Seekrankheit (Морская болезнь)

      Анна никогда не чувствовала себя такой слабой и уязвимой, как с этим парнем. Его взгляд будто смотрел в самую душу Анны, будто видел её насквозь, выворачивая на свет самые сокровенные мысли Кёямы. Анне не понравилось это чувство, но понравился Йо. Какая жестокая ирония судьбы! Этот добрый парнишка пытается с ней подружиться, но понятия не имеет, на что себя хочет обречь… С ней ему будет тяжело. Именно поэтому она должна отогнать этого дурака, пока не поздно. Но даже понимая эту простую истину, Анна никак не могла перестать прокручивать в голове слова молодого человека с такими добрыми и мягкими глазами цвета светлого дерева: «Анна, я же не такой олух, каким кажусь, я вижу, что это не искреннее, но лишь напускное раздражение… Только вот я не понимаю, почему ты так отчаянно пытаешься отогнать меня…» На какое-то мгновение девушка захотела ему всё рассказать. Захотела рассказать, что у её замкнутости и нелюдимости есть оправдание, захотела рассказать, что относиться враждебно к чужим и не доверять улыбкам и словам её научил детский дом, в который она попала после того, как её маму, — настоящую, разумеется, а не приёмную, которой была Наоми, — лишили родительских прав после того, как перепуганная до смерти десятилетняя Анна прибежала к соседям просить помочь маме, которая уже второй час лежит на полу, ловя приход, и не слышит дочку. Встревоженные словами ребёнка соседи обнаружили женщину в неясном им состоянии, похожем на бессознательное, и вызвали скорую. Врач скорой поставил загадочный и страшный, как, впрочем, практически все слова в языке медицины, диагноз «абстиненция» и сообщил, что женщину необходимо доставить в клинику для алко и нарко-зависимых пациентов, одну из двух в их небольшом Аомори, — «Новая жизнь». Анну поспешно увели из квартиры, чтобы пугающие новости не отягощали неокрепшую детскую психику. И дальше понеслось: осмотры службы опеки, беседы с детскими психологами и психиатрами, с педагогами из детского дома; адаптация в не самом дружелюбном и добром детском обществе с его неприятием и враждебностью по отношению к новой замкнутой девочке, нескончаемые беседы с потенциальными родителями, на которых Анна должна была сделать всё, чтобы очередные равнодушные люди захотели взять её в семью, а после каждой из таких бессмысленных и бесполезных встреч с равнодушными взрослыми — новые злорадостные комментарии других детей. Девочке так и не удалось привыкнуть к тому, что любой успех в её жизни в детском доме будет воспринят с неприятием со стороны других воспитанников. Но каким-то чудом её всё-таки взяла семья из такого далёкого Токио, куда супруги средних лет и приехали с Анной, чтобы подарить тринадцатилетней девочке новую жизнь в столице. Стоит ли говорить, насколько разумным это было решением… Ведь в Аомори Анне каждый столб напоминал о событиях несчастливого детства в душной квартирке, где бóльшая часть ложек была опалена; где спать было невозможно из-за постоянных звонков среди ночи, а мама засыпает на кафеле в ванной; где денег и украшений нет, ведь маме нужна доза. Много ещё этих «где» могла бы привести Анна, да только, к счастью, теперь не за чем. От наркоманского призрака Аомори убежать можно, и эту задачу решает лишь один переезд. Но вот можно ли убежать от собственного детства, в котором мамы не было, а если и была, то только когда не ловит приход или тягу? Анна старалась не думать об этом, убеждать себя, что с переездом в Токио может забыть об этом всём, забыть о шприцах, которые валялись на каждом шагу в их квартирке в Аомори, забыть о значении этих неведомых наивному и невинному детскому разуму, слов. А ведь было время, когда «Герман» для девочки было не больше, чем мужским именем, равно как «хмурый» — не больше, чем безобидным синонимом слова «угрюмый»… Но при всём этом мама никогда не угрожала жизни дочери, никогда не била её, почти никогда не повышала голос даже… Анна помнила только один такой случай.

Когда-то в жизни Анны.

       Девятилетняя девочка с любопытством в янтарных глазках крутила в ручках один из шприцев, пока мама носилась по квартире, не обращая на дочь ровно никакого внимания, явно будучи увлечена чем-то более важным настолько, что пробивало привычную для женщины апатию. Но в один момент мать с впалыми щеками на осунувшемся лице разъярённо-нервно обратилась к девочке:       — Анна… Что это у тебя в руках, дочка?.. Случайно не моя «пятёрка»?.. Я его тут ищу уже полдня, Анна! Я разве не говорила, что запрещаю играть с моими вещами?! А ну дай сюда! Запомни раз и навсегда: мама очень недовольна, когда ты берёшь её вещи без разрешения. Понятно?! Понятно или нет, отвечай! — кричала женщина почти в истерике, грубо выхватывая шприц из слабых детских ручек перепуганной девочки, которая едва не плакала от страха и от того, что мама кричит на неё.       — По… понятно, мамочка… — тихо пролепетал испуганный детский голосок со слезами в нём.

      Конец воспоминания Анны.

      И всё же Анна не злилась на маму, даже отчётливо помня все эти мрачные обрывки своего детства с запахом медикаментов и наркотиков. И потому девочка не сдержала слёз, когда узнала, что её мама умерла от СПИДа в одном из таких реабилитационных центров. И потому же девочка агрессивно огрызалась и грубила каждому, кто открывал свой рот в адрес её матери. Где, где были эти бдительные «доброжелатели», когда её мама покупала первую дозу, которая запустила адский механизм формирования зависимости? И какого чёрта вылезли сейчас, когда ничего уже не предотвратить и никого не спасти?.. Но всё это теперь в прошлом, и Анна уже почти не вспоминает обо всём, что было. Девушка, наконец, начала новую жизнь без больных воспоминаний. И теперь блондинка лихорадочно искала свой красный палантин, ведь под дверью нового дома в новом городе всё-таки ждал Йо. Но Анну это совершенно не беспокоило. Сам пришёл, она его ни о чём не просила, ну вот пусть ждёт, раз уж так неймётся подружиться.       Отыскав-таки аксессуар и привычным отработанным движением скрыв под ним волосы цвета самой спелой пшеницы, Анна бросила последний оценивающий взгляд на холодную и недоступную девушку в отражении зеркала. Как обычно, безупречна, но не хватает одной привычной детали… Синие чётки, которые она привезла из Аомори — последнее напоминание о тяжёлом детстве, ведь были подарены ей психологом детского дома для того, чтобы в моменты, когда на девушку нападает апатия, связанная с болезненными воспоминаниями о матери и квартире в Аомори, Анна успокаивалась и, мерно и сосредоточенно перебирая синие бусины, педантично и сконцентрировано, возвращалась в реальность. М-да уж… Анна представила одну из вполне вероятных и тем более жутких картин развития общения с Йо.

***

Одна из зарисовок в фантазии Анны.

      Она волнуется, ведь этот расслабленный и чертовски красивый парень снова смотрит на неё так, будто уже всё знает, хотя он всегда так смотрит… В сознании Анны возникают болезненные клочки воспоминаний. Вот мама куда-то уходит в ночь с сумкой всех наспех собранных ценностей, что были в их квартирке. Конечно, ей остро необходима доза, ведь ломка уже началась, и это сводит бедную женщину с ума. В её погибшем сознании отчаянно трепыхается ещё только одна мысль о том, что срочно нужно добыть всего лишь одну несчастную дозу. Вот так, оставляя дочь одну в тёмной пустой квартире, мать уходит в сгущающиеся сумерки, сдать всё добро в ломбард и выручить хоть какие-нибудь деньги, чтобы на точке встретиться со своим дилером. Потом, когда женщина вернётся домой с пустыми руками, потому что у поставщика больше нет товара, Анна увидит муки мамы и поймёт, что такое «тяга», когда мама будет извиваться на полу в ванной, сходя с ума от разъедающего изнутри желания, нет, необходимости, ширнуться и хотя бы на одно призрачное и тающее мгновение ощутить этот кайф от усыпляющего и расслабляющего героинового прихода, когда превращается в живой труп с медленным мерным сердцебиением и бледной кожей. Анну всегда пугала такая заторможенная и сонная мама, поэтому женщина запиралась в ванной или уходила к таким же друзьям-наркоманам, чтобы вместе с ними разрушать свою жизнь в какой-нибудь прокуренной квартирке, по полу которой были раскиданы шприцы и тела людей, то ли ещё живых, то ли уже не очень.