер в баллоне, есть угроза жизни». Я лежал под этой чертовой балкой, зажимал кнопку рации, и не мог сказать ни слова! Язык прилип к небу, горло перехватило. В мыслях металось сплошное: «Сережа, Сережа, Сережа!». Как он без меня, что с ним станет, если я останусь под этой чертовой балкой? Никогда прежде я не был настолько беспомощен, как в тот момент. Подать сигнал бедствия так и не вышло. В один момент кто-то пронесся мимо. Фонарь направляющего пробивал дым. Может, это было мое звено, может, другое. Они меня не заметили, а я не смог привлечь внимание. Мне повезло: балка прогорела быстрее, чем закончился кислород. Она надломилась, я смог расстегнуться, вывернулся из боевки и наглухо застрявшего баллона. Прислонился к чему-то, обжегся, но почти не почувствовал боли. Наощупь вытянул баллон, прижал к себе и рванул вниз. Никогда не забуду, как светился в дыму дверной проем. Я будто бежал к самому входу в рай. Когда оказался на свежем воздухе, сорвал маску и увидел кучу вытянутых рож. Это последнее, что я помню о том дне. Потом очнулся в больнице. Самый большой ожог был на спине, а самый глубокий — на левой руке. Ей и прислонился, плечо прожгло до мяса. А вообще, я просто счастливчик, что настолько легко отделался. Ничего не было сломано, маска не слетела, шланг не порвался. Я всего лишь две недели спал на животе. Каждое движение простреливало болью голову, но как только я смог стоять так, чтобы в глазах не темнело, сразу слинял из больницы. Ненавижу эти две недели сильнее, чем время, проведенное под горящей балкой. Я не мог есть твердую пищу, меня выворачивало через раз. Не мог самостоятельно дойти до туалета. Вместо душа меня обтирали мокрым полотенцем. Кожа слезала пластами. Легче становилось только от колес. Но самое главное — я не мог дозвониться до Сережи. Первый день провалялся в отключке, на второй увидел кучу пропущенных. Он волновался! До вечера я только и делал, что звонил на его мобильный и свой домашний, но ответа не было. Он не брал, он как сквозь землю провалился. Я попытался слинять из больницы, меня вернули. Я был взбешен, устроил скандал. Голова разболелась так, что следующие полчаса я был совершенно обездвижен. Валялся в койке и подвывал, раздражая соседа. Сосед окрысился. Я сказал, что сломаю ему челюсть. От вспышки ярости меня удерживала только раскалывающаяся голова. После Сирии с контролем гнева были проблемки. Я вполне справлялся, ничего такого! Через полторы недели я все еще был в больнице. Связи до сих пор не было. Кореш, которого я послал проверить квартиру, сказал, что Сережи там нет. С одной стороны, я надеялся, что он решил уехать в Москву пораньше, что не случилось ничего страшного. С другой, не понимал: как же он мог меня вот так оставить, даже не написать? Я слинял из больницы под конец второй недели. В квартире стояла страшная вонь. Мусор лежал в ведре, кажется, все время, пока меня не было. Квартира была в ужасном состоянии. На посуде, сваленной в раковине, завелись опарыши. Сережи и след простыл. Его телефон валялся на кровати разряженный. Я не понимал, куда податься. Зарядил телефон, полез в контакты. Обзвонил кучу народа. Те, кто брал трубку, ничего не знали. Переписки были вычищены. У меня тряслись руки, болела вся кожа. Нелюбезная женщина из приемной МГУ сказала, что студенты начинают заселяться через четыре дня. Я закинул промедола и запил водкой. Развезло, как пиздец. На следующий день я ползал, как девяностолетний старик, а чувствовал себя еще хуже. Позвонил в детдом, был почти готов идти в ментуру. Но Сережа объявился к обеду. Мой несчастный Сережа! Худющий, как скелет, с трясущимися руками и жутким блеском в глазах. Он кинулся ко мне на шею, а я сжал зубы, чтобы не заорать, когда он вцепился в мою спину. У него на скуле была ссадина, и я не мог думать ни о чем больше. Кто-то обидел моего мальчика. Я держал его в объятиях, глотал слезы и давил подступающую паничку. Надеялся, что он не обратит внимания на дрожащие руки. Сережа упрямо твердил, что ударился. Говорил, что его не пустили в больницу, даже не сказали, насколько все плохо. Слова вылетали из его рта пулеметной очередью, он был страшно возбужден. Я списал это на радость от встречи. Я снова был счастлив, снова чувствовал себя отлично. Из полного дерьма жизнь превратилась в сказку за одно мгновение. Я отмахнулся от всего, что у меня болело. Не обращая внимания на выпрыгивающее из грудной клетки сердце, накормил Сережу. Мы убрались, открыли окна. Как хороша была жизнь! К вечеру мы вышли прогуляться. Он взял меня за руку, притих. Я держал его ладонь и готов был отлупить любого, кто посмеет доебаться. Мы вышли из дворов, перешли на соседнюю улицу. Неподалеку был сквер. Через три года на его месте начали строительство церкви. В тот день мы так и не дошли до сквера. Подлетел какой-то тип, стал трясти Сережу за плечи, орать, куда он, мол, свалил. Это был его дилер, но об этом мне предстояло узнать лишь на следующий день. Я не стал особо разбираться. Дал в морду, получил ответку. Мы сцепились, а Сережа стоял в стороне и трясся. В отличие от меня, он никогда не лез в драку без ножа. У меня сорвало крышу. Забил бы мудака насмерть, если бы не разошелся шов на плече. Это меня остудило. К тому же, Сережа забеспокоился, утянул за собой. Мужик перекатился на бок и встал лишь тогда, когда мы дошли до дороги. Вот и погуляли. Мы дошли до квартиры. Я спросил, кто это был. Он сказал: «Хуй знает». Я понял, что он врет. Эту его манеру обкладывать все хуями, когда стыдно или страшно, я уже выучил. Речь у Сережи была чистая, красивая, но чуть что, он расчехлял свои фразочки. «Да и хуй с ним», «Хуй его знает», «Ну и хуйня», «Иди нахуй». И все такое! За этим «хуем» он прятался, когда надевал личину злого беспризорника. Я понял, что он врет, стал настаивать. Мы поссорились, стали орать друг на друга. Сережа как-то оказался на обеденном столе, а я — в Сереже. Мне стало понятно, что разговор окончен. В тот вечер мы трахались, как ненормальные. После кухни пошли в ванную, потом в спальню, а потом опять в ванную. Сережа сорвал голос. У меня саднило горло, потому что он не мог кончить целую вечность. Я отложил свои вопросы на завтра. Хорошо помню, как мы засыпали в тот день. Он лежал на спине, я лежал на нем. Он гладил мои ожоги кончиками холодных пальцев. Я думал, что не так уж и важно, что там был за мужик и почему Сережа свалил, оставив телефон. Главное, что сейчас он со мной, что все хорошо. «Поедем в Москву сразу вместе. Хуй с ней, с пожаркой», — сказал я. Он ответил: «Я не поеду. Хуй с ним, с МГУ». Надо было настоять. Он же так хотел, так стремился! Но у меня болела голова, болело вообще все, что только может болеть. Я хотел, чтобы он остался со мной, навсегда в этой квартире, в этой комнате. Я промолчал. Мы проснулись рано, в пять или шесть утра. На улице лило. Мне пару раз позвонил незнакомый номер, думаю, из больницы. Потом звонил начальник части, коллеги. Я выключил телефон. Сережа был теплый и совсем разморенный, я гладил его выступающие ребра, а он жмурился и чуть улыбался. «Я так испугался, когда узнал, что ты в больнице», — хриплым после сна голосом сказал он. После рассказал, как ходил туда. Как его послали, потому что мы с ним друг другу никто. Как он вернулся, забился в угол возле входной двери и просидел полдня, не в состоянии успокоить сердце. Как назло, перед моим дежурством у нас как раз закончился мандракс. Он не мог находиться в квартире и ушел к друзьям, забыв телефон. «Тот парень, с которым вы дрались. Это мой друг, он дает мне наркоту. Иногда», — сказал он. Из его глаз покатились слезы. «Прости, мне было так плохо. Раньше я только иногда. Все вышло из-под контроля, я не мог остановиться, мне было так страшно», — Сережин голос дрожал, и я поспешил прижать к себе несчастную голову. «Что ты принимал?» — спросил я. Это был единственный действительно важный вопрос, все остальное меня не волновало. «Мефедрон». Меня прибило. Тишина давила, тиканье настенных часов стало раздражать. Проглотил порыв заорать, схватить за плечи. Сидел и перебирал в голове формулировки. «Ты не понимаешь, что творишь». «Знаешь хоть, что туда намешивают?». «Я тебе запрещаю». «Ты слезешь, вместе мы справимся». «Какого хуя?». «Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что пошутил». «Ты же умный парень, ты не стал бы. Ладно мандракс с эфедрином, но это!». Я так ничего и не сказал. Со стороны выглядел тупо, должно быть. «Что мне делать?», — прошептал Сережа едва слышно. Он выглядел, как оживший труп. Под глазами у него были темные провалы, а кожа была такая бледная, почти в цвет простыни. Как я мог не заметить раньше? Все эти бессонные ночи, внезапные восторги, плохой аппетит? Я мысленно дал себе пощечину. Мефедрон — не героин. С этим еще можно справиться. Я ответил, что все будет хорошо, что есть специальные клиники и люди, которые разбираются. «Ты спал?», — спросил я, не желая слышать ответа. И так знал, что не спал. Он сказал, что снюхал последнее сразу после того, как я уснул. Что прямо сейчас у него жутко кружится голова и болят ноги, и он сделает все, чтобы это прекратилось. Это было хотя бы что-то, с этим уже можно было работать. «Сделаем вот как, — сказал я. — Сейчас ты соберешь вещи, а я обзвоню клиники. Подберу хорошую, и мы сразу туда поедем. Поживешь там неделю, хорошо?». Он кивнул. Мне страшно не хотелось отпускать его от себя, но я не мог поступить иначе. Я видел чужую ломку не один раз, и мне казалось, что если все пройдет в больнице, под присмотром опытных врачей, Сереже будет не так плохо. Не знаю, где я ошибся, и почему все пошло по пизде. Может, не стоило предлагать клинику. Наверное, и в пожарку идти не стоило. И надо было настоять на поступлении в МГУ, в конце концов. Как бы то ни было, я проебался по всем фронтам. Сережа сбежал, пока я обзванивал клиники. Его не было неделю. Неделю я носился по району, на стену лез от ужаса. Пил, как десять лет назад, в редких увалах. До беспамятства нажирался. Пока я сходил с ума, в пожарке замяли историю о том, как просрали пожарюгу прям посреди пожара. Да я и не стал бы судиться с тем несчастным начкаром. Сам виноват, в конце концов. К тому же, он прикрывал мой побег из больнички. Я расчесывал едва зажившие ожоги и пачкал простыни собственной кровью. Мне было насрать. Чудом не получил заражение. Со мной вечно случаются ебаные чудеса. Сережиного дилера я встретил совершенно случайно. Как назло, когда специально искал мудака, он как сквозь землю провалился, а стоило вынести мусор ближе к двенадцати — и вот он, ковыряется в садовой клумбе. Меня шатало от выпитого, я понимал, что если полезу к нему сейчас, то ничего путного не получится. Я проследил за ним до его парадной, а затем отправился отсыпаться. В тот вечер я выжрал двойную дозу мандракса, и мне удалось заснуть. Проснулся поздно, часам к двенадцати. Я все еще чувствовал похмелье, плюс мне снова хотелось закинуться мандраксом. Вообще-то, он не вызывает привыкания, но если мешать с алкашкой… А мешал я всю последнюю неделю. Но было просто не до этого: надо было выручать Сережу. Я почистил зубы, стало полегче. Пошел караулить ко вчерашней парадной, проторчал там часа три или четыре. Когда дилер объявился, вечерело. Он не заметил меня сразу, но как только понял, что за ним следят, побежал. Не знаю как, но я догнал его в том жутком состоянии, в котором находился. Наверное, мой внешний вид пугал сильнее угроз. Он клялся и божился, что не видел Сережу с того вечера, когда мы подрались у сквера. Фонарь все еще светился у него под глазом, и я предложил добавить для симметрии. Он повел меня в квартиру. Бабки во дворе навострились, когда увидели, как я тащу его за шкирку. Одна даже крикнула что-то вроде: «Так его, наркомана!». Мы поднялись на второй этаж, он открыл квартиру. Я сразу понял, что Сережа тут: на коврике валялись его кеды. Я залетел внутрь. Ну и запашок там стоял! Даже после недельного запоя мне было противно. Сережа лежал на грязном диване, лицом в подушку. Он был совершенно голым, а рядом, практически на нем, валялся какой-то хмырь. Они оба были в отключке. Я опешил. Все разглядывал веснушки на Сережиной спине и руку хмыря, лежащую прямо на них. Я поверить не мог, не мог шевельнуться. А потом увидел синяки на Сережиных ребрах. Тут-то меня и замкнуло. Я очнулся, когда пробил башкой этого хмыря оконную раму и выкинул его наружу. Клянусь, если бы это был не второй этаж, а, например, пятнадцатый, я бы выкинул его абсолютно так же, ничто не щелкнуло бы в моей голове. Избавившись от одного, я стал искать второго. Благо, дилеру хватило мозгов смотаться. Я разгромил его хату в абсолютный ноль. Он должен был хорошенько усвоить, что приближаться к Сереже не стоит даже на расстояние ебаной мысли. На мне висела условка, а я кидался людьми из окон и ломал чужие вещи. Что ж, в тот раз удача снова оказалась на моей стороне. Хмырь свалился в кусты и ничего не сломал. Я увидел его на районе два дня спустя. Драпанул так, что точно говорю: он был абсолютно цел! А в ментуру эти наркопритонщики идти, видимо, побоялись. Сережа проснулся. Уж не знаю, сколько он успел увидеть, но после того, как я смог успокоиться, ушел со мной без пререканий. Он еле соображал. Я очень хорошо помню, как впихивал его холодные ступни в штаны. Волосы были грязные, нечесаные хрен знает сколько дней. Это было так не похоже на него. Когда мы пошли домой, он вис на мне, вяло перебирал ногами и молчал. Я прислонил его к стене в коридоре, запер дверь и только тогда смог выдохнуть. «Ну все, все, ты дома, — сказал я и погладил его по голове. — Все хорошо». Он кивнул и поднял на меня взгляд. Господи, он смотрел на меня, как побитая собака! Думаю, я смотрел на него точно так же. А потом он схватился за живот, согнулся, и его вырвало мне на ботинки. Я гладил его по голове все время, пока он блевал и цеплялся за мои колени. Затем я присел на корточки, приподнял его голову за подбородок. Зрачки почти полностью перекрывали радужку. Мне стало жаль: у него ведь совершенно невероятного цвета глаза. «Я отнесу тебя в ванну», — сказал я, а затем взял его на руки. Раздеть Сережу оказалось легче, чем одеть. Я открыл кран на полную и опустил его на дно эмалированного корыта. Ванна требовала ремонта, и я боялся, что он порежется о сколовшуюся на стенке эмаль. Пока воды не набралась достаточно, чтобы скрыть его хотя бы наполовину, мне хотелось зарыдать. Он был такой грязный и тощий в желтоватом свете лампочки! Чужие следы на веснушчатой коже хотелось стереть руками. Меня накрыло одной из сильнейших панических атак за все время. Пришлось выйти на кухню. Я вымыл Сережу настолько бережно, насколько только мог. На его лице снова появилась улыбка, но вряд ли он сильно соображал, что происходит. Только забеспокоился, когда я стал промывать его изнутри. «Олеж, не сейчас», — сказал он и попытался уйти от прикосновений. В его прямой кишке явно была чужая сперма. Мне сдавило горло, и я смог выдавить только: «Когда переломает, пойдешь сдавать на ВИЧ». Он кивнул и притих. Я думал, что он уснет. Отнес к себе в спальню, притащил из его комнаты матрас. Сделал все просто: матрас кинул возле батареи, а Сережу пристегнул к трубе за ногу. Дал ему бутылку с водой и еще одну пустую — для мочи. Он так и не уснул, хотя выглядел ужасно изможденным. Я думал, будет возмущаться, вырываться и грозить мне всем, что только сможет выдумать. К этому я был готов. А вот к тихой покорности — нет. Сережа молча пережидал начавшиеся судороги. Я сидел на полу, возле кровати. Мне было настолько больно смотреть на него, что про мандракс я и думать забыл. Меня не могла волновать собственная смехотворная ломка, когда рядом была настоящая. Периодически накатывала паничка, но она и в сравнение не шла с тем, что началось в ванной. В конце концов я не выдержал. Мне было слишком больно смотреть на такого Сережу. Пошел на кухню, принес ему кефир, пакет со льдом и грелку. Он глотнул немного, его стошнило на матрас. Я убрался и стал осмотрительнее: поставил рядом еще и ведро. Принес книги, дополнительное одеяло, карандаши, альбом и несколько стопок тетрадей с его стола. Вокруг матраса, валяющегося возле батареи, стало больше предметов, чем во всей остальной спальне. Я знал, что должен выйти, закрыть дверь. Он свалил из дома, чтобы нюхать и трахаться с проходимцами, — я не дурак и отлично это понимал. Но как я мог его оставить? Вечером я забрался к нему, обнял со спины. Только тогда понял, как же он вырос за последние два года. Того нахального заморыша, которого я встретил в «Станции», больше не было. Но я был нужен ему так же, как и прежде. Сережу трясло, он вцепился в меня свободной рукой. «Я больше так не хочу», — прошептал сбивчиво. Я сказал, что верю, и дал ему мандракса. Он уснул, но все не переставал дрожать и дергаться. Я не ушел той ночью, хотя должен был. Так наша с ним жизнь превратилась в цикл употребление-раскаяние-ломка, но узнать об этом мне еще предстояло. Сережа просидел прикованным девять дней. Я хотел отстегнуть его следующим же утром, но он остервенело замотал головой. «Нет, Олег, я не смогу, не смогу сам», — сказал он. Я не сразу понял, о чем он говорил. Ему нужны были эти наручники точно так же, как он нужен был мне. С ним я держал себя в руках. Я не выпускал его из дома. К концу второй недели после начала ломки Сережа слетел с катушек. Я прочел все, что нагуглил о мефедроновой ломке, но все равно оказался не готов. Он видел то, чего на самом деле не было. То не узнавал меня, то обвинял во всем на свете. Часами выл в подушку, расчесал себе руки до крови. Я снова пристегнул его, на этот раз за запястья к кровати. Он мучался синдромом отмены, а я сидел рядом и мучался им. Спустя месяц его полностью переломало. Мы снова стали спать вместе. Я снова стал спать. С сексом не задавалось: я не мог забыть, что его трахнул какой-то мудак и, скорее всего, не один. Я вызвал врача на дом, и анализы не показали ничего страшного, помимо общего истощения. Тогда я наконец смог выдохнуть. «Олег, я же с ними не по любви трахался, ты знаешь?», — сказал Сережа одним вечером. Я держал его в объятиях, он закинул тощие ноги на подлокотник дивана. По телевизору шел какой-то боевик. «А со мной — по любви?», — хотелось спросить мне. Вместо этого я сказал: «Знаю». Тем вечером я впервые позволил ему себя взять. Мне не очень понравилось, но это было что-то особенное, что-то, что было только между нами и не было между ним и его прошлыми ебырями. Он смеялся и говорил не делать такое сложное лицо. Говорил, что мало кому заходит с первого раза. Сказал, что его первый секс с мужчиной случился, когда ему едва исполнилось четырнадцать, и это был сущий кошмар. Я побоялся расспрашивать, пожалел его чувства. Мне было так жаль, что мы не встретились раньше. Я любил его больше жизни. Мир был большим и жестоким, а он — совсем беззащитным. На этих мыслях меня накрыла очередная паничка. Когда Сереже стало получше, я снова вышел на сутки. В пожарке встретили восторгом. Как будто я — герой, а не идиот, поставивший под угрозу себя и звено. Те первые сутки прошли, как в тумане. Я хотел одного: вернуться домой, к Сереже. Так боялся, что приду, а его снова не будет. Он никуда не ушел, и даже затеял большую уборку. Ночью было три ложных срабатывания: я просто валился с ног. Я пошел спать. Впервые за долгие дни я уснул сам, без мандракса и абсолютно счастливым. Я вернулся домой, и Сережа был дома — о чем еще можно было мечтать? Он разбудил через пару часов, оседлал и скакал на мне до тех пор, пока его тощее тело не свалилось без сил. Я дотрахал его нежно, глаза в глаза. «Ты вмазался», — сказал я, глядя в его бездонные зрачки. Он смутился, попытался из-под меня вылезти. Я придержал за плечи. «На этот раз все под контролем», — сказал он. Конечно же, соврал. Горелая плоть всегда пахнет одинаково. Мы вытащили человека из пожара в НИИ Минздрава. Парни сразу махнули рукой: дед был не жилец. Медики подоспели быстро, но он здорово успел надышаться дымом, так что… Я снял маску. Этот старый ученый, которого хоронили потом всем институтом, пах точно так же, как подорвавшийся на мине Пашка. Пашка был тот еще мудак. Это поразило меня до глубины души. Когда я вернулся с суток и рассказал об этом Сереже, он лишь пожал плечами. «А ты думал, старик будет розами пахнуть?». Он снова ковырялся с чем-то в своем компе, писал какую-то программу. Если честно, я немного гордился тем, какой Сережа умный. Вот только колено у него нервно дергалось, да и сам он выглядел возбужденным. «Ты увеличил дозу», — сказал я. Он проигнорировал, с головой ушел в работу. Я не препятствовал: в конце концов, ему нравилось, а деньги, нажитые веселой бандитской жизнью, заканчивались. Пожарным платили не то чтобы много, и Сережа здорово помог бы, если бы смог заработать этим своим программированием. Я ушел спать. Когда проснулся, Сережа сидел все так же, поглощенный компом. «Ты хоть ел? Не сиди, как креветка», — сказал я. «Сам креветка», — отозвался он и посмотрел на меня. Этот взгляд я помню очень хорошо. Он был счастлив со мной. Чего ему не хватало? В середине октября он снова пропал. Я прождал его до вечера, позвонил раз сто, а когда понял, что не вернется, схватил пушку. У выхода додумался сменить пушку на биту, и на всякий случай прихватил к ней мячик. У дилера Сережи не оказалось. Парень уверял, что не видел его с конца августа, и выглядел при этом таким испуганным, что я поверил. Сережа вернулся через два дня, как ни в чем не бывало. «Где ты был?», — спросил я. Он ответил: «Гулял». Я с катушек слетел от бешенства. Так врезал по стене, что впоследствии пришлось лечить трещину в кости. «Еще хоть раз такое выкинешь!», — проорал я в запале и осекся. Чем я мог ему пригрозить? Ничем. Он стянул кеды, подошел вплотную. Я понял, что сегодня Сережа вмазался чем-то другим, не мефом. «И что тогда?», — спросил он. Я молчал. Он сгреб ворот моей майки и поцеловал — едва коснулся губ губами. Я был абсолютной тряпкой. Пошел за ним, как привязанный. В дверях он запнулся и грохнулся на пол. Валялся на спине, смотрел на меня, улыбался. Сказал: «Иди ко мне». Я опустился на колени. Он стянул штаны, — белья на нем не было, — и перевернулся на живот. О, как он был прекрасен! У него совсем не вставал, но он цеплялся за меня так отчаянно, так просил. Я вошел в него по смазке, которую оставил в нем кто-то другой. Мне было плевать, трахали его с резинкой или без. Верхняя половина наших тел была в Сережиной спальне, а нижняя — так и осталась в коридоре. Я представлял, как на нас обрушится дверная коробка, передавит наши тела пополам, и мы останемся лежать там навечно. На следующий день ему было плохо. «Я слезаю», — сказал он. Мне стало смешно. Распоследнему идиоту было понятно, что он не слезет. Он обнял меня сзади. «Мне больно смотреть на твою спину. Будь осторожнее, я же без тебя совсем не смогу», — прошептал он. Со следующих суток я пошел в салон и в два сеанса набил волчью морду, которая практически перекрыла ожоги. Сережу снова ломало. Я поставил ему капельницу с физраствором, но он постоянно вынимал иглу. Его сердце билось так, будто он только что пробежал марафон, конечности дрожали, его рвало по несколько раз в день. «Олег, я больше не могу, принеси мефа», — сказал он через пару недель. Я собирался на сутки и испытал смутную радость от того, что смогу закрыть его снаружи. На следующее утро я вернулся, и он поблагодарил меня. Потом отсосал, а затем его вырвало. Все шло своим чередом, нам с Сережей было хорошо. Он учился программировать, я тушил пожары. Он скрывал, что нюхал, а я скрывал панические атаки. Раз в два-три месяца он пропадал на несколько дней, затем возвращался и клялся мне, что это в последний раз. Я не верил. Я знал, что его переломает, а затем все повторится. Но что я мог сделать? Я любил его, любил больше жизни! Его трахали на стороне. Об этом я тоже знал, но мне казалось, если делать вид, что не замечаю, однажды он перебесится и больше никуда не уйдет. Можно сказать, я смирился с тем, что Сережа гуляет. Но только не с тем, что он продолжает нюхать. Денег у него не водилось, а на наркоту я не давал принципиально. Я мечтал найти мудака, который дает ему наркотики, и порубить на куски. Иногда он приводил мужиков домой. Нечасто, но я помню всех. Особенно мента. Наступил декабрь двенадцатого года. С суток я пошел отмечать день рождения товарища, и домой вернулся только вечером. Я был пьян. В коридоре висела фуражка, с кухни были слышны голоса. Я испугался. Подумал, что Сережу таки приняли за хранение. План возник сам собой: мента захуярить битой, — лишь бы не убить, вырубить только. В сейф за документами и наличкой, Сережу подмышку, затем до границы с Беларусью, там позвонить Шуре, бывшему товарищу из спецназа — проведет леском, если помнит еще, как звать. Оттуда в Польшу или Литву, черт знает, а дальше как пойдет. Мой пьяный мозг выдал все это, пока я пялился на чертову фуражку. Я почти уже достал из шкафа биту, но Сережа вылетел в коридор. Он, несомненно, был под мефом. «Олежик!» — сказал он и чуть не сшиб меня с ног. Я подхватил его и поцеловал в губы. «К нам в гости зашел Игорь, участковый», — беспечно сообщил он. Игорь появился в дверях. Он был едва ли не пьянее меня. «Соседнего района», — сказал Игорь и протянул руку. Буква «р» в чужом имени кололась, как зимний свитер. Я ответил на рукопожатие. Сжал крепче, чем следовало бы. Сережа мурлыкал что-то на кухне под редкий бас Игоря, я раскладывал продукты в холодильнике. Холодильник подтекал, его уже как пару месяцев надо было ремонтировать. Кто мог подумать, что Сережа припрет домой мента? «Олеж, иди уже», — позвал он. Конечно, я пошел, сел с ними за стол. Сережа уступил место и забрался к Игорю на колени. «Водки?», — спросил Игорь. «Наливай», — сказал я, вспомнил о бите и опрокинул стопку. Стало горячо и немного легче. Той ночью мы с Игорем трахали Сережу вдвоем. Я не смог кончить, и Игорь, кажется, тоже. Он мне даже понравился: надел резинку, не был груб, не оставлял следов на Сережином теле. А главное, исчез под утро, и больше я его не видел. На следующий день мне было плохо. Во рту сухо, голова трещала. Панички стали особенно противными. Сереже было хуже. Он снова заявил, что слезает. Эта его ломка отличалась от предыдущих. Галлюцинации практически не прекращались. Он все умолял кого-то невидимого оставить его в покое. Тогда я впервые четко подумал: есть кто-то, кто за все это ответит. Впервые за пять с лишним лет у меня в голове возник четкий, хладнокровный план. За пеленой злости я разглядел смутную фигуру. Какой-то человек всегда был рядом, портил нам жизнь, не давал Сереже вырваться из порочного круга. Это из-за него смс в Сережином телефоне всегда были вычищены. Это из-за него Сережа сбегал из дома. Из-за него Сережа распадался на части, рассыпался в моих руках. Я переждал ломку, неизменно ухаживая за своим несчастным мальчиком. Снова переждал период, когда все было хорошо. Снова позволил Сереже начать нюхать, ведь у него в который раз все было «под контролем». К моменту, когда он стал уходить из дома, я взял отпуск. Как и следовало ожидать, каждый раз, когда я притворялся, что заступаю на сутки, а сам болтался во дворах, он сваливал. Дважды я терял его в толпе, и еще дважды следил за ним до «Станции». Я был удивлен, что он все еще туда ходит. Я ведь и думать забыл про этот чертов клуб! В первый раз мне не повезло, и я снова потерял Сережу из виду. Обыскал весь клуб, но он как сквозь землю провалился. Зато во второй раз мне удалось увидеть картину, которая до сих пор стоит перед глазами. Я заметил, как он поднимается в вип-зону. Он был под кайфом, и я, не скрываясь, просто пошел за ним. Выждал немного, тихонько вмазал вышибале, оставил валяться у стеночки. Внутри, в небольшой комнате, творилось что-то невообразимое. Я ворвался туда, но никто не обратил на меня внимания. Воздух был такой спертый, что дышать было невозможно. Молодые мальчики и девочки беспорядочно совокуплялись между собой, и каждый из них был под кайфом. Я настолько хорошо научился определять признаки подступающей ломки, что сразу мог сказать, кому из этих несчастных детей доза нужна прямо сейчас, а кому — скоро понадобится. Посреди всего этого, как ебаный султан в своем гареме, на диване сидел уже знакомый мне мудак. Это был тот самый Альберт, с коленей которого я утащил Сережу в день нашего знакомства. Пожалуй, вызвереть мне помешало только одно: Сережа был одет. Пока еще одет — он полусидел на диване, облокотившись на Альберта, и целовался с какой-то девчонкой. Альберт посмотрел на меня. Скорее всего, не узнал. Я смог с собой справиться: вышел и прикрыл дверь. Устраивать месиво не было выходом. Меня бы скрутили вышибалы, примчавшиеся на шум, и я бы оказался в ментовке еще до того как успел предъявить свои угрозы. Месиво я отложил на потом. Я переночевал у бывшего сослуживца. Мне нравилось приходить к Вадику: у него в квартире всегда имелось снотворное. Ему тоже нравилось приходить ко мне — в основном потому, что нравился Сережа. Наверное, они тоже трахались, пока меня не было дома. Утром я сделал вид, что вернулся с суток. День прошел совершенно обычно! Меня тихо выносило. Сережа копался в компе, делал что-то со своими кодами, почти ничего не ел, в середине дня снюхал дорожку, потом полез трахаться. Ничто не выделяло тот день в череде предыдущих. Все по накатанной двигалось к срыву и побегу из дома. Я не понимал, сколько времени он ходит туда, на эти обдолбанные оргии, к этому мудаку, возомнившему себя хуй пойми кем. По всей видимости выходило, что давно. Это выводило меня из себя. Сколько лет я был слепым идиотом? Сколько раз убеждал себя, что защищаю его, что у меня все под контролем? Я обнимал его дурацкую голову у себя на груди. Мы оба не спали. Он не мог, а я не хотел. «Почему ты не пошел в свой МГУ?», — спросил я шепотом. «Не донимай меня. Не захотел, — раздраженно ответил он. — В конце концов, это не имело смысла. Пришлось бы уехать, а тут у меня… Все». Я сказал: «Но мы поехали бы вместе». Он промолчал. Тогда я решил, что убью Альберта. Через несколько дней я принес Сереже эфедрина. Больше не мог смотреть, как он нюхает. Мы нажрались колес, запили вином. В моей голове бесконечно крутился план, и под эфедрином этот план казался еще лучше. Я был просто непобедим. Сережины глаза металлически мерцали отражением какой-то хуйни по телеку. Полутьма и голубые всполохи подчеркивали его безжизненно-бледную кожу, потрескавшиеся губы. Волосы больше не казались солнечно-рыжими, да они уже и не были. Он сидел невероятно красивый, все шло так хорошо! В сутки я пошел на отходах, и все стало плохо. Мне повезло, и ночных вызовов в тот раз не было. Утром я еле оторвал голову от подушки. Намерение убить Альберта укрепилось, план обрастал деталями. Я посрался с начальником заступающего караула из-за того, что его ребята наследили в коридоре, сменился и поехал в «Станцию». Доехал к десяти — они уже закрылись. Мне снова повезло: бармен, стоявший за стойкой пять лет назад, все еще работал. Я помог убраться на баре, мы поболтали за жизнь, выпили. Я выудил все, что только мог, об Альберте Бехтиеве. Альберт был не просто частым гостем, он был одним из совладельцев. Ох и перешел он дорогу моему собеседнику! Я узнал о том, что у Альберта скверный характер, куча бабла и нездоровое пристрастие к несовершеннолетним. Он женат, имеет двоих детей, был депутатом Госдумы прошлого созыва. Мне было радостно от того факта, что я убью его не только потому, что не собираюсь делить Сережу. Избавив мир от такого дерьма как Альберт, я стану настоящим супергероем. Как Бэтмен, и даже круче. При помощи старых связей я достал адрес. Прогулялся возле загородного особняка, а затем решил, что это плохая идея. Я не хотел быть убийцей, проникающим в чужой дом ночью. Я хотел быть героем, и поэтому изменил план. Я приладил маячок к Сережиной куртке, которую он таскал, кажется, круглый год, и стал ждать, пока он снова пропадет. Ждать пришлось около полутора месяцев. Я неплохо справлялся, наблюдая, как Сережа медленно подходит к грани. Паничками крыло почти каждый день. Сережа стал замечать, что со мной что-то не так, но я успешно отмахивался. Пожалуй, если бы в одно утро он сказал: «Олег, давай уедем?», я бы бросил все. Квартиру, пожарку, Бехтиева. Сережино безразличие сменилось злыми истериками, затем — оправданиями. Это все было мне знакомо. Наконец, он стал врать, что трезв. В его зрачках-блюдцах я видел свое отражение. В тот день я вернулся из пожарки в пустую квартиру. Проверил Сережу: маячок отправил координаты из Мурино. Я дождался наступления темноты, бросил заранее собранную сумку в багажник и поехал. Я был будто в трансе. Ничто меня не трогало, сердце билось совершенно спокойно. Все было решено, и это делало меня слишком сосредоточенным. Естественно, для своих грязных развлечений Альберт выбрал неприметную высотку возле пустыря. Все складывалось просто замечательно. Я припарковался возле подъезда, еще раз запросил координаты. Сережа был здесь. Я сел на лавку у парадной, не спеша выкурил пять-шесть сигарет. Меня стало мутить, но околачиваться у дома просто так я не мог. Когда какая-то бабка стала заходить внутрь, я придержал ей дверь и проник следом. Я погулял по лестничной клетке, сопоставил номера квартир с расположением окон и вернулся в машину. У меня были бинокль и куча времени. Я собирался вычислить квартиру методом исключения, но этого не потребовалось: мне снова повезло. Уже через полчаса я увидел рожу Альберта в распахнутом настежь окне. Мудак курил, оперевшись на подоконник. «Курение убивает», — подумал я. Помню, что мне понравилась эта мысль. Я почувствовал себя таким уверенным и забавным. Перед дверью нужной квартиры я ненадолго притормозил. Мне на минуточку показалось, что то, что я собираюсь сделать — плохая идея. Я быстро избавился от этой мысли и надавил на кнопку звонка. Через время, показавшееся мне вечностью, я услышал проворот дверного замка. Это произошло настолько внезапно, что я отшагнул назад. Перед этим я не слышал шагов с той стороны, и с радостью отметил, что шумоизоляция тут хорошая. Я ожидал, что дверь откроет Альберт. Не знаю почему. Наверное, мне казалось, что Сережу держат на привязи. Но дверь открылась, и за дверью стоял Сережа. Мы посмотрели друг на друга. Он выглядел настоящей жертвой своей зависимости. Во всем его образе только глаза — возбужденные, блестящие зрачками-омутами, — казались принадлежащими живому человеку. Он стоял на пороге чужой квартиры, одетый в чужую безразмерную рубашку. Исхудавший, до больного ломкий. Он заговорил первым. «Олег?», — спросил он тихо. Я понял, что все это время не дышал. «Что ты тут делаешь?» — сказал он. «А ты?» — сказал я и шагнул внутрь. Он отошел, пропуская. «Ну что, кого там принесло?» — донесся голос Альберта. Я пошел на голос. Сумку бросил в прихожей и совершенно забыл про свой план. Во мне кипела ярость. Я зашел на кухню и опешил. Увиденное поразило меня куда сильнее оргии в «Станции». Альберт сидел за столом. Перед ним стояла тарелка с пастой, бокал и что-то еще. Напротив, на месте за пустующим стулом, было все то же самое. Я отметил, что Сережа почти ничего не съел. Он всегда мало ел, когда нюхал. Я отвернулся от вскочившего с места Альберта, посмотрел на мнущегося в коридоре Сережу. Кажется, я забыл упомянуть, что я — тот еще мудак. Я бы предпочел увидеть стремную БДСМ-комнату, стащить Альберта с плачущего Сережи и все в таком духе. Но попал на обычный ужин. «Кого ты притащил?» — громко спросил Альберт. Сережа выглянул из-за моего плеча. «Это Олег», — сказал он так тихо, что я едва смог расслышать. Альберт как-то странно усмехнулся, а затем опустился обратно за стол. «А, ебырь твой, — сказал он с тошнотворно-понимающей интонацией. — Ну проходи, Олег, будем знакомиться». Я не верил, что это действительно происходит. Мне казалось, что можно отмотать назад, пойти по другому сценарию. Я отодвинул третий стул из-за круглого стола, застеленного ажурной салфеткой. Непривычно тихий Сережа — даже в ломку он не бывал настолько тихим — поставил передо мной тарелку и разложил приборы. «Альберт», — сказал Альберт и протянул мне руку. Я посмотрел на нее, как на ядовитую змею. «Я, право говоря, надеялся, что заскочит Дима, — ничуть не смутившись, Альберт убрал руку и взялся за вилку. — Но раз ты тут, то слушаю. Внимательно, Олег». В голосе Альберта проскочили угрожающие нотки. Они вернули мне почву под ногами. «Я пришел забрать его», — зарычал я и дернул головой в сторону Сережи. Альберт приподнял брови насмешливо-удивленно. «Да забирай, — сказал он. — Кто ж его тут держит?». «Олег, я…», — начал говорить Сережа, но тут же осекся. «Ну что, Сережа, уходишь, остаешься? Будь добр, реши до футбола, я хочу спокойно посмотреть игру, — сказал Альберт. — Сегодня наши с американцами», — пояснил он мне. Я посмотрел на Сережу. На нем лица не было. Он глядел вниз, в одну точку, и тихонько шевелил губами. Я перевел взгляд на свою тарелку и вдруг узнал рецепт: эту пасту его научил готовить именно я. Он не особо любил стоять у плиты, так что я дал ему самый простой рецепт. Хотел, чтобы он мог нормально питаться, пока я на сутках. Томаты надо очистить от водянистой мякоти и семян над миской, а затем мелко порубить. Я встал из-за стола, вздохнул. Пахло пастой, табаком и вином. Прежде всего нужно приготовить томатный соус. В сковороде смешать масло, чеснок и рубленные помидоры, затем вылить туда жидкую смесь из мякоти и семян. Обжаривать на среднем огне минут пятнадцать. Я представил, как хватаю бутылку из-под вина, стоящую на краю стола, и разбиваю о голову Альберта. Как его тело падает с глухим грохотом, а брызги вина оказываются повсюду: на ажурной салфетке, занавесках, на Сережином лице и волосах. Это было бы чертовски глупо. Пока томатный соус обжаривается, можно приготовить спагетти. Варить надо до состояния аль-денте. На упаковках обычно пишут, сколько это по времени. Но не нужно забывать про соус: он нуждается в постоянном помешивании! Я сделал шаг в сторону Альберта. Он проводил меня слегка насмешливым взглядом человека, которому в этой жизни все можно. Я метнулся за его стул и захватил шею в замок. Он слабо дернулся, а затем, когда это уже стало бесполезным, стал вырываться. К счастью, позиция у него была заведомо проигрышная. В какой-то момент он постарался кинуть меня через себя, используя массу тела, и у него почти получилось. Согласно рецепту, спагетти надо вывалить на сковороду к томатному соусу, перемешать и готовить еще около пяти минут. Но, если честно, можно перемешать и сразу класть в тарелку: разницы почти не почувствуется. Когда Альберт перестал дергаться, я отпустил его и взглянул на Сережу. Тот сидел, как каменное изваяние. Он не моргал достаточно долго. «Олег, что ты сделал?», — срывающимся голосом спросил он. «А на что это похоже?», — спросил я. Альберт сполз, а затем грохнулся на пол. Стул грохнулся следом. Сережу начало клинить. Он стал судорожно дышать, издавать звуки, похожие на те, что могло бы издавать какое-нибудь животное. Он схватился руками за горло, стал раздирать его ногтями. «Так, тихо, тихо», — пытался успокоить его я. Я заставил его встать, обнял. Он уцепился за меня достаточно больно. Приступ не отпускал очень долго, дольше, чем обычно длились мои, и я начал беспокоиться. Я шарил глазами по кухне и старался найти что-то, что сможет помочь. И тогда я увидел зип-пакет. Небольшой пакетик с белым порошком, валяющийся на подоконнике. Что ж, это было решение. Я отцепил от себя Сережу, быстренько начертил дорожку и подвел его к столу. Он конечно знал, что делать. Я посмотрел на рыжий затылок, затем на труп Альберта, и вдруг почувствовал себя таким уставшим. На мгновение захотелось просто оставить все, как есть. Бросить остывающий труп, эту ебаную квартиру и Сережу. Но лишь на мгновение. Я начертил еще дорожку, поменьше первой, и, не раздумывая, снюхал. Черти, как же мне стало охуенно. Такого прилива энергии я не чувствовал очень давно. Надо было сматываться. Я посмотрел на Сережу. Он глядел в ответ глазами-омутами. Чертовски красивый, до одури притягательный, только мой. Мне захотелось торжествующе пнуть труп, лежащий у моих ног. Захотелось придушить Альберта еще разок, чтобы как следует насладиться на этот раз. Сережа улыбнулся и обнял меня. Его прикосновения жгли кожу. Я понял, что хочу его трахнуть, и хочу прямо сейчас. В голове проскочила шальная мысль: что-то о викингах, победителях, о ебаном праве сильного. О том, как было бы круто выебать Сережу на трупе Альберта. Мы целовались больно и мокро, будто пытались друг друга сожрать. Я почувствовал металлический привкус во рту. Ощущалось невероятно. На Сереже не было белья. Я полез под рубашку, доходившую ему чуть ли ни до середины бедра, схватил за задницу. Попытался запихнуть в него пальцы. Сережа удержал меня за предплечья. Я достаточно хорошо соображал, чтобы не воплощать в жизнь свои больные фантазии. Тем более, он потянул меня прочь. Мне пришлось отпустить его задницу и пойти следом. В конце концов, это то, что я умел лучше всего — ходить за ним. Он притащил меня в спальню. Я снял с него рубашку, попутно оторвал несколько пуговиц. Меня с ума сводила его беззащитная нагота на фоне моих черных шмоток. В жизни не задумывался о том, что такое может заводить, но под мефом это определенно заводило. Я потащил Сережу к кровати, но он вдруг стал упираться. «Только не там», — сказал он, и даже мой затуманенный разум понял в тот момент, что он всерьез. Спальня была размером со всю мою квартиру. Помимо кровати, там был диван и пара кресел, окружившие журнальный столик. С идеи о викингах я переключился на мысли о рыцарях, драконах и принцессах. Я думал о том, что теперь, когда вытащил Сережу из лап злодея, покажу ему всю нежность, на которую способен. На деле я нагнул его над спинкой дивана и выебал быстро и бессистемно. Я плохо управлял своим телом, чувствовал слишком много. Член то и дело выскальзывал. Я кончил внутрь и только после вспомнил о презервативе, прихваченном из здешней тумбы. В тумбе еще была смазка и куча всякого. Я постарался не разглядывать, потому что по спине побежали мурашки. Не знаю, что бы я делал, если бы смазки не было. Мне нравится думать, что не стал бы его трахать. «Пошли отсюда», — сказал Сережа после того, как я кончил. Я вернулся на кухню, принес сумку, вытащил припасенный бензин. Пока Сережа одевался, я стоял над трупом Альберта с канистрой в руке и вспоминал девочку из окна этажом выше. Кошку, сидящую на подоконнике на пару окон левее. Пожилую пару на двенадцатом. «Ебаный ты в рот», — подумал я и убрал канистру. В моей сумке были: лом, канистра, топор, бутылка спирта, пара тряпок и шприц с дроперидолом. Ничего из этого мне не пригодилось, весь план пошел по пизде. Я идиот, но я везучий засранец. Нельзя было бросать тело: я беспокоился, что Сережа мог быть последним, с кем видели Альберта. Я кое-как зафиксировал голову трупа при помощи лома и скотча, одел его в несколько шмоток, натянул капюшон. Получилось неплохо. Мы с Сережей доволокли тело до машины, закинув коченеющие руки себе на плечи. Во дворе было темно и безлюдно, но на всякий случай я не переставая обещал трупу, что все будет хорошо, что с утра он будет огурцом, а сейчас он поедет домой. Пока Сережа находился в Альбертовой квартире, он был непривычно тих и послушен. Я догадывался, что это ненадолго, но не думал, что он начнет истерику так скоро. Я вырулил из дворов. Он сказал: «Олег, что ты наделал? Зачем?». Я посмотрел на него. Его трясло. Собственные действия вдруг показались мне страшно глупыми. Действительно, зачем я задушил Альберта, подумал я. Весь мой план по спасению Сережи был мелочной местью из ревности. Я будто впервые осознал, что убил человека, что на заднем сидении труп. Сережа зарыдал. Он беспорядочно говорил, рассказывал то про какой-то зоопарк, то про оргии, то клялся, что больше не будет нюхать, и все повторял: «Не надо было этого делать, Олег, не надо было, зачем ты убил его?». Все это смешивалось со слезами и моими скачущими мыслями. Я почти ничего не понимал. «Сейчас ты успокоишься и поможешь мне донести тело», — сказал я у дома. Его слезы высохли практически мгновенно. Прямо в коридоре я замотал тело в мешки для строительного мусора. Вообще-то, стоило заняться им сразу, но меня больше интересовало Сережино состояние. Он присел за кухонный стол и уставился в одну точку. Я сел напротив. Мефедрон требовал заполнить тишину, и я спросил: «Как ты?». Он посмотрел на меня очень странно и сказал: «Он был мне, как отец». Я разозлился. «Отец? Да он тебя трахал!», — закричал я. Сережа глянул волком. «Не так уж и часто, — сказал тихо. — Он больше любил смотреть». Я просто вышел из себя. Как он мог не понимать? Альберт был худшим человеком из всех, кого я когда-либо знал. А знал я целую кучу уродов! Но ни один из них не сажал подростков на наркоту и не заставлял их трахаться. «Ты просто идиот, — сказал я. — Нихрена не понял за столько лет? Когда ты стал к нему бегать? Тебе было мало того, что давал я?!», — последнюю фразу я проорал ему в лицо, и обнаружил себя нависающим над столом. Сережа вжался в спинку стула. «Мы были не знакомы. Мне было четырнадцать. Я рассказывал», — выплюнул сквозь сжатые зубы. Это меня осадило. Я ведь знал, что Сережу трахнул какой-то мудак, но не думал, что этот мудак до сих пор ошивается рядом. Каким же я был придурком! В тот день, когда я встретил его в «Станции», он искал вовсе не спонсора. Он искал того, кто трахнет его перед спонсором. Когда я повелся на идиотскую полувыдумку про школьных хулиганов, Сережа наверняка уже на чем-то сидел. «Я пытался соскочить! — вдруг заорал он. — Ты, блядь, не давал мне и шагу ступить! Да ты хоть знаешь, как я старался, чтобы ты ничего не узнал, Олег?! Как я тобой дорожил, строил недотрогу два ебаных года! А сам жрал колеса и трахался, блядь, с ними всеми!». Сережа треснул по столу. Салфетница завалилась на бок. «Я сам должен был убить его, сам, понимаешь? Ты, блядь, заебал меня пасти! Все из-за тебя, ненавижу! Иди нахуй, Олег, просто иди на…». В дверь позвонили. Мы с Сережей вздрогнули одновременно. Посмотрели друг на друга. Мое сердце билось, как сумасшедшее. Меня догнала паническая атака. Странно, что только к тому моменту, а не раньше. Я построил с десяток теорий, кто это может быть. Одна была хуже другой. Я пошел к двери и, не открывая, спросил, кто. «Дед пихто! Если вы там не заткнетесь, ментов вызову!», — крикнули из-за двери. Выйти на площадку и отпиздить соседа мне помешал только труп, наискосок преградивший коридор. Я немного посидел в коридоре, подышал, а затем вернулся к Сереже. «Тише, мусора нам сейчас точно ни к чему», — сказал я. Он кивнул. «Ты слезаешь с мефа. Окончательно». Он снова кивнул. «Тебя пристегнуть?». Он оскалился и сказал: «Иди нахуй». Мы легли в разных комнатах и не спали всю ночь. Я слышал, как он ворочается. Слышал, как пошел в коридор и трогал труп. Утром я ушел на сутки. Когда вернулся, обнаружил тело Сережи в ванной. Я мог бы попытаться его откачать. Мог вызвать скорую. Но я залип на кровь под его носом — не свернувшуюся, еще теплую — и завыл. Я обнимал его, качал на руках, рыдал. Тряс за плечи. Кричал что-то, разбил раковину. Я не мог поверить, что его больше нет. Мусора появились вместе с медиками. У меня силой вырвали его тело. Больше я его не видел. В СИЗО мне только и остается, что бесконечно пересказывать эту историю самому себе и думать: где я ошибся? Может, не стоило предлагать клинику. Наверное, и в пожарку идти не стоило. И надо было настоять на поступлении в МГУ, в конце концов. А если бы в «Станции» Сережа встретил не меня, а кого-то другого? Кого-то лучше, сильнее, надежнее? Этому человеку он смог бы рассказать обо всем, что происходило. Я — просто мудак с паническими атаками, проблемами с гневом и пристрастием к бутылке. И пока следствие выясняет, насколько именно я мудак, я медленно гнию изнутри. Туда мне и дорога. Я не слежу ни за датами, ни за тем, что ем, ни за тем, что говорю соседям. Меня переводят из камеры в камеру. Я часто плачу, потом приходится драться. В драке хорошо, в драке я чувствую хоть что-то кроме удушающей тоски. Я отмахиваюсь от адвоката, на допросах говорю только «Не помню» и «Я не убивал Бехтиева». В один день следователь говорит: «Вы знаете, что Сергей Разумовский выжил и утверждает, что несет ответственность за убийство Альберта Бехтиева? Можете ли вы это подтвердить?». Меня распирает сардонический смех. Я не понимаю, зачем он издевается. «Я не убивал Бехтиева», — говорю я. А затем наступает суд. Меня приводят в зал заседания в наручниках, заводят в клетку. Тут поразительно много народа. Люди с камерами, перешептывающиеся между собой незнакомцы. Когда заходит судья, все встают. Затем садятся. Мое сердце пропускает удар, и я так и не опускаюсь на лавку. В зале, в толпе, я вижу Сережу. Закрываю глаза, жмурюсь, открываю снова. Сережа никуда не девается. Смотрит прямо на меня, такой прямой, осунувшийся, но живой. Совершенно точно живой. Руки начинают дрожать, горло будто опухает. Мне становится тяжело дышать. Под десятками взглядов, устремленных на меня, я осторожно сажусь, чуть не промахиваюсь. Чертовски не вовремя началось. Становится очень жарко, и я с трудом отвечаю, когда судья называет мое имя. Боюсь оторвать взгляд от Сережи. Тысячи вопросов роятся в голове, вытесняя друг друга. Мне совершенно не до панической атаки. Я смотрю на него, а он — на меня. Через какое-то время меня немного отпускает, и я замечаю мента, ошивающегося рядом с Сережей. Замечаю, что Сережа в наручниках. Какого черта? Наступает время для свидетельских показаний, и свидетели выходят из зала. Сережа идет следом, а за ним идет мент. Я чуть не вскакиваю с лавки, чуть не кричу его имя. Вовремя останавливаю себя. Теперь мне вовсе не все равно, что со мной будет. Раз Сережа жив, это все меняет! Я начинаю следить за судом. С удивлением понимаю, что мой адвокат — грамотный мужик. Первый свидетель — мой сосед сверху. Тот, что грозился вызвать ментов. Он рассказывает о том, как накануне убийства слышал крики, и как вызвал полицию, когда услышал, как я выл над Сережиным телом. Вторая свидетельница — Тамара Ивановна с сорок шестой — рассказывает, как я донес ей пакеты из магазина, да и вообще всегда был славным парнем. Начальник моего караула, подбадриваемый из зала начальником части, говорит очень пространно и много, но по всему выходит, что я никогда не вызывал впечатление ублюдка. Мне на всех них насрать. Я жду лишь одного свидетеля. Сережа дает показания самым последним. Он выходит на трибуну, расправляет плечи. Мент не отстает. Мне больно видеть его в наручниках, но я отмечаю, что он не такой бледный, каким был раньше. И вообще он, кажется, чист. Он похож на продукт моего воспаленного сознания. Я задерживаю дыхание. Если он заговорит, если я услышу его голос, это будет значить, что он действительно жив, действительно здесь. Будет значить, что я его не убивал. Услышать его голос — все, чего я хочу. Он говорит: «Уважаемый суд. Олег Давидович не мог совершить этого убийства. В ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое марта, пока Олег был на смене в пожарной части, я убил Альберта Бехтиева». «Сережа!», — кричу я, и у меня перехватывает дыхание. В голове снова начинает стучать, я начинаю задыхаться, но упрямо рвусь вперед, хватаясь за прутья клетки. «Я прерву суд, если вы не сядете! Немедленно!», — кричит судья. Ее голос эхом звенит в ушах. «Порядок в зале суда!», — кричит она. Я усаживаюсь на скамью и стараюсь унять приступ. Скорее, скорее, иначе Сережа себя загубит! «Уважаемый суд, вы имели возможность ознакомиться с материалами дела Сергея Викторовича, — говорит кто-то, кого я не вижу. — Мы настаиваем, что господин Бехтиев по собственной воле заявился в квартиру господина Волкова и при помощи угроз склонял Сергея Викторовича к…». «Мы рассматриваем дело Волкова Олега Давидовича, порядок в зале суда!». «Настаиваем на переквалификации дела…». «При превышении пределов необходимой обороны…». «Ах вы уроды!». «Олег не убивал…». «Где медицинский работник?!». Мир погрузился в темноту. Наш с Сережей общий адвокат рассказывает мне, что произошло. Оказывается, Альберт пришел к нам с Сережей, пока меня не было дома. Оказывается, он склонял Сережу к сексу и употреблению наркотиков. Оказывается, что Сережиной жизни угрожала опасность. Оказывается, что Сережа лишь защищался, и случайно придушил Альберта. Я усмехаюсь. Последнему придурку будет ясно, что чтобы задушить такого, как Альберт, надо быть таким, как я. Но никак не таким, как Сережа. «Сергей Викторович настаивает, что все было именно так», — говорит адвокат на прощание. В СИЗО можно смотреть «Первый» по вечерам. Я обычно пялюсь в экран, почти не воспринимая информацию, но в этот раз выходят «Вести», и я вижу Сережу. Он выглядит лучше, чем прежде. От сердца отлегает. Я не знаю, что из того, что говорит Сережа — правда, но девчонку, которую показывают следом, я точно видел на той оргии в «Станции». У них целая куча компромата на Бехтиева. Фото, видео, много историй. Я и не знал, что Сережа может быть таким вежливым и несчастным. Даже у меня он никогда не вызывал столько сочувствия, сколько вызвал у моих сокамерников. «Ну и прально, что замочил, — говорит Лысый. — Я б еще раньше прирезал». Я соглашаюсь. Учитывая, что Лысого обвиняют в убийстве собственной жены, он бы кого угодно прирезал. А вот Леха — хранение и распространение — говорит, что в их кругах Альберта знали, и что мужик был хороший. «Но малолеток конечно ебал, это да», — добавляет Леха. Женек говорит, что Сережа пидор, и поделом. Я бью без предупреждения. На втором суде меня признают непричастным к совершению преступления. Сережи в зале нет. Из СИЗО меня забирает Вадим. «Ты даже не представляешь, сколько торчишь мне», — заявляет он, как только я забираюсь в машину. «Рассчитаемся. Едем к Сереже», — говорю я. Вадим ржет и трет переносицу. «Успокойся, едем домой. Ты ему не женушка, не пустят». Он прав. Я реально торчу Вадиму кучу денег. Он оплатил адвоката и дал на лапу патологоанатому. «Нахуя тебе это надо было?», — спрашиваю я. «Сережа попросил, — хмыкает Вадим. — Не бесплатно, конечно. Да ладно, ладно, не заводись ты! Он слил мне компромат на Бехтиева, я загнал одному интересующемуся. Прикинь, лох какой». Вадим скалится совершенно по-акульи. «Ну ты и крыса. Тебя когда-нибудь прибьют с такими приколами», — усмехаюсь я. Чтобы выудить Сережу из тюрьмы, я разворачиваю целую общественную кампанию. Ко мне намертво прилипает образ опекуна, старшего друга и товарища. Я даю два интервью и четко следую плану, придуманному Сережей. То, что он придумал это все ради меня, придает сил. В Сережином матрасе я нахожу пакет мефедрона. Руки так и чешутся, но я — не безмозглый подросток. Я хуже. Я загоняю порошок неудавшемуся Сережиному дилеру и продолжаю рассказывать миру, как моего дорогого друга, активиста и отличника, несчастного сироту и просто хорошего парня мучал ныне покойный мудак. У меня хорошо получается, ведь я действительно верю в то, что говорю. Меня с извинениями восстанавливают на должность в пожарке, предлагают даже поучиться за счет государства и уйти на повышение. Этого мне нахуй не надо. Я целиком и полностью занят делом. У меня нет времени ни на что больше: каждый мой день посвящен Сереже. Нервы сдают, панические атаки учащаются. Я постоянно думаю о том, что Сереже ну никак нельзя попасть в тюрьму. Мне часто снятся кошмары про следственный изолятор. Пятнадцатого ноября две тысячи четырнадцатого года, после семи судебных заседаний в двух инстанциях, Сереже назначают два года ограничения свободы. Я думаю, что после этого уж точно исчерпал свой запас удачи, но хуй с ним, если честно. Менты продираются сквозь обступившую толпу. Сережа смотрит в пол. Я иду следом, бесконечно благодарю всех за участие и поддержку. Люди хлопают, машут плакатами, фотографируют нашу процессию. Его сажают в машину и везут домой, а мы с Вадимом и Марго, девчонкой из того выпуска "Вестей", едем следом. Сережа садится на кухонный табурет, мент закрепляет браслет на его ноге. Мусора шмыгают по дому и устанавливают какое-то оборудование. За ними следят Вадим и Марго. Я занят тем, что пытаюсь не укатиться в очередную паничку. Я думал, что вид Сережи, снова оказавшегося дома, принесет мне радость. Он глядит на меня из-за макушки мента немного растерянно. Вместо радости я ощущаю удушливое предчувствие беды. Когда нас оставляют вдвоем, мы молчим и опасливо глядим друг на друга. Сколько раз мне хотелось обнять его в зале суда! Нас всегда разделяла клетка. Теперь разделяет что-то куда серьезнее. Я так перед ним виноват. Он сползает с табурета, делает пару шагов навстречу. Я стою, как абсолютный истукан. Он рушит стену между нами с такой легкостью, будто я ее выдумал. В его объятиях так тепло. По моим щекам текут слезы. «Прости меня», — выдавливаю я. Но разве такое можно..? «И ты», — шепчет он, а затем вжимается губами в мою щеку. «Знал бы, как я мечтал о нормальной ванне, — мурлычет он. — И приготовь мне что-нибудь, умираю от голода!». Сережа идет в ванную, я иду на кухню. Душа поет. Я нарезаю морковь и ловлю себя на том, что вслушиваюсь. Шумит вода, и больше ничего. Я бросаю нож, подхожу к двери и прислоняюсь ухом. Слышу, как Сережа плещется, и успокаиваюсь. Приходится повторить это раз десять, а затем все стихает. Я ставлю бульон на огонь, бросаю туда обжарку. В ванной тихо. «Все нормально?» — кричу я. «Ага!», — отзывается Сережа. Суп варится, я присаживаюсь на диван и чувствую, как заходится сердце. Из ванной не слышно ни звука. Перед глазами встает Сережино тело, распластанное на кафеле. Я трясу головой, обнимаю себя крепко, как написано в интернете. Стараюсь выровнять дыхание и мысленно назвать все предметы вокруг себя. Ни черта не помогает, воображение рисует Сережин труп. У трупа шея, окольцованная лиловыми синяками. Наконец он выходит из ванной, завернутый в мой халат и полотенце. Дома, наконец дома. Идет на кухню, пытается открыть крышку кастрюли, обжигается, берет тряпку. Нюхает бульон и счастливо оборачивается на меня. Я стараюсь скрыть свое состояние, как могу, улыбаюсь в ответ. «Скоро будет готово?», — спрашивает он. Я стараюсь ответить, но горло сдавливает в таком спазме, что говорить не выходит. Нельзя показывать слабость, нельзя. Он ведь только что из СИЗО. На кого ему положиться, если я слаб? Мне не нужна помощь, совершенно нет. Надо думать о Сереже, ему куда тяжелее. Как же он без меня? Звено проходит мимо, оставляя меня лежать под балкой. Мэйдэй, я сто третий, и я так устал. Я вдыхаю из последних сил и говорю-шепчу: «Помоги». Сережа меняется в лице, подбегает ко мне, роняет полотенце. Мокрые волосы рассыпаются по лицу. «Олег, что…». Он глядит на мои дрожащие руки, берет их в свои. Затем кладет мою ладонь себе на сердце. «Давай закроем глаза и подышим, да? — просит беспокойно. — Мы с тобой дома, на плите суп, я только что вышел из душа. Ничего страшного, правда? Дыши со мной, давай, Олеж, дыши. Вдох, выдох, вдох…». Сережа продолжает говорить, и я растворяюсь в его голосе, делаю вдох и, кажется, наконец понимаю, в какой именно момент все пошло по пизде. «Сереж, — говорю я, когда горло немного отпускает, — мне нужна помощь». После этих слов становится легче дышать.