из простуды в любовь.

хисыну нездоровится с самого утра. у него начинает болеть голова прямо во сне: ему кажется, будто сотни металлических молоточков отбивают у него в висках ритм знаменитой песни "zoo" от группы nct. песня, конечно, неплохая, но вот в сочетании с болью дает убийственный и беспроигрышный эффект. особенно когда приходит осознание, что нужно вставать с кровати. ли аккуратно приподнимается, чувствуя, что если двинется активнее, то непременно рухнет на пол, и усиленно моргает: перед глазами все странно размыто, и хисын успевает отдаленно подумать о том, что нужно проверить зрение. все-таки не каждый день встаёшь с постели с чувством, будто твои глаза побывали в грязной луже на улице. однако, как оказывается позднее, это ещё только полбеды: хисын не может банально вылезти из постели. на лбу выступают еле заметные капельки пота, руки худые, сжимающие одеяло, трясутся – ощущение, будто в их с джеем спальне далеко не августовская температура, да и не сентябрьская, как видно, тоже. вылезать из тёплой кровати не хочется совершенно: как только ли предпринимает отчаянную попытку встать и хотя бы переодеться, его накрывает волна холодовой дрожи – он не дурак, понимает, что температура растет, но как он скажет об этом кому-нибудь? разве что чонвона предупредит, что репетировать сегодня придется немного меньше – горло уже начинает раздирать стальными когтями острой, непрекращающейся боли, и ли глухо рычит, падая лицом в подушку и заворачиваясь обратно в одеяло, чтобы хоть немного согреться. просто потрясающе. — вставай, красавец, нам скоро в студию! – джей появляется как всегда тихо и очень тактично: стучится в дверь специально, чтобы предупредить о собственном приходе, и входит только после ответного угукания ли. обычно происходит наоборот, и хисын просыпается первым, давая чонсону пару часов форы, но в этот раз все явно летит к чёрту – хисын встать-то банально не в состоянии, что уж говорить о записи новых треков. забавно. джей выглядит до неприличного свежо: мокрые от недавнего душа волосы блестят в свете одной единственной лампы, которую тот зажег специально, чтобы разбудить хисына; толстовка новая, недавно выстиранная и выглаженная так, что только приятно посмотреть, духи знакомые, дорогие, как почка динозавра – даже у их менеджера, кажется, нет таких денег, а у джея вот есть. странно, но то, как пак выглядит сегодня, ощущается почему-то по-особому приятно. хисын вылезает из постели с большим трудом, вслушиваясь в легкую ненавязчивую мелодию, что насвистывает пак: у него есть ужасно красивая привычка петь во время поиска одежды в шкафу – маленькая формальность, с которой ли уже давным-давно смирился. это не особо мешало, но если джей просыпался раньше или не дай бог собирался куда-то на ночь глядя, стоило бы наглухо заклеить ему рот, чтобы ни один звук не проскользнул среди ровных белоснежных зубов. иначе отдых испорчен. первые пять минут все идёт как нельзя лучше: хисын отлично держится на ногах и почти не шатается, несмотря на предательскую дрожь в коленях и легкое, ненавязчивое головокружение; проблемы возникают на кухне, когда они с джеем выходят завтракать – остальные ещё не проснулись, но чонсон уже начинает готовить еду для всех (как говорится, "кто рано встает, тому бог подаёт") и ждет, когда впоследствии младшие начнут подтягиваться, просыпаясь от ошеломляющих ароматов, доносящихся с кухни вместе с еле слышным пением джея. — хисын-а, ты в порядке вообще? – ли тяжело опускается на стул, сбивчиво дыша и опираясь на стол локтём, а джей заботливо руку ему на спину кладёт, аккуратными круговыми движениями поглаживая напряженные мышцы и будто бы успокаивая: в глазах – неподдельное беспокойство, а хисын ответить толком не может. перед глазами все немножко плывет, и душно так, словно в комнате градусов тридцать пять, хотя совсем недавно он не мог вылезти из-под одеяла, чувствуя, что трясётся от холода. да уж, попал он знатно, особенно перед самым камбэком. — конечно, – через силу выжимает из себя хисын, практически сквозь выступающие от температуры слёзы, с трудом поднимая голову и отрываясь от старательного разглядывания какой-то неопределенной точки в полу: это помогает сосредоточиться и ненадолго отвлечься от головокружения и невыносимого жара. джей мог бы помочь, конечно мог бы, он не может не заметить – у пака слишком зоркий глаз, да и вообще он очень сильный эмпат, чувствующий волнение и боль за миллиарды километров вокруг. — все хорошо. просто голова закружилась немного, я в порядке. джей, конечно, ведётся и наивно верит в то, что хисын ему говорит, но ещё минимум час пристально следит за тем, чтобы ли не упал, пока поднимается из-за стола, не влетел в дверной косяк, чувствуя новую волну головной боли, не разорвал связки от рвущегося наружу кашля. и хисын, если честно, ему безумно за это благодарен: он никогда не признается, что ему нужна та или иная помощь, но в случае с чонсоном все немного иначе. они делят одну комнату на двоих уже который год и давно выучили все привычки друг друга: ли безошибочно может сказать, сколько ложек сахара пак кладет в чай и почему не пьет кофе с молоком, сколько песен группы red velvet он знает наизусть и сколько секунд репа способен считать считать с листа, если его спонтанно попросить. джей же в свою очередь знает, как часто хисына накрывает бессонница и что в этом случае нужно делать, сколько у ли цифр в пароле на телефоне и почему из раза в раз с наступлением весны и выходом из-за туч солнца он начинает неудержимо чихать, как маленький котенок. и джею немного плевать на то, что этот котенок метр восемьдесят ростом – чихает то похоже. хисын, конечно, об этом не знает и никогда не узнает, потому что чонсон своей репутацией заботливого отца и тактичного юмориста все ещё дорожит, но не думать об этом не выходит. особенно когда ли и вправду начинает чихать, на автомате вытирая нос ребром правой ладони. — ты бы поменьше работал да побольше чаю пил, – хисын в ответ бурчит сердито, чувствуя, как от слабости дрожат колени, но чонсон абсолютно серьезен: о здоровье и вправду надо думать. тем более когда на носу запись нового альбома. — да, скажешь тоже..а над вокалом кто будет корпеть? великий пак чонсон? чонсон в ответ только головой качает, улыбается ласково, совсем как старший брат, и хисын чуть ли не головой об стену бьется: ну какого черта ему не верят?! но джей, как ни странно, больше не лезет: оставляет таблетки на столе, заранее предупредив, что рассасывать их нужно каждые четыре часа минимум, и исчезает в студии вместе с ники и сонхуном – хоть кто-то в этом мире работает, а не думает о здоровье. хисыну, кстати, тоже не помешает. все кардинально меняется, когда в поле зрения ли появляется джейк: растрёпанный, немного помятый от сна, он выглядит как маленький воробей, который в зимний день только-только выбрался из гнезда и ещё он успел понять, что с ним происходит. хисын иногда думает, что джейк совсем не похож на щенка, каким его считают все фанаты – он скорее что-то среднее между этим самым воробьем и худым котом, который сначала требует открыть дверь, а после никуда не уходит, а только сидит и воет. некий собирательный образ обычного мембера-австралийца. — хён, у тебя все хорошо? – и этот туда же. собрали группу эмпатов на его, хисына, голову, а ему теперь думай, что кому говорить. признать, что ему нужно немного помочь с лекарствами и обычным, по детски банальным лечением, он не может, а попросить об этом так и думать нечего. хисын слишком привык со всем справляться самостоятельно – так уж вышло, что с родителями не все было гладко, а потому любую обиду, любую, даже самую маленькую проблему приходилось прятать глубоко внутри, чтобы никто никогда не нашёл и не догадался, что что-то не так. иногда хисын искренне не понимает, почему все хотят ему помочь – разве у него написано на спине "помоги мне"? разве его глаза выражают сломленность и боль? разве он чего-то просит у других? нет, нет и нет. тогда к чему эти вопросы? чего они хотят добиться? какого ответа они ждут? вопросов меньше не становится – напротив, с каждым проведенным в команде днем их становится все больше и больше, особенно когда ли понимает, что надо кому-то рассказывать о своих проблемах (со здоровьем особенно). ли понимает, что надо кому-то открываться. а заниматься таким он не умеет. хисын вообще, если говорить честно, врать не любит. и не любит, когда врут ему. но в иных ситуациях говорить правду просто язык не поворачивается: ему все время кажется, что его не поймут, не примут, оттолкнут и не помогут никогда, а может, ещё даже хуже сделают. он и сам не знает, откуда это пошло: раз кто-то пошутил пару лет назад, а там ещё дальше, и ещё, и ещё, а боль – как снежный ком. она копится и копится и вырастает вот в такие вот стены, которыми ли хисын отгородил себя от других. или других от себя. он пока и сам-то не до конца разобрался. – все в порядке, джейк-и, просто перетрудился немного, – слова, так-то, даются с огромным трудом, и хисын головой мотает, чтобы развеять температуру и головокружение: джеюн, попутно причесывая ещё не уложенные волосы рукой и превращая их в ещё большее гнездо, присаживается на корточки, проницательно глядя на ли. взгляд, пойманный у джея, узнать нетрудно: такой же внимательный, пронзительный, стреляющий, кажется, в самую душу. у хисына есть вообще душа? джейк вдруг улыбается слабо, утягивая хисына этой улыбкой в свой радужно-ванильный веселый мир, и протягивает руку, дотрагиваясь до чужого лба. пальцы приятные, прохладные – шим, кажется, совсем недавно умывался – и хисын против воли подается вперед, навстречу этому короткому, но действенному прикосновению: головная боль на секунду затихает. — боже мой, да ты горишь! "да что ты говоришь" остаётся висеть в воздухе: по одному насмешливому взгляду ли джеюну все и так понятно. опять надеется справиться самостоятельно. разве так тяжело понять, что обычные забота и любовь может целую болезнь вылечить? — ты заразишься, джейк-и, – хисын слабо улыбается, стараясь максимально свести на "нет" собственное саркастичное выражение лица, и аккуратно отодвигает руку джейка от своего лба; тот вздергивает брови, чувствуя, что атмосфера накаляется, причем совсем не потому, что ли хочет рассориться или просто встать и уйти. у него снова скачет температура, и, по всей видимости, именно она дает убийственный эффект в виде кругов перед глазами и неспособности здраво мыслить. забавно скорее то, что хисын, болея, превращается в упрямого, своенравного подростка, который напрочь отказывается признавать то, что ему плохо и о нем нужно позаботиться. в остальном все как всегда – хладнокровие, колкие, но всеми любимые шутки и страстное рвение заработать переутомление в студии. ничего нового. а джейку о хисыне заботиться хочется. хочется, чтобы тот почувствовал, что небезразличен, что свои проблемы можно выставлять на всеобщее обозрение и что принимать помощь – нестрашно. что её можно попросить у кого угодно, у него, джеюна, так тем более, но это же ли хисын. тот самый, что однажды работой довёл себя до нервного истощения и никому не сказал, пытаясь разгрести все в одиночку. тот самый, что прошлой зимой заработал жестокое воспаление и три недели не мог нормально разговаривать, а только кашлял и задыхался, срывая к чёрту голос. тот самый, что влюбился в собственного лучшего друга, шим джеюна, не понимая, как это произошло, и решил спрятать чувства глубоко внутри, чтобы потом вырезать с корнем и выбросить. тот самый, что привык к девизу "у тебя есть только ты". — нет уж, хисын-хён, так не пойдет, – хисын изумленно поднимает голову, глядя, как джейк уже орудует руками по его телу: щупает лоб, запястья, проверяя пульс, заглядывает в глаза, будто бы выискивая признаки такого расшатанного здоровья у ли. — если уж ты заболел, будь добр, посиди спокойно и позволь позаботиться о тебе. я никуда тебя в таком состоянии не отпущу, а чонвон так тем более. хисын и рта не успевает раскрыть, как видит, что джеюн уже стоит около плиты, где совсем недавно хозяйничал джей: правда, шим не готовит, а заваривает любимый чай ли, добавляя туда мед, имбирь и шиповник, но это ведь неважно, правда? пока хисын пытается научиться жить заново, (он все ещё плохо соображает, а от активных действий со стороны джейка голова кругом идёт ещё больше), тот уже оставляет перед ним кружку с готовым горячим чаем и махровое полотенце, смоченное, кажется, холодной водой – вот тут хисын пугается уже конкретно. особенно когда джейк опускается перед ним на колени, расстегивая молнию на чужой толстовке и хитро, совсем по-детски улыбаясь ли. — ты что творишь? – вместо грозного, стального голоса у хисына выходит только хриплый вздох, переходящий в шепот, и джеюн весело смеётся: не потому, что насмехается, а потому, что хисын все ещё дурачок. — угадай с трёх раз, у тебя одна попытка. и касается прохладным полотенцем чужого лба, заставляя ли содрогнуться всем телом от контраста температуры. он бы, если честно, с удовольствием начал ворчать на тему того, что джейк совсем себя не бережет, да и кроме того много себе позволяет, но когда ощущение сорока градусов жары в комнате исчезает, а от холодных прикосновений становится легче, хисын крепко задумывается. быть может, джейк все же тот самый, которому можно доверять не только свое здоровье, но и что-то ещё более сокровенное? быть может, он точно не плюнет в спину и не предаст? хотя какое там – это же шим джеюн, любимый воробей группы, способный любого вывести на улыбку и хорошее настроение. ну солнце, не иначе. джейк вдруг улыбается, замечая, как ли зависает, глядя на него, и аккуратно проходится полотенцем по горящим скулам, не сразу, но постепенно стирая температуру с чужого лица. — выпей чай, хён. он поможет не повредить твое горло, когда ты будешь петь. хисын открывает было рот, чтобы что-то ляпнуть в ответ, но джеюн заставляет смолкнуть одним взглядом: ли послушно берет кружку в руки, делая на пробу первые глотки, и не говорит ни слова до тех пор, пока джейк от него не отходит – полотенце уже перестает быть холодным, впитав в себя жар с лица хисына и смахнув температуру почти целиком, а значит, оно больше не слишком то и нужно. джейк споласкивает его под краном в кухне, вешая сушиться на спинку одного из стоящих вокруг стола стульев, и почти неловко вытирает руки о пижамные штаны, заставляя хисына усмехнуться прямо в кружку: джеюну скоро двадцать один год, а он от небрежных детских привычек все никак не отвыкнет. и кто из них двоих ребенок, скажите пожалуйста? хисын не замечает, как джейк оказывается у него за спиной, обвивая шею руками и приобнимая таким образом за плечи, зато сам шим замечает, как ли открывает рот, чтобы сказать то самое, о котором никто в группе, к сожалению или к счастью, не задумывался никогда. хисыну вообще фраза “я люблю тебя” даётся тяжело: он готов сказать что угодно, даже к чёрту послать, чтобы выразить свои эмоции по другому, и джейк прекрасно это знает. не потому что джей рассказал – потому что ли хисын такой человек. джеюн вдруг наклоняется, аккуратно и совсем смазанно целуя ли в мягкие волосы на макушке, на что тот моментально давится чаем и начинает неудержимо кашлять. — ты дурак? — я тоже тебя люблю. хисын кашляет в последний раз, прежде чем сменить изумленный взгляд на ласковый, до краёв наполненный любовью и привязанностью. к нему наконец приходит понимание, что доверие – совсем не страшная вещь, а даже наоборот, приятная в каком-то плане. да уж, шим джеюн умеет творить чудеса. — больше так не делай. — ну хён! — я все ещё болею, – и улыбается осторожно, захватывая руки джейка в плен собственных пальцев. — спасибо, что делаешь это.