Недовлюбленные

В башкирской юрте только начало теплеть. Языки пламени неуверенно расползались по сухим дровам, оставляя дрожащий свет на коврах на стене, блестящих поверхностях лампы, посуды и наконечниках, рассыпанных у прохода стрел. Олицетворение башкирского народа — воин, поэтому он всегда трепетно относился к оружию. Однако, в этот раз Байрас лишь пробурчал себе под нос ругательства и махнул рукой, мол, потом соберу. Внутри юрты на нарах сидела молодая женщина в темно-фиолетовом наряде и коричневом шелковом платке. Темные колечки волос опускались ко лбу, вискам и смуглым щекам, красиво обрамляя ее лицо. Глаза же, большие и напоминающие черную смородину по цвету, лишь украдкой следили за происходящим, чаще пряча взор за густыми ресницами. Девушка была встревожена, и нервно прикусывала пухлые губы, на которых образовались еле заметные ранки. У народа мишар было прелестное олицетворение. Тоненькая красавица с правильными чертами лица, милой родинкой на подбородке и длинными роскошными волосами, которые она обычно заплетала в косу и прятала платком. Непрошенной гостье Байрас был не рад. Пусть он этого и старался не показывать, но было очевидно, что Гульбике пришла некстати. Мишарка догадывалась, что башкир зол на неё. Тот бросал быстрый взгляд темных усталых глаз, в которых прятались гнев и раздражение. Башкир вытирал грязной рукой пыльное лицо, морщась, когда попадал по царапинам. Гульбике казалось, что Байрас еле сдерживается, чтобы не прогнать женщину, наговорив ей всё, что он думает о шпионке, приходящей оценить обстановку, чтобы выложить потом всё начальству. Да, в этом и заключалась роль Гюльбике. Её брат, олицетворение касимовских татар, он же Хан Касимовского Ханства, смог уверить чиновников, что молоденькое олицетворение мишар станет прекрасным шпионом для потенциально опасного, непокорного олицетворения башкир. Гульбике сидела на нарах с подушками, не решаясь предложить помощь. Ей было неловко сидеть без дела, но при этом так же неловко предлагать помощь. А вдруг Байрасу неприятно, когда кто-то хозяйничает в его юрте? А ведь она не знает, что делать нужно. Тот же до сих пор возился с костром. Перед Гюльбике маячил пыльный порванный халат. Судя по всему, башкир сегодня падал с лошади. Мишарка тихонько наблюдала за олицетворением. Посеревшие локти, истертые участки на лопатке, сбоку мелькали ровные края порезанного участка с потемневшей тканью. От внимательного взгляда не ускользнуло и то, что движения башкира были хаотичны и при этом вялы. Башкир был вымотан, раны беспокоили уставшее тело, несмотря на то, что он не хотел этого показывать. Строил непроницаемое лицо, старался как можно резче двигаться, а на гостью он старался не смотреть. «Она будет прекрасной шпионкой. Моя сестра очень наблюдательная. Ничего не пройдет мимо прекрасных проницательных глаз.» — прозвучал голос Касимовского Ханства в голове, пока она оценивала башкира. Всё же хорошо, что Байрас не так сильно ранен, как она думала, когда услышала счастливые новости казаков, что Байрас выбит ими на восток и довольно сильно ранен. Её настолько это взволновало, что она тайком сбежала к крепости, уже предположив, где сможет увидеть Байраса. Ей было не по себе от мысли, что Байрас попадёт в руки опасных врагов. С ним могут сделать что угодно и безнаказанно. Гульбике осторожно опустилась босыми ногами на ковёр и пошла к выходу, где сверкали сталью и пестрели орлиными перьями стрелы. Опустилась на корточки, чувствуя взгляд тёмных глаз за спиной, и начала собирать стрелы с колчан. Наконечник скользнул по ладони, оставив за собой алый цвет. — Поранилась? — неожиданно раздалось над ухом, заставив вздрогнуть. Гульбике не успела ничего ответить, как юноша схватил её запястье и прижал платок к ране. У Байраса были холодные шероховатые руки, однако, от его прикосновения у мишарки словно всё зашевелилось внутри теплой щекоткой, и прошлись мурашки по телу. — Ты что? С оружием обращаться не умеешь? — поднял взгляд Байрас. Его глаза казались чёрными, сверкали словно угли внутренним огнем. В юноше словно чувствовалось что-то хищное и звериное, древнее. Неужели Айнур прав? Это юное пылкое олицетворение и правда перерождение старого предка, которому чужды тёплые чувства и сострадание? «Почему именно он? Я не могу находиться рядом с ним. Невыносимо, не понимаю, что я чувствую, когда он рядом…» — Не приходилось, — запоздало ответила Гульбике, осознав, что всё это время бесстыдно таращилась на младшего брата своего мужа. Она сжала в руках белую тряпицу. — Почему ты так на меня смотришь? — гневно сверкнули глаза напротив. — Что? Послали тебя шпионить за мной, зная, что я не бью женщин? Как низко! Ты ещё в это всё ввязалась! Байрас осуждающе цокнул языком, забрал с её рук колчан со стрелами и торопливо собрал остальные. — И на будущее: не трогай моё оружие! — сузил он глаза, глядя на растерявшуюся мишарку. — Какой же ты грубый, — тихо выдохнула Гульбике. Обида кольнула внутри. И этого хама она жалела? Айнур был аккуратен в словах, в отличие от его младшего брата. Поймав беспомощный взгляд, юноша смягчился. Он тяжело вздохнул, поднялся и подал Гульбике руку. Та самостоятельно поднялась, проигнорировав помощь, и стряхнула с подола пыль. Она приняла решение уйти. Неправильно было приходить сюда, себе только проблем наживать. Она слегка отодвинула ткань, служившей дверью для юрты, и скривилась. Было уже темно, мрачно нависал над кочевьем восстанников старый Урал. — Гульбике, — послышалось над ухом у женщины, но та продолжила смотреть на улицу, не решаясь взглянуть на Байраса. — Я пытался играть в гостеприимство, зная, что скоро придут за мной головорезы. Но сил моих больше нет. Мне всё равно, что на меня ещё повесят невоспитанность и грубое отношение к женщинам. Надо было прогнать тебя сразу. Не вижу смысла доказывать всем, что я хороший, когда меня постоянно провоцируют. — Я не по их приказу. Я сама пришла. Байрас недобро рассмеялся, заставив мишарку вздрогнуть. — Скажешь тоже, — фыркнул башкир. — Тебя отправили оценить насколько меня потрепало? Без этого не уйдёшь, — закатил глаза Байрас. — Вот, — башкир скинул с себя халат. Не успела Гульбике ужаснуться количеству крови на бледно-серой рубашке, как юноша дергаными движениями распустил верёвку на рубашке и снял и её, оставшись в одних полосатых штанах. Гульбике выдавила из себя только удивлённый выдох. Оказалось, кровь, впитавшись в чёрный халат, был незаметна. Байрас истекал кровью, но терпел. Гульбике была не в силах отвести взгляд, чувствуя, как пылают жаром её щеки и пересыхают губы. Глядя на его обнаженный торс, она почему-то думала о том, что из-за того, что башкир всегда носил несколько слоёв одежды и кутался в халаты большого размера, он казался худощавым. Однако, за тканями скрывалось стройное крепкое тело с широкими плечами. Сзади с треском горел очаг, за юртой всхрапывала сонная Агидель, играл листьями вечерный ветер, собирались ко сну люди, шагали ночные дозоры. Гульбике стояла возле выхода в юрте и скользила взглядом по крепким мыщцам смуглого тела, стараясь не пропустить даже мельчайшую деталь. На груди под ключицей была черная милая родинка, ниже верхней части пресса темнел шрам, вероятно, рана была тяжелой. Талия была обмотана уже сбившейся, потемневшей повязкой. — Сколько крови, — прошептала мишарка, опуская глаза на окровавленную рубашку на ковре. Ей было неловко, что она забыла о ранах башкира и бесстыдно разглядывала молодого джигита. — Я удар пропустил, — сморщился Байрас, поправляя повязку. Он опустился на ближайший сундук. — Не удержался на лошади и упал. Благо успел очухаться и запрыгнуть на Агидель до того, как ко мне прибежали с веревками эти гниды, которым ты служишь. — Тебе надо поменять повязку, — прошептала Гульбике, делая шаг ближе. — Как ты держишься еще? — Заночуешь в гостевой юрте, еңгәй! — нахмурился Байрас. Гульбике недовольно сжала губы. Башкир впервые за время её службы у казаков обратился к ней, как подобает обращаться к жене брата. Это произвело отрезвляющий эффект на мишарку. — Утром отправишься обратно. Скажешь им, что вот эта царапинка меня не остановит. Я им верну этот долг, так что пусть не радуются. Это не правильно, она не должна находиться в одном помещении с чужим мужчиной. Она замужем. Гульбике мысленно одернула себя: Айнур разве был ей верен? Он практически сразу привел вторую жену. Это её не оправдывает, но всё же… Почему она должна чувствовать себя виноватой? За то, что хочет помочь раненному? Её разозлили собственные мысли настолько, что в робеющей душе родилась смелость. — Где у тебя тут вода? — Гульбике прошла мимо башкира в сторону утвари. — Стой! — дернулся в её сторону юноша. — Сиди! — твёрдо ответила Гульбике, бренча котлом, который она ловко поставила над костром. — Где я могу найти чистые повязки? — У меня в юрте, — нахмурился Байрас. Он со вздохом поднялся и направился к выходу. Со скрипом натянул кожаные сапоги. — Давай я сюда принесу! — подскочила Гульбике к нему. — Это гостевая юрта, я ее пачкать кровью не собираюсь. Гульбике застыла с удивлённым взглядом. — Останься здесь, чай попей. Я не тяжело ранен, сам могу справиться, — продолжил Байрас. — Ты мне не доверяешь? — Тебе доверять? Почему ты так стараешься мне помочь? — сузил глаза Байрас. — Ты принесла яд? — Что? — ахнула Гульбике. — Как я могу тебе вредить? Ты же мне родня! — Айнур вообще мне родной брат, однако, вредит, — вздохнул Байрас и, кажется, хотел ещё что-то сказать, но промолчал. Бросил усталый взгляд и вышел. Спина, истертая до крови, мелькнула за ковром. Несколько мгновений мишарка стояла в задумчивости, а потом стиснула зубы и последовала за джигитом. Миновала недоверчиво фыркающую Агидель, башкирские юрты под пристальные взгляды башкир, и зашла в центральную зелёную юрту. Байрас уже стоял у себя и наливал в деревянную ёмкость с белой тряпкой на дне воду с бочки. — Не могу я так просто просиживаться в юрте, пока ты тут мучаешься с ранами, — объяснила Гульбике, когда Байрас выжидающе взглянул на неё. — Это ещё мелочи, — невесело усмехнулся юноша. — Но ты хочешь помочь мне с ранами? — Байрас призадумался с мокрой тряпкой в руках. — Хорошо, не могла бы ты на спине обработать? Саднит очень над лопаткой, кажется сильно упал. — Сильно упал, — подтвердила Гульбике, прикладывая мокрое полотенце к ране. От холодной воды Байрас поежился. — Холодно, — пробурчал он, покрываясь гусиной кожей. — А ты мерзляк, — неловко улыбнулась Гульбике и сморщила аккуратный носик, пытаясь с осторожностью убрать прилипшие пылинки и ворсинки с раны. Байрас напрягся, даже задержал дыхание, видимо, сдерживаясь, чтобы не показать боль. Гульбике неосознанно положила руку на другое плечо башкира. Байрас вздрогнул от неожиданности. — Прости, — растерялась Гульбике, убирая руку. — Ты ничего такого не сделала, просто я нервный, — усмехнулся Байрас. Кажется, ему самому стало неловко. Гульбике слабо улыбнулась, и тут же одернула себя. Всё это как-то неправильно… Она не должна здесь находиться. Она не должна помогать раненому бунтовщику. Байрас слыл свирепым и неуправляемым олицетворением, который за любое неосторожное слово или приказ хватался за саблю. Юный гордец, за спиной которого уже не одно восстание. Байрас был недоволен тем, что не был хозяином своей жизни, башкиру хотелось свободы или хотя бы справедливости. Его взрывного характера боялись соседи. Но почему-то Гульбике башкира не боялась. Теперь не боялась. Когда мишарку везли сюда, она чуть ли не дрожала от страха. Однако, быстро осознала, что Байрас не такой псих, который размахивался бы саблей направо да налево, не в силах контролировать гнев. Его просто не нужно было выводить из себя. Осознав это, Гульбике перестала убегать в русские крепости, когда слышала, что Байрас снова в гневе рвёт и мечет. Если она ничего не сделала, башкир тоже ничего не сделает. Тем более, в обычное время он был спокоен, замкнут, старался сам никого не беспокоить. А вот Айнур, каким бы ни был обаятельным, всё же излучал скрытую опасность. Он ничего не делал для этого. Однако, что-то проскальзывало в его натянутых в улыбке губах, в задумчивом холодном взгляде. Гульбике так и не смогла узнать своего мужа полностью, тот был всегда непредсказуем и непроницаем. Про таких говорят: на языке медок, в душе ледок. Интересно, что бы случилось, приди сейчас к ним муж и застав жену и полуголого младшего брата вместе? Айнур ревнивец, хотя старался этого не показывать. Да и поводов ревновать Гульбике никогда не давала. Но что было бы? Вышел бы из себя? Схватился бы за саблю? Гульбике оценивающе взглянула на крепкую спину Байраса. Башкир явно догнал навыками Айнура, он ведь не вылазит из битв. Так что эта схватка бы уничтожила все вокруг. Видит ли татарин в своем брате соперника? Наверное и не догадывается, что Гульбике бросает на того заинтересованный взгляд. А ведь Байрас для Айнура всегда был неполноценным, обречённым. Не ровня сильному Ханству. Правда сейчас татарин уже не Хан. Пришёл новый завоеватель и Айнур потерял всё, что имел. Остались в прошлом золото, роскошный дворец, шелковые платья, яркие покои и властный, весёлый Айнур. Он сник, погас огонь в его глазах, татарин закрылся от всех. Если к младшему брату он раньше относился снисходительно, то сейчас Байрас его раздражал. Он не мог это скрыть за презрительно сжатыми тонкими губами и горящими злым огнем глазами. Татарин завоёванный, в отличие от его младшего брата, который заключил с Русским Царством договор и всё же имел право гнуть свою линию. Этот мальчишка? Который был предан ногаям и временами приходил в гости к старшему брату? Когда Гульбике увидела джигита, то впечатлилась и не сразу узнала олицетворение башкирского народа. Она помнит, как вышла с ханского двора встречать непрошенного гостя, глядела вниз и видела робкие чёрные глаза, невинное детское личико и мохнатую шапку. Неловкий, любопытный мальчишка, который однажды навестил своего старшего брата, при которым он мерк, как тусклая звезда при яркой луне. Теперь у башкир молодое сильное олицетворение, со стройным станом, но широкими, гордо расправленными плечами. Гульбике невольно сравнила его с орлом: гордый взгляд, прямая осанка, стремительная, уверенная походка. Как же быстро повзрослел, похорошел этот маленький обречённый на страдания от разрыва родных земель Байрас. — Ты там всё? Гульбике очнулась от своих мыслей. Все это время она, замерев с тряпкой на ране, не сводила глаз со спины джигита. Видимо прошло достаточно много времени. Как же стыдно. — Дай! — не глядя на неё, Байрас протянул руку. — Простудишься, ханская дочь, в холодной воде возишься. Ты ведь котёл поставила. Можешь чаю попить в тёплой юрте. — Ты раненый, уставший. Тебе совсем туго. Байрас развернулся на ковре и взглянул Гульбике прямо в глаза. От неожиданности мишарка потеряла дар речи, башкир обычно не любил прямой зрительный контакт. — Ты жалеешь меня? Ей стало жарко. Точно не от очага, возле которого они сидели. — Давай помогу снять повязку — пролепетала Гульбике. Байрас молча нашарил узелок и распустил его. Гульбике как можно осторожнее пыталась снять повязку, однако прилипшая прилипшая кровь усложнила задачу, даже заставив Байраса зашипеть от боли. Гульбике мигом прижала чистым влажным полотенцем начавшую снова кровоточить рану, и тут осознала, что одной руки не хватит закрыть длинную полоску от верха живота до всего бока. — Как ты терпел? Ты ходил, словно не чувствовал боли. — Как не чувствовал. Я ведь тоже живой, — Байрас дотронулся пальцами до руки Гульбике. — Дай-ка, — он вытеснил её руку и сам прижал тряпку к ране. — Машшала, — скривился башкир. — Тебе нужно отдохнуть, ты много крови потерял. — Терпимо, — поднял голову Байрас. — Давай я приготовлю ужин, а тебя перевяжем и ляжешь. — В сундуке с вещами белая ткань, — Байрас кивнул головой в сторону зелёного сундука с металлическими краями и подушками на ней. — Скинь подушки на нары. Гульбике меж цветастых рубашек, штанов и прочей одежды вытянула то, что ей нужно. Когда ткань плотно перевязала талию, башкир облегченно вздохнул. Как только мишарка завязала последний узелок, Байрас перехватил руку и взглянул ей в глаза. — Зачем ты это делаешь. Зачем тебе помогать мне? Что ей ответить на этот прямой вопрос? Её забавляло, что временами Байрас застенчив, и это не могло не умилять. Смуглые щёки его иногда краснели и он не знал куда деть руки. Решительный, идущий напролом ради цели. Такие умеют и горячо любить и ненавидеть по-настоящему. Он не гасит в себе эмоции, он их проживает. Гульбике, которая с малых лет была закрыта к миру, тянулась к живой, разрушающей энергии свободолюбивого Байраса. Он мог бы добраться до самого тёмного уголочка её души. Он мог бы принять её гнев, её злобу, её равнодушие. Он мог бы разбудить убитые в ней эмоции. Айнур не позволяет такого. Он становился холодным и раздражительным, когда мишарка проявляла негативные эмоции. До его холодного сердца не достучатся ни женские капризы, ни слезы. Он не позволяет этого себе и требует того от окружающих. Айнуру нравилась неконфликтность и спокойствие, которые излучала Гульбике. Умная, понимающая, не идущая на конфликт. Такая нужна завоевателю, Хану, борющегося за власть. Гульбике прекрасно справлялась со своими ролями. Примерная дочь Золотой Орды, умная жена Айнура. Всегда чья-то. Отдельно её никогда не упоминали. Неужели это её участь? Она освободила руку с шероховатых холодных рук и коснулась лица Байраса. Тот замер, зажмурившись, потом прижал её тонкую руку к своим губам. Поцеловал он и маленькую царапинку на пальце, оставленную стрелой. Не одну Гульбике съедали противоречивые чувства. Вскоре, словно украдкой, он снова не смело поднял взгляд. Может этот джигит, который сумел вырвать свою судьбу из чужих лап, сможет помочь ей стать сильнее? Его теплое дыхание щекотало руку. Мягкие обветренные щёки. Тёплые, темнее самого густого гречишного мёда, почти чёрные глаза. Смуглая кожа с очаровательными, едва заметными родинками на лице. В отличие от золотоордынских олицетворений, у него всё же была более светлая кожа и черты лица были более европейскими. Темно-карие глаза, азиатистые, но не узкие, как у монголов. У Байраса был свой, характерный для его народа разрез глаз. Скуластый, с прямым острым носом, губами, словно нарисованными. С чёрными густыми бровями и такими же волосами. Интересно, а когда он успел стать таким красавцем? И ведь внешняя красота не единственная его привлекательная черта. Она либо надумывает, либо чувствует: олицетворение, закалённое невзгодами, которые преследовали его всю жизнь, не позволило своему сердцу окаменеть. Байрас был напряжен, словно его касается не тонкая смуглая ручка мишарки, а змея с сухой теплой чешуей. Казалось, этот юный джигит с красивыми глазами не умел принимать ласку. Но Гульбике чувствовала, что дело было в другом. Байраса смущала такая близость. Тем более, близость с женой старшего брата. «Бедолагу мучает совесть.» — умилилась мишарка, кончиками пальцев пройдясь по коротким волосам юноши. Она сама себя не узнавала, но ей не хотелось останавливаться. В любых священных писаниях твердилось: нельзя поддаваться страсти, она от шайтанов. Почему? Почему все глубокие чувства между людьми низводят до обыкновенной похоти? А как же душевная близость? Можно ли назвать её желание быть ближе к сильному благородному олицетворению — похотью? Касания словно болью отдавались на лице Байраса, он хмурился, кусал губы до крови, пальцами царапая ковер, но сам ничего не предпринимал, как и предугадывала мишарка. Она на интуитивном уровне знала, что Байрас не тронет её. Тонкие пальчики, едва касаясь, прошлись по шее, гортани, опустились по ключицам и замерли на родинке. В башкирской юрте воздух словно стал густым, вязким. Если Гульбике старалась никак не выдавать тот факт, что она сама с трудом сдерживала эмоции, то Байрас, по всей видимости, действительно задыхался от переполняющих его чувств. Для него это было чем-то слишком новым, неожиданным. Рука по трепещущей груди спустилась к неровному шраму. — Это Самарканд тебя так? — прошептала Гульбике. Байрас тут словно проснулся. Гульбике внезапно увидела близко к лицу глаза напротив. В это мгновение Байрас без задней мысли впился в неё горячими сухими губами, притянув в себе женщину за талию. Мишарка сжала крепко его волосы, чувствуя быстрый язык на своих губах. Юноша был неумел, даже грубоват, однако, очень сладок на вкус. На языке чувствовались душистость меда и свежий еловый привкус. Когда от недостатка воздуха начала кружиться голова, Гульбике вырвалась из сладкого плена, хватая ртом густой воздух. Байрас отпрянул от неё и схватился за голову. — Что же я делаю?! — в панике прошептал он. — Уй, оят (стыдно). — Ты боишься? — поправляя сбившийся платок, спросила Гульбике. Губы ее до сих пор словно пылали. Она пыталась привести в норму дыхание и унять дрожь. Байрас посмотрел на неё странным взглядом. — Зачем мы это делаем, Гульбике? — нахмурился он, схватив её за руку. — Зачем ты пришла сюда? Я ведь знаю, не из-за того, что любишь! Гульбике дернулась от него словно от пощечины, вырвала руку и встала на ноги. Она взглянула на расстерянного Байраса обиженным взглядом. — Прости меня, — опустил глаза башкир. — Я не понимаю. Ведь есть же Айнур… — Я понимаю, — перебила его Гульбике. — Ты совестливый. Однако, есть ли совесть у твоего брата? Байрас не нашёлся с ответом. — Я не уговариваю тебя на бездуховное. Ты же раненый. Байрас поднялся с ковра, придерживая раненый бок. — Тогда не понимаю, — нахмурился он. — Ты так и не ответила, для чего всё это надо было… Гульбике лишь улыбнулась кончиками губ и с поклоном вышла из юрты. Благо, Байрас не стал догонять, иначе увидел бы слёзы молодой женщины. Гульбике сама не знала, что испытывала и какие силы руководили её поступками. Почему именно возле этого олицетворения она не могла совладать с собой? В гостевой юрте мишарке не спалось. Рядом с очагом стоял вычищенный, пустой котел с чистой посудой. Ужин ей принесли в юрту, но самого Байраса она не видела больше в этот вечер. К счастью, не видела. Оставшись в одиночестве, Гульбике, забравшись на нары и спрятавшись по одеялом, рыдала от чувства стыда, каждый раз пробегая по вечернему событию. Ужасно стыдно. Но в противовес злости к самой себе, где-то в уголочке души остался приятный осадок. И мысль о том, что на долю секунды, гордое своенравное олицетворение было полностью в её власти. Байрас, возможно, тоже не спит от пережитых эмоций, да и от беспокойства, что на его кочевье могут напасть. А может, бедолагу всё же уморило и теперь он мирно сопит в своей постели. Гульбике перевернулась на спину, не сводя глаз с шанырака (дыры в юрте), освещаемой лунным светом. Она убрала кудрявые пряди с мокрого лба и снова ушла в мысли. Байрас мог сразу не позволить ей трогать его. Обычно грубоватый, мог много чего наговорить. Но он был тактичен. Даже извинялся, хотя это была инициатива мишарки. «Байраса остановило только то, что она жена брата? Или были другие причины?» «Он не верит мне.» Перед глазами мелькнул образ темноглазого, покрасневшего от смущения, джигита. Ещё ярче блеснули в сознании холодные серо-зеленые глаза с золотыми искрами, очаровательная улыбка тонких губ. Ох, образ её мужа преследовал даже в башкирской юрте! Невозможно было Айнура не вспоминать, когда глядишь в схожие черты лица его брата. Байрас слегка вздрагивал, когда Гульбике чертила узоры пальцем на его щеке, но не останавливал её, тихо млел, как кот. Гульбике никогда не видела, чтобы на Айнура так действовали её касания. Его так тискать как Байраса нельзя. Он не любит, когда к нему прикасаются. Особенно без разрешения. Татарин ничего не говорит, терпит, улыбается, но Гульбике знает, что рукопожатия, похлопывания по плечу, и тем более объятия постороннего дико его раздражают. К семье, конечно, он теплее относится, его не воротит хотя бы. Но мишарка лишний раз старалась татарина не беспокоить. В отличие от Марики, которая всюду искала повод прижаться к объекту её обожания, почувствовать его руки на своей спине. Марийка всё искала внимания, взгляда, улыбки, одобрения, доброго слова. Ревновала ли Гульбике? Возможно. Но она бы это не высказала ни Марике, ни Айнуру. Гульбике всегда знала, что Айнур дорожит ею, уважает её, балует подарками. Ей завидовали. В ордынской среде Айнур считался чуть ли не эталоном красоты. Белолицый, со светлыми глазами и с аккуратным изгибом бровей. Волосы, отливающие золотом, очаровательная улыбка, прямая, горделивая осанка. Идеал. Но какой бы она в ответ ни была совершенной, серо-зеленые глаза требовательного Айнура не теплели. Он холоден, а вся его доброжелательность и манеры лишь маски. Гульбике понимала это, даже принимала характер татарина. Айнур ценил в ней разумное спокойствие и благородство. Для юной дочери золотоордынского хана она была удивительно неконфликтной, нетребовательной. Она не Марика, так требующую внимания, создающую драму, лишь бы Айнур отвлёкся от дел, которых у него было очень много. Ревновала ли она Айнура к Марике? Да, ревновала! Но она знала, что никогда не будет единственной, потому что Айнур с детства горячо любил свою подругу детства. Лесную девочку — марийку. Однако, внимания он давал всем одинаково, руководствуясь разумом, но не сердцем. Гульбике такая же. Всегда просчитывала все наперёд, читала эмоции других, оставаясь бесчувственной. Возможно это правильно, но почему так тошно? Было раннее утро, когда звёзды начали меркнуть на фоне светлеющего востока. Луна уже исчезла приносить ночь в другие края, ярко горела утренная звезда Тансулпан. Было ещё холодно, с горячим сонным дыханием выходил пар. Лошадь Гульбике была уже накормлена, запряжена и ждала свою хозяйку. Байрас молча помог залезть мишарке на лошадь, сам он взглядом с ней не встречался. Эта неловкость, возникшая между ними, очень душила обоих. Гульбике торопилась быстрее уехать, но не могла не попрощаться. Она вздохнула полной грудью и произнесла: — Береги себя. Что бы ты ни делал, не сдавайся. Байрас поднял взгляд, в котором первыми лучами сверкнуло утреннее солнце. — И ты береги себя. Уходи от казаков, нечего тебе там делать, — проворчал башкир. — А разве у меня есть выбор? — грустно улыбнулась Гульбике, сжав поводья. — Ты могла бы остаться со мной, — быстро произнёс Байрас. У Гульбике сердце затрепетало внутри от непонятного чувства. Остаться с ним? Страх и волнение окутали её. Байрас, заметив её замешательство, пояснил: — Мы вместе доберемся до Айнура, мы вместе сможем достучаться до него, убедить сделать правильный выбор, — едва сдерживая эмоции и сжимая кулаки, сказал башкир. — Зачем? — едва шевеля губами спросила мишарка. — Мы должны держаться вместе. Одна кровь. То, что он творит — неправильно. Нужно напомнить ему это. Гульбике внимательно окинула взглядом башкира. — Ты действительно так наивен? Его ты не переубедишь. Тем более, не возьмёшь никакими убеждениями, он себе на уме. Да и не думаю, что он тебе поможет. Не доверяй ему. Байрас заскрежетал зубами, обиженно глядя на мишарку, сидящую верхом. Гульбике не хотела его задевать, однако, надо было предупредить джигита. — Я знаю, что он подлец. Но мы с ним в одной лодке. Айнур в плену, если я освобожу его, он пойдёт со мной. — Почему ты так в этом уверен? — А какой народ будет верен тем, кто его покорил? Айнур Хан в злате и почёте сейчас в чёрном теле. Разве он не хочет вернуть своё? Гульбике прикрыла глаза. — Ты не понимаешь. Айнур служил и был верен Орде. — Как ты хорошо думаешь о муже, — недобро усмехнулся Байрас и махнул рукой. — Это не хорошо. Как и то, что ты выполняешь приказы иноверцев. — Что ты хочешь этим сказать? Прямолинейный Байрас цокнул языком и ответил: — Это ведь они тебя отправили одурманить меня? — Что? Так вот какого ты обо мне мнения? — разозлилась Гульбике. — За кого ты меня принимаешь?! — рявкнула она и, больше не тратя времени, стегнула лошадь. — Погоди! — крикнул в догонку ей Байрас. Та лишь ускорила лошадь. Только добравшись до края кочевья, мишарка позволила себе оглянуться и увидела, как Байрас, кутавшись в длинный елян, провожал её взглядом. Много чего они не сказали друг другу. Но это уже не важно. Важно, что видя эти темные глаза, ей очень хотелось плакать. Нет. Она не обижалась на этого молодого егета. А что он мог подумать? Байрас ни в чем не виноват. Он действительно не может ей верить. Она снова оглянулась и увидела тот самый силуэт милого отважного Байраса, стойко терпящего невзгоды, готового умереть за свои земли, честь и свободу. За его спиной сгущались грозовые облака, словно злой рок крался к юноше. Почему-то от этого вида душу мишарки сковывал странный ужас, подсознание кричало о чем-то. Она чуяла беду.