в сердце ташакана

      — Мы почти добрались, шехзаде. Видите?       Натянув поводья, чтобы лошадь замедлила шаг, Ганим-бей — суровый и насмешливый наемник-хеси, знавший иссушенные жаркими пустынными ветрами земли западной Аравии не хуже, чем свои пять пальцев, — указал вперед. Асаад выпрямился в седле, приложил ладонь ко лбу, сощурился и вгляделся вдаль. Там, у самого горизонта, на фоне алого закатного неба темнел силуэт города. Издали он казался совершенно невзрачным, но Асаад знал, что это обманчивое впечатление.       Ведь перед ним лежал сам Аль-Джазат — сердце Ташакана, санджак наследника престола. Его санджак.       От предвкушения сердце в груди забилось чаще.       — Долго еще нам ехать? — спросил он, облизнув пересохшие губы, и поудобнее перехватил поводья.       — Не больше получаса, шехзаде, — ответил Ганим-бей. — А вы что же, уже утомились?       Смешливое снисхождение, проскользнувшее в этом безобидном и, казалось бы, даже участливом вопросе, не укрылось от Асаада. Он слабо поморщился.       За долгие двадцать дней их путешествия из Эль-Халифа в Аль-Джазат этот тон уже стал для него привычным — как и всякий хеси, оказавшийся в своей стихии, Ганим-бей не мог отказать себе в удовольствии время от времени посмеиваться над вверенными ему городскими жителями, не привыкшими к странствиям по пустыне. И особенно часто от него доставалось именно Асааду — многозначительное хмыканье и едкие замечания неизменно настигали его каждый раз, стоило ему только заикнуться, какое жаркое на западной стороне полуострова солнце или как после целого дня, проведенного в седле, неприятно ноет спина.       Поначалу он злился, ибо прежде, в Эль-Халифе, никто не смел относиться к нему подобным образом, и недоумевал, почему из всех людей, которые могли бы провести их отряд через песчаные пустоши Ташакана, его отец выбрал именно этого надменного острослова с непокорным взглядом; но довольно быстро понял, что раздражение и обиды никак не изменят ситуацию — и, стиснув зубы, через силу приучил себя не жаловаться, дабы не давать Ганиму-бею лишних поводов для колкостей. И даже поздними вечерами, сидя у себя в шатре в компании Дженаба-паши или Ирфана-эфенди, когда вездесущий хеси точно ни коим образом не мог его услышать, все равно предпочитал не откровенничать и молчать о неудобствах.       В скором времени эта стратегия принесла плоды — Ганим-бей стал вести себя тише и почтительнее (насколько это было возможно при его характере), однако порой — как, например, сейчас, — все равно нет-нет да и предпринимал не слишком настойчивые попытки его поддеть, словно по старой привычке. Впрочем, теперь Асаада это уже не беспокоило.       — Нет, — вздернув подбородок, сдержанно произнес он. — Но я бы не хотел доставлять санджак-бею неудобства слишком поздним прибытием.       — И только? — Ганим-бей хмыкнул и небрежным движением поправил повязку, закрывавшую все его лицо, кроме темных глаз да вечно нахмуренных бровей. — Что же, если дело в этом, то даже не беспокойтесь, шехзаде. Мы успеем добраться до темноты.       С этими словами он сухо кивнул ему и пустил свою лошадь вперед, снова занимая место, положенное проводнику — во главе их небольшой процессии.       Асаад проследил за ним взглядом и, тяжело вздохнув, отвернулся. Вновь посмотрел на полыхающую линию горизонта и далекий — но с каждой минутой становящийся все ближе, — силуэт Аль-Джазата. Мысль, что сегодняшнюю ночь он наконец-то проведет в уютных покоях с мягкой постелью, а не в походном шатре, где от земли тянет холодом, сколько шерстяных одеял на пол ни стели, отозвалась приятным теплом где-то в груди.       Словно почувствовав его настроение, конь под ним устало вздрогнул. Асаад наклонился и успокаивающе провел ладонью по гладкой черной гриве, в вечернем свете отливавшей бордовым.       — Тише, тише, друг мой, — шепнул негромко. — Уже чуть-чуть осталось. Совсем скоро будем…       Он осекся. С губ едва не сорвалось предательское «дома», но настоящий дом уже давно остался позади, на другом берегу Аравии. И о возвращении туда в ближайшее время можно было даже не мечтать.       Нахмурившись, Асаад снова поглядел на Аль-Джазат вдалеке; на его высокие стены и тонкие башни-иглы, острыми пиками как будто бы пронзавшие небеса. Алый вечерний свет лился на них, точно кровь из открытой раны. Провожая его в дорогу, отец сказал, что этот город — испытание, которое покажет, чего он на самом деле стоит.       «Что ж», — Асаад усмехнулся, распрямляя спину, и поправил запыленный дорожный плащ на плечах, — «надеюсь, вас, повелитель, не разочарует то, что вы увидите».       День медленно клонился к закату, и все вокруг заливал мягкий золотисто-рыжий свет.       Проходя по галерее, соединявшей два крыла Внутренних покоев, Асаад рассеянно гадал, зачем он мог понадобиться отцу в такой час. Обычно тот вызывал его к себе либо ранним утром — если желал поговорить о делах, — либо же поздним вечером — если желал поговорить о личном. Столь необычное время встречи невольно наталкивало на мысли, что и беседа им предстоит незаурядная. Вот только… какого рода?       Он слабо поморщился. Излишне утруждать разум догадками не хотелось. Да и смысла не имело — ведь уже через пару минут все обещало выясниться само.       До султанских покоев Асаад добрался быстро, однако в прихожей задержался. Оправил одежды, покрутил перстни на пальцах, придирчиво осмотрел себя в зеркале и лишь после этого, сделав глубокий вдох, велел доложить о своем прибытии.       Его явно ждали — дверь за спиной слуги еще не успела захлопнуться, как он уже шагнул обратно и придержал резную створу, жестом приглашая Асаада войти.       В небольшом кабинете, освещенном солнцем и заставленном книгами, приятно пахло кофе и розами — их тонкий, изысканный аромат просачивался сюда из сада внизу сквозь распахнутые настежь окна. В этом году там как раз высадили новый сорт — карамские персиковые, привезенные прямиком с самого юга Аравии.       Переступив порог, Асаад сложил руки за спиной и склонился в легком полупоклоне.       — Повелитель, мне сообщили, что вы хотели меня видеть.       Отец, расположившийся за широким письменным столом, отложил в сторону бумаги, которые держал в руках, распрямился в кресле и поднял голову.       — Да, мой лев. Присядь.       Он дернул подбородком, указывая на стул напротив себя.       Подходя и усаживаясь, Асаад украдкой вгляделся в его лицо и заметил синие тени, залегшие под глазами, жесткую линию сжатых губ и глубокую складку меж сурово сведенных бровей. Отец выглядел уставшим и, кажется, мало спал этой ночью. Асаад нахмурился. Серьезный разговор и утомленный родитель — не самое приятное сочетание в этом мире; чаще всего оно не сулило ничего хорошего.       Словно в подтверждение этих мыслей, отец тяжело вздохнул, поднялся с кресла, обогнул его и замер, опершись о высокую спинку; сцепил сухие пальцы в замок. Фамильный перстень с черным агатом ярко сверкнул, поймав отблеск закатного света.       — У меня есть новость для тебя, мой лев, — проговорил он, едва размыкая губы. — И я подозреваю, что тебе она придется не по вкусу.       Асаад задумчиво хмыкнул — как будто могло быть иначе.       — Вам не впервой сообщать мне новости, от которых я не в восторге, повелитель, — ответил, чуть склонив набок голову, — так что не томите, прошу вас.       Отец нахмурился, и складка меж его бровей сделалась еще темнее и рельефнее.       — Ты слишком дерзким стал в последнее время, — заметил он, сощурившись. — И не только при мне. Твои замечания на недавнем совете Дивана и возражения великому визирю были совершенно неуместны. И неуважительны.       Асаад усмехнулся, откинувшись на спинку стула. Ну конечно, последний совет Дивана… Тот самый, на котором у него случился жаркий спор с Самиром-пашой касательно торговли с Готландом на глазах у всех отцовских визирей. Он не сомневался, что рано или поздно эту не слишком красивую историю ему припомнят; и даже удивился, что это произошло лишь сейчас — спустя несколько дней.       — Неужели? — он выразительно приподнял бровь. — А мне казалось, что у меня, как у шехзаде, есть право высказываться на советах. И что мое мнение должно хоть немного интересовать ваших советников, повелитель. Если я не прав, то приношу свои извинения, но…       — Вот именно, — отец жестом оборвал его речь. — Пока ты всего лишь шехзаде. Но я вижу, что тебе не по душе подобное положение дел. Ты хочешь править, верно? — пальцы, до того расслабленно лежавшие на спинке кресла, сжались и напряглись. — Хочешь принимать решения? Хочешь, чтобы все было по-твоему? Здесь, в Эль-Халифе, пока жив я, этого не случится, мой лев. Однако есть место, предназначенное как раз для того, чтобы ты проявил себя. Там ты будешь главным и сможешь диктовать свои порядки. А я… — тонкие губы отца дрогнули, — погляжу, каких успехов ты добьешься.       Асаад чуть подался вперед. Во рту отчего-то пересохло.       — И что же это за место, повелитель?       — Аль-Джазат, — отец посмотрел на него сверху вниз. — Твой санджак, уже заждавшийся своего законного наместника. Ты отправляешься туда послезавтра.       Ганим-бей не солгал — Аль-Джазата они и впрямь успели достичь до наступления темноты.       Уже подъезжая к городским стенам, Асаад обернулся.       Закат догорал, и раскаленный шар солнца неумолимо проваливался за линию горизонта; в его кровавом свете над дорогой золотилась пыль, поднятая в воздух копытами лошадей. Редкие кустарники отбрасывали на землю ветвистые изломанные тени.       Поэты описывали Ташакан как царство песков и ветров, колыбель культуры нынешней Аравии. По его бескрайним просторам путешествовали первые кочевые племена хеси, на его иссушенной солнцем земле строились первые города и возводились первые мечети. Именно здесь, согласно священным книгам, дважды спускался к людям Владыка Песков и здесь же стоял проклятый им город Бу-Мессал.       Но Асаад не был поэтом. И в его памяти Ташакан обещал остаться разве что удушливой дневной жарой, причудливо обточенными ветром скалами, ржанием изнуренных лошадей да холодными, необыкновенно звездными ночами.       — Вот мы и добрались. Это ваша законная земля, шехзаде — ваш санджак, где никто не будет стоять над вами, как было в Эль-Халифе. Что вы чувствуете?       Асаад резко обернулся. Увлекшись размышлениями, он не заметил, как к нему подъехал Дженаб-паша. Вечерний свет сделал и без того глубокие морщины на его лице еще глубже, из-за чего тот теперь казался намного старше своих лет. Он выглядел усталым — как, впрочем, и все в отряде к этому часу (кроме, возможно, Ганима-бея), — но на его губах играла привычная легкая полуулыбка.       — Меня радует возможность провести ночь в нормальной постели, — Асаад нахмурился и чуть придержал поводья. — А что до всего остального… — он бросил задумчивый взгляд вперед, в темный проем арки городских ворот. — Посмотрим.       С детства Асааду часто приходилось сопровождать отца в поездках. Он не единожды бывал и в Джанефе, и в Аль-Масерахе, и в Мекшаде, и даже в Халане, но ни один город восточного побережья Аравии не походил на Аль-Джазат, классический образчик древней западной архитектуры. Вдоль его прямых, как стрелы, улочек тянулись беспорядочно надстроенные друг над другом дома из песчаника; их нижние этажи были на несколько веков старше верхних. Из окон и с перил резных деревянных балкончиков свешивались яркие ковры, а от крыши к крыше тянулись веревки, на которых покачивались светильники. Все здесь, в отличие от Эль-Халифа, выглядело более строгим и сдержанным — ни расписанных арабесками двориков, ни эмалевых изразцов над входными дверьми, ни пышной зелени кипарисов и миндаля.       Однако была в этом какая-то своя, особенная красота.       Дворец санджак-бея располагался на юго-западе Аль-Джазата. Пока их отряд в сопровождении стражи пересекал город, день окончательно угас — сгустились синие сумерки, в небе зажглись первые крупные звезды и стало значительно холоднее. Асаад поморщился, сильнее затянув плащ у горла.       Они ехали еще около четверти часа, пока наконец не достигли просторной площади с фонтаном из желтого мрамора в самом центре. Дальше, за ней, дома поднимались вверх — на небольшой холм, — а венчали его возвышавшиеся над их крышами и достававшие едва ли не до луны золотые каплевидные купола. Приглядевшись, Асаад не без удивления понял, что именно их он и видел из пустыни.       — Это дворец? — спросил он, отыскав в толпе Дженаба-пашу и жестом подозвав его к себе.       — Да, шехзаде, — тот кивнул и сощурился, приложив ко лбу ладонь. — И судя по тому, как ярко горит свет в окнах, нас там уже ждут.       Асаад тяжело вздохнул и смежил веки; медленно провел пальцами вдоль переносицы — в последнее время этот отцовский жест прямо-таки прицепился к нему.       Он попытался представить карту Аравии. После многих лет изучения географии и истории это оказалось совсем не сложно. Аль-Джазат — санджак наследника престола, — стоял на западном побережье Песчаного полуострова, в самом сердце Ташакана. Дальше, чем все города, где ему когда-либо приходилось бывать; немыслимо далеко от Эль-Халифа.       «Всевышний, только этого не хватало».       Рука бессильно упала обратно на колени. Грудь обдало жаром изнутри. Асаад открыл глаза.       — Это такое наказание? За дерзость? — спросил он, снова обратившись взглядом к лицу отца.       Тот выразительно приподнял брови.       — Это традиция, — отчеканил сухо. — Ты прекрасно об этом знаешь. Я назвал тебя наместником Аль-Джазата, когда тебе даже не исполнилось пяти лет. Впрочем… — он задумчиво хмыкнул и распрямился; подошел к стулу Асаада, нависнув над ним, и подцепил указательным пальцем его подбородок, вынудив поднять голову. — Если ты видишь в этом наказание, то, возможно, так даже лучше. Тебе это пойдет на пользу, мой лев.       Асаад сжал губы и дернул головой, уходя от прикосновения.       — Что же, я понял вас, повелитель, — процедил сквозь стиснутые зубы. — Это все, что вы хотели мне сообщить?       Отец строго глянул на него.       — Нет. И советую тебе успокоиться перед тем, как я скажу кое-что еще.       Он снова отошел к столу и опустился в кресло, при этом поморщившись так, словно у него болела спина. Наблюдая за ним, Асаад сделал несколько глубоких вдохов. Легкие тотчас же наполнил сладковатый аромат роз. Это его немного успокоило.       Скрестив руки на груди, он повел плечами и заново откинулся на спинку.       — Я слушаю.       — Вместе с тобой также отправится Дженаб-паша, — сказал отец, подперев голову кулаком. — Это не обсуждается. Но ты можешь подумать до отъезда и решить, кого еще возьмешь в Аль-Джазат. Советую тебе не пренебрегать этим. Люди, которых ты выберешь, станут твоими главными доверенными лицами. По крайней мере, на первое время — пока ты не освоишься на новом месте, не познакомишься со всеми и не поймешь, кому можно доверять.       Асаад слабо поморщился, но кивнул.       Не то что бы это решение его порадовало, но и не огорчило. В детстве он души не чаял в Дженабе-паше — аравийце-северянине смешанной крови, знавшем множество историй, которые было особенно славно слушать вечерами перед сном. Вот только теперь Асаад вырос, и его больше не увлекали поучительные сказки, а Дженаб-паша как будто бы так и продолжал видеть в нем ребенка. Впрочем… Одного нельзя было отрицать — старый учитель хранил ему безоговорочную верность. И Асааду хватало ума ценить ее и беречь.       — Я вас понял, повелитель.       — Еще я бы посоветовал тебе быть осмотрительным с санджак-беем, — продолжил отец. — Мне он запомнился как человек учтивый и непритязательный, но то было десять лет назад, а власть имеет обыкновение портить людей. Башдефтердар не так давно сообщил мне, что финансовые документы из Аль-Джазата вызывают у него вопросы. Будет славно, если ты взглянешь на них по прибытии.       Асаад хмыкнул, задумчиво почесав подбородок. А вот теперь становилось уже интереснее. Отец что же, хотел сделать из него свои глаза и руки там, до куда сам не мог дотянуться? Или он просто решил устроить маленькую проверку для нового наместника?       — И напоследок… — отец снова сцепил пальцы в замок и исподлобья поглядел на Асаада. — Помни, что умеренная подозрительность лучше слепого доверия. Многие в Аль-Джазате могут решить, что неопытный шехзаде — легкая добыча. Так что будь бдителен, мой лев, и не позволяй никому себя обмануть и втянуть в чужие интриги. Разумная осторожность может сильно облегчить жизнь, а иногда и спасти ее. Ты согласен с этим?       Асаад склонил голову и совершенно искренне ответил:       — Конечно, повелитель.       И сам удивился своим словам. Подумать только — хоть в чем-то они с отцом мыслили одинаково.       Пока отряд поднимался к вершине холма, Асаада нагнал Ганим-бей. Поравнявшись, их лошади заняли почти всю улочку — но это было не страшно, ведь все равно они ехали во главе процессии.       Воспользовавшись полумраком, что скрадывал выражения лиц и направления взглядов, Асаад незаметно посмотрел на своего проводника. Тот еще на въезде в город снял повязку, которой закрывал лицо от пыли и песка, и теперь в тусклом лунном свете можно было рассмотреть его отросшую за время путешествия щетину, впалые щеки, острые скулы и тонкие губы, которые он любил недовольно поджимать.       «Совсем как отец», — пронеслась в голове неуместная мысль.       — Я полагаю, ваша работа окончена, бей? — спросил Асаад, чуть повернувшись в седле. — Вы должны были сопровождать мой отряд от Эль-Халифа до Аль-Джазата. И вот… — он посмотрел вперед и немного вверх, туда, где улица резко сворачивала в сторону, — мы на месте. Вы хотели попрощаться?       Ганим-бей иронично хмыкнул и искоса поглядел на него.       — Отнюдь нет, шехзаде, — ответил ровно. — И, думаю, простимся мы с вами еще нескоро.       Асаад непонимающе приподнял бровь:       — О чем вы?       — Когда повелитель нанимал меня, он поручил мне не только доехать с вами до Аль-Джазата, — они миновали фонарь, ливший на дорогу мягкий золотисто-рыжий свет, и на лицо Ганима-бея легла тень. — Он пожелал, чтобы, добравшись сюда, я остался при вас. На правах верного спутника и… — он выдержал небольшую паузу, — личного телохранителя. И уже заплатил мне за первую треть джайфары.       Асаад замер, с силой стиснув в руке поводья. Грудь изнутри лизнуло что-то обжигающе горячее. Спина словно окаменела. Не веря своим ушам, он порывисто обернулся к Ганиму-бею; всмотрелся в его скрытое в густой синеве лицо. Оно было спокойным, а взгляд черных глаз — прямым.       — Прекрасно, — рвано выдохнул — почти прошипел, — Асаад сквозь сжатые зубы. — И почему же столь важные новости я узнаю от вас только сейчас, бей?       — Повелитель также пожелал, чтобы я сообщил вам об этом уже по прибытии в Аль-Джазат, шехзаде, — Ганим-бей слегка откинулся назад в седле, но головы не опустил. — Я и не думал ничего от вас скрывать. Но приказ есть приказ. Вы же понимаете.       В горле стало почти до боли сухо. Асаад сглотнул. Сделал глубокий вдох. Прохлада ночного воздуха проникла в легкие, остудив жар, всколыхнувшийся в глубине грудной клетки; не полностью — но в достаточной мере, чтобы он смог коротко прокашляться, разжать одеревеневшие пальцы и даже — сухо улыбнуться одними уголками губ.       — Да, разумеется, я понимаю, бей, — сказал он вслух.       А сам подумал: «Я понимаю, что отцу хочется следить за каждым моим шагом на новой земле. Я понимаю, что, скорее всего, это — не единственное, о чем они договорились у меня за спиной. Я понимаю, что теперь за мной всюду будет следовать человек, которому плачу не я и который предан не мне. Да, я все понимаю».       С губ сорвался безрадостный смешок. Единственное, что обнадеживало — так это то, что отец пока заплатил Ганиму-бею только за треть джайфары. Три десятка дней — немаленький срок; его хватит, чтобы Асаад придумал, как избавиться от этого человека в своем окружении раз и навсегда.       А ведь еще час назад он полагал, что они неплохо поладили… Какая ирония.       Дорога в очередной раз вильнула в сторону, и, повернув за угол, Асаад наконец увидел ворота дворца — массивные резные створы были окованы железом, мягко блестевшем в лунном свете, а над ними, в вышине, красовался выбитый в камне символ — полумесяц с заключенной внутри восьмиконечной звездой. Асаад запрокинул голову и сощурился, рассматривая его. Ему вдруг вспомнилось, что дома на этом месте располагалась золотая гвоздика.       Дворцовый двор оказался просторным и — точно так же, как и весь остальной Аль-Джазат, — почти лишенным растительности — только вдоль длинного хауза, отделанного черным мрамором, были высажены пальмы. Асааду, привыкшему к благоухающим садам, что окружали Внутренние покои, было странно и непривычно смотреть на голую землю и песочный камень, расцвеченный лишь изразцами да орнаментом.       Справа и слева от него высились разные постройки — сейчас они утопали во тьме и лишь угрожающе зияли темными провалами окошек, — но у главного здания впереди кипела жизнь. Там горели светильники и толпились люди. Асаад приложил ладонь ко лбу, вглядываясь вперед, и нахмурился. Ему было тяжело не сравнивать каждую мелочь здесь с Эль-Хлифом — он пытался гнать эти мысли из головы, но они каждый раз настойчиво возвращались. Сам местный дворец — величественное сооружение из песчаника с высокими башнями-иглами и золотыми куполами, — был чуть больше Внутренних покоев, но в общем все прилегающие к нему территории, по ощущениям, не превышали размеров второго двора.       Когда их отряд уже подъезжал ко входу во дворец, им навстречу из толпы выступил человек в бежевом кафтане и высоком тюрбане в тон; за ним темными тенями скользнуло несколько слуг. Асаад натянул поводья, останавливая коня. Мужчина низко поклонился и проговорил:       — Шехзаде! Рад приветствовать вас в сердце западного берега. Мы все ждали вашего приезда.       Его гулкий, низкий голос эхом разнесся по округе и увяз в липкой ночной мгле.       Асаад нахмурился. В неровном свете и с расстояния лицо говорившего почти невозможно было рассмотреть, но затканный золотом кахин ясно свидетельствовал о том, что он здесь — отнюдь не последний человек.       «Неужто сам санджак-бей вышел меня встречать?»       Спешившись, Асаад на несколько мгновений прикрыл глаза: после целого дня, проведенного в седле, снова ощущать под ногами твердую почву было непривычно, — а затем развернулся и шагнул к мужчине.       Тот снова склонился в учтивом поклоне.       — Шехзаде, — сказал уже глуше, — добро пожаловать в Аль-Джазат. Меня зовут Махмуд. Много лет назад я был правой рукой вашего отца, нашего повелителя, в этом санджаке, а после его отъезда в столицу стал заправлять здесь всеми делами. И теперь, — он поднял голову, — готов верой и правдой служить вам, как некогда — ему.       Асаад усмехнулся, выгнув бровь. Ну надо же — и вправду санджак-бей. Чуть склонив набок голову, он пригляделся к его лицу. Высокий лоб, смуглая кожа, уже тронутая первыми морщинами, впалые щеки и выдающийся вперед подбородок, внимательные, блестящие глаза и сухие пальцы, унизанные перстнями… Внешне он казался совершенно безобидным. Если, конечно, не считать кинжал за поясом.       «И это с ним отец советовал мне держаться настороже?»       Краем глаза Асаад заметил шевеление сбоку — остальные члены отряда вслед за ним начали слезать с лошадей. Их сразу же окружила целая стайка слуг, чтобы увести животных и помочь с поклажей. Двор наполнился топом ног, ржанием и громкими голосами.       — Я рад видеть вас в добром здравии, Махмуд-бей, — сказал Асаад, чуть приподняв уголки губ, — и приношу свои извинения за позднее прибытие. Надеюсь, оно не доставило вам больших неудобств.       — О, ни в коей мере, шехзаде, — поспешил заверить его Махмуд-бей. — Но, впрочем… — тут его взгляд скользнул за левое плечо Асаада и на несколько мгновений задержался на Ирфане-эфенди, что-то объяснявшем прислуге. — Признаться честно, я немного удивлен, что вы решили проделать столь долгий путь через Ташакан от самой столицы. Я ожидал, что вы воспользуетесь порталом.       Асаад многозначительно хмыкнул. Откровенно говоря, он тоже этого ожидал.       — Таково было решение повелителя. Он сказал мне, что нельзя править землями, которые ни разу не видел своими глазами.       На самом деле, ничего подобного отец ему не говорил. Его слова в тот день, когда Асаад покидал Эль-Халиф, звучали несколько иначе. «Надеюсь, мой лев, времени, что займет этот путь, тебе хватит, чтобы подумать о своем поведении и понять, в каком тоне следует разговаривать с великим визирем». При воспоминании об этом губы тронула усмешка — придумал все-таки, как наказать за дерзость.       Впрочем, санджак-бею было вовсе не обязательно знать о разногласиях в правящей семье.       — Повелитель мудр, — Махмуд-бей тем временем сделал приглашающий жест, предлагая Асааду пройти во дворец. — И как вы оцениваете Ташакан после своего путешествия, шехзаде?       Асаад обернулся. Лошадей уже увели в конюшни, а сундуки и сумки сгрузили на землю. За процессом тщательно следил Ирфан-эфенди, на голову возвышавшийся над толпой слуг. Кажется, он прекрасно справлялся один.       — Очень необычно, — Асаад снова посмотрел на Махмуда-бея и сделал шаг вперед; вместе они направились вверх по лестнице. — Пейзажи Ташакана сильно отличаются от восточного побережья.       «А еще я, кажется, наглотался пыли и песка на всю оставшуюся жизнь», — добавил мысленно.       Махмуд-бей коротко улыбнулся.       — Отрадно слышать, шехзаде. Но все же долгая дорога наверняка утомила вас. Может быть, вы желаете поужинать? Или отправитесь в ваши новые покои? Слуги уже скоро принесут вещи.       Асаад задумчиво почесал подбородок. Хотелось, если быть честным с собой, всего и сразу. После целого дня, проведенного в седле, мышцы болезненно ныли, а еду его желудок в последний раз видел и вовсе утром — так как до Аль-Джазата оставалось всего ничего, было решено пожертвовать обедом, чтобы не въезжать в город за полночь. Кроме того, он чувствовал себя до омерзения грязным — казалось, будто вся пыль Ташакана въелась в его кожу.       — Я бы не отказался от ужина, — наконец сказал он после пары секунд раздумий. — Надеюсь, вы составите мне компанию? — и, дождавшись от Махмуда-бея покорного кивка, добавил: — Но только немного позже. Перед этим… велите подготовить для меня купальню. А пока отведите в покои.       — Как пожелаете, шехзаде.       Они миновали входные двери, ступили под сень дворцовых сводов, и Асаад запрокинул голову, с интересом осматриваясь.       Длинный коридор — бесконечная череда массивных каменных арок и колонн, — был освещен витражными светильниками; рыжие, красные и желтые блики причудливо расцвечивали пол и стены, расписанные растительным орнаментом. Сейчас в полной мере оценить его красоту было почти невозможно — мешала тьма, клубившаяся в углах.       Здесь не было ничего из того, к чему привык Асаад за долгие годы жизни во Внутренних покоях — ни резных деревяных панелей, ни яркой мозаики, ни роскошной золотой отделки, от которой в закатные часы слепило глаза. Убранство дворца казалось неприлично скромным, если даже не сказать — бедным. Чувствовалось, что он строился еще в те далекие времена, когда обладание таким большим зданием уже само по себе считалось роскошью.       — Сюда, шехзаде, — Махмуд-бей указал в сторону одного из боковых коридоров, что расходились от основного, точно ветви дерева — от ствола.       Они шли долго. Галереи сменялись лестницами, лестницы — вереницами комнат, а комнаты — снова галереями. Дорогу Асаад не запоминал — он чувствовал себя слишком уставшим, да и полумрак сильно мешал ориентироваться в пространстве. Его хватало лишь на то, чтобы изредка краем сознания подмечать разные мелочи — например, что потолки здесь были намного ниже, чем во Внутренних покоях, а коридоры — уже; и двери гораздо массивнее, будто в крепости.       У одной из таких — тяжелой, окованной медью, — Махмуд-бей наконец остановился.       — Ваши покои, шехзаде, — сказал, низко поклонившись. — Отдыхайте, а я пока отдам слугам распоряжения об ужине и купальне.       С этими словами он поспешил удалиться. Асаад проводил его взглядом, и только после того, как тьма за поворотом поглотила край светлого кафтана, взялся за ручку и потянул дверь на себя. Она поддалась неохотно — как будто вовсе не хотела, чтобы ее открывали. Асаад хмыкнул. Ему пришла в голову мысль, что весь дворец был немного похож на эту дверь — старая, неприветливая громада, мечтающая лишь о том, чтобы ее оставили в покое.       Впрочем, возможно, такое впечатление складывалось лишь в ночи. Возможно, утром, когда он выспится, а древние каменные коридоры зальет свет жаркого западного солнца, все покажется ему совсем иным — не таким давящим и мрачным. Возможно, ему даже здесь понравится.       «Поглядим», — подумал Асаад, переступая порог.       Внутри его ждало просторное помещение, освещенное парой высоких ламп. Их свет выхватывал из темноты широкую кровать с резной спинкой, застеленную тканым покрывалом, софу, обтянутую бархатом, большой шкаф и несколько рядов стенных полок. Каменный пол устилал пушистый ковер, стены покрывал орнамент — потускневший от времени, но оттого не менее искусный. Арка справа вела в смежную комнату — рабочий кабинет, дверь слева — в купальню. Также имелся занавешенный полупрозрачной тканью выход на балкон.       Асаад цокнул языком, оглядевшись по сторонам. Медленно прошелся от стены до стены, выглянул в окно. Ничего особенного — покои как покои; меньше, чем те, что были у него дома. Может быть, когда он разложит повсюду свои вещи, станет немного уютнее.       «Вот и мое новое пристанище на ближайшие годы».       Называть Аль-Джазат домом у Асаада пока не получалось — даже мысленно; даже вторым. Дом у него был один и стоял на берегу залива Хафрас — обласканный солнцем, сверкающий золотыми куполами, утопающий в зелени обширных садов и венчающий Эль-Халиф, точно корона. И ничто в целом мире не могло стать ему заменой.       Устало вздохнув, Асаад скинул с себя запыленный плащ и опустился на софу. Закрыл глаза. Провел пальцами вдоль переносицы.       Странное дело — до прибытия он полагал, что, наконец достигнув Аль-Джазата, испытает облегчение, но сейчас почему-то чувствовал, что усталость только возросла; словно вся тяжесть сводов старого дворца обрушилась на его плечи, стоило ему ступить под них. Асаад вовсе не ощущал, что путешествие для него закончилось; скорее — что оно переменило обличие. Да, песчаные пустоши Ташакана с их тяготами остались позади, но на горизонте уже маячили новые — с завтрашнего дня ему предстояло решать серьезные вопросы и принимать важные решения. Справится ли он? В Эль-Халифе у него не возникало подобных сомнений. Но в Эль-Халифе рядом был отец, за которым всегда оставалось последнее слово и на котором лежала вся ответственность.       Асаад откинул голову, упершись затылком в стену; слабо поморщился, отгоняя прочь эти безрадостные размышления.       «Ночь — дурное время для философствования, шехзаде, особенно полнолуние», — вспомнились ему давние слова Дженаба-паши. — «Молодая луна священна, она сулит удачу, полная же обнажает все страхи и переживания. Не стоит доверять мыслям, что рождаются в ее свете».       В двенадцать лет он не воспринял этот совет всерьез. И, видимо, зря.       Поднявшись на ноги, Асаад подошел к окну и поглядел на небо. От увиденного с губ сам собой сорвался глухой смешок — среди звезд над Аль-Джазатом сияла полная луна, величественная и холодная, будто бы высеченная из мрамора.       За окнами сгустились сизые вечерние сумерки, и в свете зажженных слугами ламп на полу и стенах Внутренних покоев колыхались размытые угольные тени.       Асаад быстро шел по коридору. После разговора с отцом кожу неприятно покалывало изнутри, а в горле слегка першило, хоть большую часть времени он и молчал. Несмотря на то, что на Эль-Халиф стремительно надвигалась ночь, идти к себе ему пока не хотелось. А вот чего хотелось — так это задать кое-кому пару животрепещущих вопросов.       И для этого следовало поторопиться.       Просторное помещение библиотеки встретило его тишиной и вязким сумраком. Большая часть светильников была уже погашена — мало кто появлялся здесь после захода солнца, — но вдали на полу золотилась тонкая полоска света, рассекая тьму, точно волшебный клинок. Он лился из проема меж двумя высокими шкафами, и Асаад без промедления поспешил туда — у него не было ни малейших сомнений в том, кто мог допоздна засидеться над древними свитками. Такой человек во всем дворце был лишь один.       Подойдя, он осторожно выглянул из-за угла шкафа.       Тонкая свеча горела ярко. Ее трепещущее пламя выхватывало из темноты ровные ряды богато украшенных книжных корешков на полках, узкий резной подоконник, заваленный бумагами стол и темную фигуру в тюрбане, низко склонившуюся над какими-то листами. Губы при виде этой картины против воли искривились в усмешке — и этот человек в свое время еще учил Асаада не сутулиться и не читать при скудном освещении.       Он решительно шагнул вперед и замер, опершись плечом о шкаф.       — Я смотрю, вы опять заработались, паша?       От звука его голоса мужчина вздрогнул и порывисто развернулся. Пламя свечи, потревоженное резким движением, дернулось в сторону вместе с ним, и темные тени вокруг тревожно заплясали, заметались по полкам, полу, столешнице и растерянному смуглому лицу.       — Шехзаде?.. — брови Дженаба-паши удивленно взлетели вверх; он поспешно поднялся на ноги, чтобы поклониться. — Прошу прощения. Я не слышал, как вы подошли.       Асаад коротко качнул головой.       — Ничего страшного. Лучше расскажите мне, что на этот раз украло ваше внимание.       — О, это? — Дженаб-паша бросил быстрый взгляд за спину, а, когда он обернулся снова, его глаза загорелись, как бывало всегда, стоило задать ему вопрос о книгах. — Это прелюбопытнейшая вещь, шехзаде. Древние путевые заметки. Автор неизвестен, но очень красноречив. Читая его описания Ташакана и юга Аравии, ты словно сам переносишься туда. Да еще и на полторы тысячи лет назад.       Асаад задумчиво хмыкнул, почесав подбородок. Ташакан, значит?.. Если это было простое совпадение, то уж очень удачное. Как будто сама судьба намекала ему не ходить вокруг да около и просто задать все те вопросы, за ответами на которые он и пришел.       В конце концов… час был уже поздний. Не время для прелюдий.       Сощурившись, Асаад слегка склонил голову набок и внимательно посмотрел на Дженаба-пашу.       — Как любопытно, что вы сами завели речь об этом, — заметил негромко.       — О… о чем конкретно, шехзаде?       Асаад не знал, что именно — взгляд, поза или тон, которым он заговорил, — но что-то заставило Дженаба-пашу разом перемениться в лице. Брови его сдвинулись к переносице, дыхание чуть участилось, а плечи едва заметно напряглись — для человека, который постоянно говорил о сдержанности и холоднокровии, он сам непозволительно часто позволял другим видеть свою нервозность.       — О Ташакане, — пояснил Асаад, скрестив руки. — Я как раз сегодня виделся с отцом, и он сообщил мне пару… интересных известий. Связанных с вами — в том числе. Как давно, — он сделал глубокий вдох, на миг прикрыв глаза, — вы узнали про Аль-Джазат?       Уголок губ Дженаба-паши нервно дернулся, а взгляд вдруг сделался каким-то очень уязвленным и виноватым — словно его застали на месте преступления.       — Шехзаде… — мягко начал он, сплетя пальцы в замок и приложив к груди, — я…       Но Асаад не дал ему закончить — перебил и с нажимом повторил:       — Как давно?       Ему совсем не нравилось разговаривать с Дженабом-пашой так — свысока, резко и жестко. В конце концов, тот все еще приходился ему учителем, и он помнил, как любил его раньше — даже сильнее, чем родного отца. Но… что-то темное и жаркое внутри него требовало выхода, заглушая привычное спокойствие, заставляло говорить более глухо и отрывисто, а смотреть — тяжелее. И Асаад не мог с этим совладать.       Дженаб-паша смиренно опустил голову.       — С начала тан-шамаля, шехзаде, — ответил коротко.       Асаад нахмурился, не веря своим ушам.       — То есть… больше полугода? — уточнил севшим голосом.       — Да, — Дженаб-паша кивнул. — Повелитель тогда пригласил меня к себе и сказал, что вам уже скоро должно исполниться шестнадцать и что он сам как раз в этом возрасте покинул Эль-Халиф. Сказал, что вы засиделись тут и что вам пора познать все тяготы правления. И еще он пожелал, чтобы я непременно сопровождал вас. Он решил, что времени до наступления джайфары мне хватит, чтобы объяснить свой отъезд жене и сполна насладиться их с дочерями обществом напоследок.       Асаад сжал пальцами переносицу; медленно выдохнул; облизнул пересохшие губы. Вот, значит, как?.. Выходит, отец не солгал. Это и правда не было наказанием. Но все же…       — Вы полгода знали об этом. Знали и молчали.       Обвинение сорвалось с губ прежде, чем он успел его обдумать, и прозвучало настолько по-детски, что стало почти стыдно. Запоздало Асаад прикусил язык и тряхнул головой. Он уже знал все, что сейчас услышит в ответ.       — Шехзаде, — Дженаб-паша посмотрел на него мягко и выразительно, — не думайте, что мне не было тяжело хранить эту тайну. Но я не вправе нарушать прямые приказы повелителя. Да и, кроме того… — он чуть приподнял брови, — разве вы не догадывались, что вас в ближайшее время это ждет? Каждый сын султана рано или поздно оправляется в уготованный ему санджак. Это нелегкая ноша, но таковы традиции. И не мне вам о них напоминать.       Асаад в ответ лишь нарочито медленно покачал головой и прикрыл глаза. Губы искривились в безрадостной усмешке.       Они просто не понимали. Ни Дженаб-паша, ни отец, сказавший перед тем, как отпустить его «Я знаю, что расставаться с домом тяжело». Но дело ведь было совсем не в отъезде и не в доме; а в том, что Асаад, кажется, последний во всем дворце узнал об отцовских планах на себя. В который уже раз.       При этой мысли грудь снова обдало жаром изнутри.       Он рвано выдохнул.       — Да, паша, — сказал просто для того, чтобы не молчать. — Разумеется.       — Вы злитесь, шехзаде, — заметил Дженаб-паша, опершись о спинку стула. — Это естественно в такой момент. Если позволите, я бы посоветовал вам пойти к себе. И лечь спать. В ясном солнечном свете и сознание обычно проясняется. Наутро непременно станет легче.       Асаад фыркнул.       — Мне и сейчас не тяжело.       — Как скажете, шехзаде, — уголки губ Дженаба-паши приподнялись. — Но все-таки. Завтра вам предстоит непростой день, перед ним было бы неплохо отдохнуть как следует.       Асаад поморщился, опустив взгляд. За время их разговора тьма вокруг сгустилась, а небо за окном из сероватого сделалось совсем черным. Сумерки угасли. Наступила ночь.       Возможно, в чем-то Дженаб-паша был и прав.       Последний день дома и правда обещал выдаться не из легких.       Теплая вода немного взбодрила Асаада, смыв, по ощущениям, не только пот и грязь, но и часть усталости; она же забрала и все мрачные мысли, что внезапно одолели его в одиночестве. Никогда прежде он не тяготел к чрезмерному уходу, но после двадцатидневного путешествия через Ташакан снова привести себя в порядок — натереть кожу розовым маслом, расчесать волосы, облачиться в чистую дишдашу и любимый бишт, затканный золотыми гвоздиками, обуть мягкие бабуши и надеть на пальцы все свои кольца, включая новое, подаренное отцом, — оказалось на удивление приятно. Стоя перед зеркалом и прикалывая к тюрбану брошь, Асаад наконец-то чувствовал себя на своем месте. Да, пусть не дома, но хотя бы во дворце. Хватит с него пыльных и жарких пустошей.       Как раз когда он закончил, в дверь постучал слуга и пригласил его к ужину. Вместе с ним и Ганимом-беем они снова отправились в путь по запутанным темным коридорам. Но на этот раз дорога заняла гораздо меньше времени.       Помещение, куда их привели, оказалось небольшой и неожиданно уютной гостиной. Голые каменные стены здесь были завешены коврами — в орнаментальный узор вплетались, причудливо сверкая, золотые и серебряные нити, работой с которыми издавна славились ткачи из Самрата, — вдоль них тянулись мягкие диваны и кресла, по углам стояли высокие лампы. На стенных полках красовались расписные фарфоровые блюда, шкатулки, книги и небольшие металлические фигурки в виде воинов и лошадей, а в глиняном горшке у окна даже нашлось место для низкого, но ветвистого растения, чьего названия Асаад не знал.       В центре комнаты стоял накрытый для ужина софраз, а за ним уже сидел Махмуд-бей. Когда дверь отворилась, он поспешно поднялся на ноги и поклонился.       Асаад поприветствовал его коротким кивком и опустился на пол. Слуги тотчас засуетились вокруг — один вынес плошку с розовой водой и полотенцем, второй наполнил их с Махмудом-беем стаканы, еще несколько принесли подносы с едой.       За время, проведенное в Ташакане, Асаад успел отвыкнуть от пышных трапез. Здесь же были и фалафель, и кускус с овощами, и жареное мясо в остром соусе из красного перца, и засахаренные финики, и ягоды в шоколаде, и пахлава с халвой. Оглядывая яства, он с наслаждением вдохнул наполнивший гостиную пряный аромат. Ужин обещал выдаться отменным.       — Благодарю Всевышнего за то, что стол мой полон еды, которой можно угостить дорогого гостя, — произнес Махмуд-бей, приложив ладонь к груди.       — Эль-мелех адан, — ответил Асаад, повторив его жест.       После он потянулся к своему стакану, сделал небольшой глоток — и поморщился. Это оказался лимонный шербет. В отличие от восточного берега Аравии, на западном шербеты из кислых фруктов и ягод издавна ценились больше сладких. Асаад когда-то давно читал об этом, но, к своему стыду, совсем забыл.       От Махмуда-бея не укрылось его выражение лица. Усмехнувшись, он спросил:       — Предпочитаете напитки послаще, шехзаде?       Асаад бросил на него быстрый взгляд и слегка сощурился.       — Обычно да, — он отставил стакан в сторону. — Но этот тоже неплох. Однако я пригласил вас сюда не для обсуждения своих вкусов, бей. Расскажите-ка мне лучше, как идут дела в санджаке. Все ли хорошо? Как живется людям?       Махмуд-бей от этих вопросов, которых явно не ждал, тут же весь подобрался и сел ровнее, выпрямляя спину. От былой расслабленности, с которой он спрашивал про вкус шербета и полулежал на подушках, не осталось и следа. Удовлетворенно хмыкнув, Асаад потянулся к центру софраза, отломил кусочек питы и приготовился слушать.       — Аль-Джазат процветает, как и положено сердцу Ташакана, шехзаде, — сказал Махмуд-бей, нервным движением оправив ворот кафтана. — Самый большой доход ежегодно приносят паломники, совершающие адж-тарик к Азару и Аль-Касану, и торговля. Жители исправно платят налоги, а город постоянно обустраивается. За последние несколько лет была возведена новая мечеть и многие старые здания в центре приведены в порядок. Конечно, — тут он прокашлялся и почтительно опустил взгляд, — без некоторой помощи из столицы все это было бы куда сложнее устроить. И я очень благодарен повелителю за содействие в осуществлении моих планов.       Асаад многозначительно хмыкнул, смерив Махмуда-бея недоверчивым взглядом. Говорил тот красиво, но иного и ожидать не стоило — перед новым наместником каждый бы попытался представить себя и свою работу в самом выгодном свете. А вот насколько все эти увлекательные речи соответствовали действительности, еще только предстояло выяснить.       — Зачем же вам дополнительное финансирование, если город, как вы говорите, процветает? — спросил он, отправив в рот небольшой кусок баранины. Мясо оказалось нежным и сочным — ничуть не хуже, чем в Эль-Халифе.       Махмуд-бей быстро облизнул губы и пояснил, сцепив руки в замок:       — Видите ли, шехзаде, реставрация исторических зданий — удовольствие дорогое и, говоря откровенно, не первой важности. Если я вложусь в нее слишком сильно, то денег может не хватить для обеспечения более насущных потребностей горожан. Согласитесь, это было бы не лучшим решением с моей стороны.       Асаад чуть сощурился, склонив голову набок.       Что-то в словах Махмуда-бея его смущало, но понять, что именно, он не мог. Возможно, всему виной была излишняя подозрительность, взращенная предупреждением отца. Однако, в любом случае, способ проверить это был лишь один.       — Если все действительно обстоит так, то вы, несомненно, правы, — Асаад пригубил еще немного шербета, и после острого соуса кисловатый лимонный привкус даже показался ему терпимым. — Но все-таки я бы хотел сам взглянуть на ваши финансовые документы за последние годы. Это можно устроить?       Махмуд-бей повел плечом и облизнул губы.       — Конечно, — ответил после секундного промедления, опустив взгляд. — Считайте, что с этой минуты дворцовая канцелярия в вашем полном распоряжении, шехзаде.       «Так просто?..» — Асаад задумчиво почесал подбородок. — «Неужели ему в самом деле совсем нечего скрывать? Или он просто не нашел, как мне возразить?»       — Что ж, хорошо, — он кивнул. — И еще мне понадобятся списки всех ваших советников и глав городских ведомств. Подробные. С именами, должностями, биографиями… Я бы хотел получить их к утру.       Брови Махмуда-бея слегка сдвинулись к переносице.       — Как пожелаете, шехзаде. Я передам их вам…       — Не мне, — перебил Асаад, — а Дженабу-паше. Этот человек — моя правая рука во всех делах, и я, бей, настоятельно рекомендую вам отнестись к нему со всем возможным почтением. Так же, как и к Ирфану-эфенди.       — Буду иметь это в виду, шехзаде, — Махмуд-бей коротко кивнул. — Еще какая-нибудь помощь от меня понадобится? Может, в канцелярии или…       Асаад медленно покачал головой.       — Думаю, нет, бей, благодарю. Я справлюсь один. Но, если у меня возникнут вопросы, я непременно обращусь к вам. Надеюсь, это не проблема?       — Нет, шехзаде. Ни в коем случае.       Асаад тихо хмыкнул и слегка подался вперед, внимательно приглядевшись к Махмуду-бею. Рыжеватые отблески света от ламп бродили по его изрезанному пока еще не глубокими морщинами лицу, взгляд был покорно опущен, губы — сжаты, полупрозрачные тени от ресниц на впалых щеках слегка подрагивали. Правильно ли он понял его вопрос? И точно ли отвечал на то, о чем Асаад на самом деле спрашивал?       «Это не проблема, что я столь резко отстранил вас от своего ближнего круга, бей? Что после моего прибытия вы уже не первый человек в Аль-Джазате? Что вы здесь больше не власть?»       Асаад не понаслышке знал, как сильно способно задеть тщеславных людей неожиданное напоминание, где их место. Был ли тщеславным человеком Махмуд-бей, обещало выясниться позднее. Пока же радовало лишь то, что свои чувства — какими бы они ни были, — он держал при себе.       Устало потерев пальцами переносицу, Асаад снова откинулся на подушки и перевел взгляд на блюдо с кускусом. Теперь, когда основные вопросы были оговорены, он наконец-то мог в полной мере уделить внимание ужину. В конце концов, софраз все еще ломился от яств, а он по-прежнему был голоден.       — Шехзаде, вы невнимательны. На поле боя вас бы уже десять раз убили.       Блеснув в золотых лучах утреннего солнца, острие ятагана описало широкую дугу, со свистом рассекло воздух и замерло в нескольких киасах от кадыка Асаада. Он рвано выдохнул сквозь стиснутые зубы и отступил, запрокинув голову.       — Не думаю, что в наше спокойное время мне грозит хоть раз оказаться на поле боя, эфенди, — заметил, тыльной стороной ладони вытирая капельки пота, выступившие на лбу и висках.       Темные глаза напротив смешливо сощурились.       — Может быть, шехзаде. Но для наделенного властью мужчины умение владеть клинком в любом случае никогда не будет лишним.       Ирфан-эфенди отвел ятаган в сторону. Асаад тяжело вздохнул.       Сегодня у него и впрямь ничего не ладилось. Возможно, тратить предпоследнее утро в Эль-Халифе на тренировку было не лучшей идеей. Он надеялся, что так сможет ненадолго отвлечься от всех забот и тревог, терзавших его перед скорым отъездом, но пока выходило иначе — погруженный в свои мысли, он пропускал удары один за другим и никак не мог в полной мере сосредоточиться на сражении.       Эта странная, не свойственная ему рассеянность страшно раздражала.       — Думаю, пока достаточно, — сказал Ирфан-эфенди. — Заниматься в таком состоянии — пустая трата времени, шехзаде. Уж простите.       Асаад недовольно скривил губы, сильнее стиснув в пальцах рукоять ятагана, и поморщился — сегодня ему казалось, что она даже в ладони лежит не как обычно — словно чужая. Наверное, он и правда зря пришел.       — …но, если вам совсем нечем занять руки, вы можете поупражняться в стрельбе.       Асаад развернулся, задумчиво поглядел на мишени, стоявшие у дворцовой стены за его спиной — в этот ранний час они были наполовину освещены солнцем, — и покачал головой. Ну уж нет. Лук он никогда не жаловал, хоть и владеть им умел неплохо. Да и тем более… какой ему лук, если сейчас он даже с ятаганом не смог управиться, хотя уж это никогда не было для него сложной задачей?       Ирфан-эфенди тем временем убрал клинок в ножны, накинул на плечи свою неизменную накидку, расшитую геометрическим узором и отороченную по краю бахромой с мелкими деревянными бусинами (кажется, он привез ее из Хельри много лет назад, и кажется, у хельрийцев даже было для нее особое название), и теперь наводил порядок на тренировочной площадке — поправлял чучела и раскладывал по местам оружие. Не зная, чем себя занять, Асаад молча наблюдал за его быстрыми, четкими движениями.       В полупрозрачном золотом мареве разгоравшегося дня смуглая кожа Ирфана-эфенди казалась бронзовой, из-за чего он напоминал живую статую — а внушительный рост под два дехаса только усиливал это впечатление. Асааду вдруг вспомнилось, как в детстве он мечтал стать на него похожим — таким же сильным и рассудительным, — и научиться смотреть его строгим взглядом, от которого окружающие всегда теряли охоту спорить. Губы против воли тронула легкая улыбка.       «Вот бы он отправился в Аль-Джазат вместе со мной», — пронеслось в голове.       Асаад тяжело вздохнул, бросив быстрый взгляд на широкую спину Ирфана-эфенди.       Он же, на самом деле, пришел сюда так рано не только для тренировки — но еще и для того, чтобы поговорить об этом. Хоть отец и дал Асааду полную свободу в выборе спутников, он не мог взять никого с собой против их воли. А захочется ли Ирфану-эфенди бросить все в Эль-Халифе и последовать за ним на западный берег?       Был только один способ узнать ответ на этот вопрос.       Стиснув зубы, Асаад убрал ятаган в ножны и решительно шагнул вперед, к стойке с копьями. Он старался не думать о том, что видит ее — и вообще всю эту площадку, — в последний раз.       — Эфенди, вы же знаете, что я уезжаю в Аль-Джазат завтра? — спросил прямо.       Ирфан-эфенди повернул к нему голову, отвлекшись от расстановки копий.       — Конечно, шехзаде.       Асаад нахмурился. Уточнять, как долго тот уже об этом знает, он не стал. После разговора с Дженабом-пашой все, в целом, и так было ясно.       — Отец сообщил мне об этом вчера и сказал, что я могу подумать, кого хочу взять с собой. Ирфан-эфенди, — Асаад медленно облизнул губы и поднял голову, встретившись с его цепким, внимательным взглядом, — я знаю вас уже больше десяти лет. Вы научили меня сражаться и защищать себя. И я был бы рад, если бы вы оставались со мной и дальше. Ваше присутствие на западном берегу очень поддержало бы меня.       Ирфан-эфенди многозначительно хмыкнул, развернувшись к нему всем телом. Уголок его губ едва заметно дернулся, а деревянные бусины в бахроме накидки отозвались на резкое движение глухим, нестройным стуком.       — А я все ждал, когда вы наконец это предложите, шехзаде.       Асаад недоуменно вскинул брови.       — Вы… ждали? — уточнил, нахмурившись.       Ирфан-эфенди тяжело вздохнул, сделал шаг вперед, подойдя к Асааду почти вплотную — теперь их разделяло не больше одного яра — и положил руки ему на плечи.       — Да, шехзаде, — проговорил ровно. — Вы правильно сказали — я учил вас сражаться более десяти лет. Но научил еще далеко не всему. По крайней мере, — тут его глаза смешливо блеснули, — нам точно стоит поработать над тем, чтобы ваши блистательные навыки владения ятаганом не ухудшались так сильно, когда вы не в духе. И как хороший учитель я не могу позволить вам уехать недоученным. Тем более, что от качества моего обучения может зависеть ваша жизнь. Поэтому… — с этими словами он медленно, с неожиданной для столь высокого человека грацией опустился на колени, — даже если бы это не предложили вы, то предложил бы я.       А затем приподнял подол кафтана Асаада и прикоснулся к нему губами.       В горле запершило. Асаад сглотнул и опустил глаза. Ирфан-эфенди делал так не впервые, но почему-то именно сейчас вид его склоненной головы и широких, крепких плеч под накидкой вызвал в душе смятение. Он не ожидал, что это будет настолько просто.       — И что же вы, эфенди… так легко оставите все, что у вас есть в Эль-Халифе? Ради меня?       Ирфан-эфенди поднялся на ноги и слегка склонил голову набок.       — А что такого важного, по-вашему, у меня здесь есть? — поинтересовался, многозначительно приподняв бровь. — Комната во Внутренних покоях? Эта тренировочная площадка? Я воин, шехзаде, — он серьезно поглядел на Асаада сверху вниз. — Моему сердцу дорог только ятаган, но его, благо, можно всюду носить с собой. А место… — его ресницы дрогнули. — Оно не так уж и важно. Когда-нибудь вы это поймете.       Асаад с сомнением хмыкнул.       — Не думаю, эфенди, — качнул головой. — Я же все-таки не воин. Но, в любом случае, — он поднял глаза, — я благодарю вас за то, что вы согласились поехать со мной.       Ирфан-эфенди усмехнулся острой, кривой усмешкой.       — Оставьте, шехзаде. Наилучшей благодарностью для меня станет достойная тренировка, которую, я надеюсь, вы мне обеспечите, когда мы прибудем в Аль-Джазат.       Дворцовая канцелярия представляла из себя просторную комнату, разделенную на части резными деревянными перегородками и уставленную шкафами. На каждой свободной поверхности здесь ютились горы свитков и высились стопки книг, а нагретый солнцем воздух пах пылью и древесными смолами.       Несмотря на распахнутые окна, было необычайно душно.       Асаад поморщился, медленно проведя кончиками пальцев по векам и щекам. После долгого сна в мягкой постели и до неприличия позднего завтрака заниматься делами отчаянно не хотелось, но финансовые документы, разложенные на столе, настойчиво требовали его внимания. С тяжелым вздохом он отнял руки от лица и огляделся по сторонам.       Неподалеку Дженаб-паша хмурился, изучая списки визирей Махмуда-бея. Резкие и густые полуденные тени углубляли каждую морщинку на его высоком смуглом лбу. Пергамент мягко шелестел, когда он, задумавшись, ерошил большим пальцем края листов. Ганим-бей стоял у дверей — суровый и неподвижный, будто статуя. Было непривычно видеть его с полностью открытым лицом и в тюрбане, повязанном на городской манер. Ирфан-эфенди ушел. Заинтересовавшись какими-то чертежами, найденными в другом конце комнаты, он загадочно бросил «Хочу взглянуть на новые постройки в центре» и скрылся за дверью раньше, чем ему успели задать хоть один вопрос. Впрочем, за него Асаад не беспокоился — на случай любых неприятностей у Ирфана-эфенди были ятаган, суровый вид и несколько десятков лет службы в армии за плечами.       Он снова перевел взгляд на документы и устало покачал головой. Обычно Асааду не составляло особого труда разбираться в цифрах, но только не в этих. В финансовых отчетах царил хаос — какие-то суммы не сходились, какие-то просто пропадали, да еще и записано это все было на редкость неразборчивым почерком.       Невольно ему вспомнился башдефтердар со своими отчетами — подробными, четкими, по которым можно было отследить каждый потраченный из казны динар. Не было ничего удивительного в том, что его насторожили сведения из Аль-Джазата. Эти документы выглядели так, словно местный дефтердар смыслил в финансах даже меньше Дженаба-паши. Или же… Или же он отчаянно пытался что-то спрятать за этим беспорядком.       Асаад нахмурился, внимательнее присматриваясь к бумагам. В дефтерхане, где он по настоянию отца пару лет назад проводил много времени, ему поведали о множестве способов манипулировать цифрами, чтобы скрыть нежелательные траты. Из тех рассказов он тогда вынес главное — чем больше сумма, тем сложнее это сделать. Два динара могут просто затеряться, двести обязательно оставят след.       В отчетах перед ним итоговая сумма затрат в каждом шахре выходила больше положенной — часть денег буквально растворялась где-то среди бесконечных столбцов доходов и расходов. Если не складывать все числа вручную, этого можно было даже не заметить. Но Асаад сложил — и сразу же все понял.       С губ невольно сорвался сухой смешок. Старый советник, взлетевший слишком высоко и возомнивший себя слишком важным — история не новая и не уникальная. Чего-то такого стоило ожидать. В Эль-Халифе, под боком у султана, проворачивать подобное никто бы не решился, но здесь, на далеком западном берегу, в сердце священных земель Ташакана, было до преступного легко забыться и начать считать себя особенным.       Как жаль, что ненадолго.       Асаад лениво откинулся на спинку стула, потирая лоб. Тихий скрип дерева привлек внимание Дженаба-паши. Он оторвался от своих бумаг и поднял голову.       — Что-то не так, шехзаде?       Асаад усмехнулся.       — Помимо того, что я, кажется, только что уличил санджак-бея в казнокрадстве? — он выразительно приподнял бровь. — Ничего особенного, паша.       Дженаб-паша от этих слов как-то нервно дернулся и шире раскрыл глаза; в глубине его зрачков сверкнул и сразу же померк отблеск солнечного света. Он прикусил губу и с неожиданной силой стиснул бумаги в пальцах.       — Всевышний… — произнес севшим голосом. — Казнокрадство?.. Что ж… В свете этого мне многое становится понятнее.       Асаад нахмурился, чуть подавшись вперед.       — О чем вы?       Дженаб-паша рассеянно повел плечом.       — Я разбирал списки должностей и кое-что заметил. Кое-что… — он облизнул губы, — весьма любопытное. Как минимум, пятую часть руководящих постов в Аль-Джазате занимают родственники Махмуда-бея.       «О, Всевышний… Вот оно как».       Асаад многозначительно хмыкнул, откинувшись на спинку стула. Эти сведения настолько хорошо встраивались в общую картину — старый советник, отдаленный от столицы санджак и слишком много власти, оказавшейся в одних руках, — что он почти и не удивился; скорее — испытал какое-то мрачное удовлетворение от того, как легко и быстро все сложилось.       — Ну что за выдающаяся семья, — он тяжело вздохнул, покачав головой. — Вот только… разве у Махмуда-бея много родственников?       — Весьма, — Дженаб-паша кивнул. — Он сам из большой семьи, а еще у него четыре дочери. Все уже взрослые и замужем. Причем за людьми весьма… высокопоставленными. По любви ли были заключены эти необычайно выгодные для их отца браки — предоставляю право решать вам, шехзаде.       — Я думаю, отвечать на этот вопрос Махмуду-бею придется уже в присутствии кади, — Асаад прикрыл глаза и потер пальцами переносицу.       На некоторое время в канцелярии воцарилось молчание.       Дженаб-паша отвернулся к окну и устремил взгляд в не запятнанную ни единым облачком фарфорово-голубую даль утреннего неба. О чем он думал, Асаад не знал; его же самого занимали безрадостные размышления, скольких людей из-за всей этой некрасивой истории придется разжаловать и скольким — подыскать достойную замену. Ближайшие дни обещали стать нелегкими. И хвала Всевышнему, если только дни, а не десятки дней.       «Надеюсь, отец будет доволен, когда обо всем узнает».       Асаад искоса поглядел на казавшегося совершенно равнодушным ко всему происходящему Ганима-бея. У него не было никаких сомнений в том, что отец узнает; причем, скорее всего — намного раньше, чем он найдет время написать письмо.       — Что вы собираетесь делать теперь, шехзаде? — нарушил тишину Дженаб-паша, снова поворачиваясь к нему.       Асаад задумчиво почесал подбородок.       — Пока что? Подожду Ирфана-эфенди. Вдруг он вернется с еще более интересными новостями. А вечером… — он тяжело вздохнул. — Вечером мне придется серьезно побеседовать с Махмудом-беем.       Ждать долго не пришлось — Ирфан-эфенди вернулся спустя час, войдя в канцелярию столь же внезапно, как до этого ее и покинул, под аккомпанемент перестукивающих деревянных бусин. По его внешнему виду и бесстрастному лицу невозможно было понять, чем он занимался и что нового узнал.       — Уже насмотрелись на достопримечательности, эфенди? — спросил Асаад, поставив на стол чашку кофе, которым как раз решил угоститься, чтобы скрасить ожидание. Надо было отдать должное: здесь его готовили ничуть не хуже, чем на восточном берегу — не то что шербет.       — Да, — Ирфан-эфенди прошел вглубь комнаты и сел в незанятое кресло; закинул ногу на ногу. — И я думаю, шехзаде, что вам будет интересно послушать о моих впечатлениях от прогулки.       Асаад подпер кулаком подбородок:       — Извольте поделиться, эфенди.       Краем глаза он заметил, как Дженаб-паша тоже подобрался, выпрямив спину и сцепив руки в замок.       — Я был в центре Аль-Джазата, — Ирфан-эфенди оперся о подлокотник; солнечный свет мазнул по его лицу, и он, поморщившись, чуть склонил голову набок. — Хотел посмотреть на построенные и отреставрированные за последние годы здания, о которых вам говорил Махмуд-бей. Они и правда очень хороши. Особенно мечеть. Но во время прогулки мне удалось завести разговор с парочкой местных жителей, и я с удивлением узнал, что им, оказывается, все эти красоты отнюдь не по душе.       — Вот как? — Асаад приподнял бровь. — Это почему?       — По их словам, в городе не решено слишком много куда более насущных проблем, чтобы тратить деньги на реставрацию фасадов, — Ирфан-эфенди поправил сползший с плеча край накидки. — В одном из кварталов в хаузе с начала эсфат-рамиля грязная вода, в другом брусчатка на дороге совсем разбита, из-за чего телеги там вечно застревают и ломаются. Они сказали мне, что писали прошения во дворец, но не получили ответа. Так что санджак-бей знает об этих бедах… однако ничего не делает.       Дженаб-паша нахмурился.       — И вы поверили им, эфенди? — спросил осторожно. — При всем уважении, но люди могут и преувеличивать свои неприятности, и попусту хотеть поругать власть, и…       — Конечно, нет, паша, — Ирфан-эфенди многозначительно хмыкнул. — И чтобы не приносить вам, шехзаде, ложные сведения, я решил наведаться в эти самые кварталы, о которых они говорили. Мы не проезжали по ним вчера вечером, когда направлялись во дворец. И зрелище моим глазам открылось… — он сделал неопределенный жест рукой, — не самое приятное. Я увидел и загрязненный хауз, и разбитую дорогу. Даже не одну. Так что местные мне не соврали. По крайней мере, в этом.       — Вот как… Я вас понял, эфенди.       Прикрыв глаза, Асаад откинулся на спинку стула. Сжал пальцами переносицу. Покачал головой. Медленно выдохнул и вдохнул. Говорить не хотелось — все и так было предельно ясно.       Мысленно он попытался прикинуть, что могло грозить Махмуду-бею в свете информации, раскрывшейся сегодня. Была вероятность, что он не повинен в казнокрадстве, а все финансовые махинации — это тайные происки местного отделения дефтерхане; что его родственники, таинственным образом оказавшиеся на самых высоких постах в санджаке, на самом деле оказались там по делу; что сведения о проблемах городских жителей все это время прятали коварные визири, преследующие свои цели, но… почему-то верилось в это Асааду с трудом.       А даже если все и правда обстояло именно так, разжалования Махмуд-бей заслуживал в любом случае — хотя бы за то, что позволил этому беспределу расцвести прямо у себя под носом.       В горле запершило. Асаад нервно сглотнул. Вечером ему предстояло решить серьезную проблему; впервые — без оглядки на отца и без его помощи. Эта мысль отозвалась неприятным холодком где-то в глубине грудной клетки.       — Дженаб-паша, — позвал он, нахмурившись. — Когда закончите со списком визирей, покопайтесь в архиве. Я хочу взглянуть на эти прошения… если горожане их действительно писали.       Отдав распоряжение, Асаад отвернулся к окну и посмотрел на небо. Солнце сияло высоко над крышами домов, точно огромный золотой цветок. Приближался полдень. Времени до разговора с Махмудом-беем оставалось еще достаточно.       — Ирфан-эфенди, значит? Да я гляжу, ты решил забрать с собой в Аль-Джазат лучших, мой лев.       Губы отца тронула легкая ухмылка. Стакан в его пальцах дрогнул, и по граням заметались золотисто-рыжие отблески свечного пламени.       Асаад равнодушно пожал плечами.       — Вы говорили, что я могу взять, кого пожелаю, повелитель.       — И я не отказываюсь от своих слов, — отец решительно кивнул. — Ты сделал хороший выбор. Молодец.       Они разговаривали в отцовской опочивальне.       Час был уже поздний, и густые чернильные тени, клубившиеся по углам, скрадывали значительную часть ее размеров. От выхода на террасу тянуло колкой ночной прохладой. Против воли взгляд Асаада во время беседы то и дело цеплялся за мелкие детали обстановки, чего не бывало прежде. Едва различимые в тусклом свете ламп корешки книг, идеально гладкое, без единой складочки покрывало на кровати, отражение мозаичной вазы с персиками на лакированной поверхности стола… Осознавать, что он видит все это — знакомое и до дрожи родное, — в последний раз, было нелегко.       — Уже завтра ты уезжаешь, — вторя его мыслям, сказал отец. — Волнуешься?       Асаад прикусил губу.       «Да».       — Нет.       Отец снисходительно усмехнулся и чуть склонил голову — не поверил. С тяжелым вздохом поднялся на ноги. Поставил стакан на стол. Стеклянное донышко глухо ударилось о дерево.       — Ничего. Я в твоем возрасте тоже отличался нежеланием признавать свои слабости, мой лев.       Асаад нахмурился и украдкой поглядел на отца. Высокий и широкоплечий, в полумраке он казался сильно моложе своих лет; дрожащие блики света подчеркивали его впалые щеки и высокий лоб, еще сильнее заостряли скулы и затемняли синяки под глазами.       Ему ведь когда-то тоже было шестнадцать. И он тоже через все это проходил.       Столь внезапно вспыхнувшая в голове мысль заставила Асаада вздрогнуть. Следом за ней вереницей потянулись и вопросы — был ли он спокоен накануне отъезда в Аль-Джазат? Злился ли на своего отца, почившего султана Ахмада? Мирно спал всю ночь или до рассвета тревожно ворочался в постели, мучимый волнениями? А может, он вовсе не переживал ни о чем и даже хотел поскорее уехать?       В горле встал ком, и Асаад сглотнул.       Усилием воли он отогнал от себя эти размышления — сейчас для них было не место и не время. Да и… какое значение они имели? Да, когда-то отец был юн. Но в следующем году ему исполнялось шестьдесят, и едва ли он сам еще помнил собственную юность.       Обратно в реальность его вернули тихий шелест одежд совсем рядом и длинные, сухие пальцы, властно подцепившие подбородок. Асаад поморщился, но голову все же поднял.       — Я знаю, тебе это все не по душе, — темные глаза отца слегка сузились, — но таковы традиции. Здесь, в Эль-Халифе, пока рядом я, ты никогда в полной мере не поймешь, что такое власть. В Аль-Джазате тебе больше не на кого будет опереться. Поэтому постарайся вести себя осмотрительно и принимать дальновидные решения. Не подведи меня. Ты понял?       Асаад рвано выдохнул.       Это короткое, вкрадчивое «Не подведи меня» как будто пробралось внутрь его головы и осело там, точно песок на улицах Эль-Халифа после самума.       — Да, повелитель, — ответил он, облизнув губы.       — Хорошо, — отец отпустил его и обернулся, поглядев на утопавшую в непроглядной мгле террасу и сад, что начинался за ней. — Уже поздно, мой лев, тебе бы выспаться перед завтрашним днем, — сказал задумчиво; складка меж его бровей сделалась глубже. — Но задержись еще ненадолго. У меня для тебя кое-что есть.       С этими словами он запустил руку в карман кафтана, а, когда вытащил, меж его сжатых в кулак пальцев Асаад успел заметить тусклый блеск. Брови против воли многозначительно приподнялись — неужто это был подарок? Таким его баловали нечасто.       — Поначалу ты можешь чувствовать себя неуверенно в Аль-Джазате, — снова заговорил отец, расправив плечи. — Это естественно — новое место, новые люди, новые обязанности… Но, мой лев, — тут его взгляд сделался строже и серьезнее, — никогда не забывай о том, кто ты и чья кровь течет в твоих венах. И другим не позволяй об этом забыть.       С этими словами он потянулся к руке Асаада и вложил в нее предмет, который сжимал в кулаке. Кожи коснулся прохладный металл.       Асаад опустил глаза.       На его ладони оказался перстень. Покрытое тончайшей вязью орнамента золото маняще переливалось в теплом свете ламп, а рыжие отблески свечей подрагивали на замысловато ограненной поверхности квадратного черного камня.       При виде него сердце Асаада пропустило удар. Он поднял голову, недоверчиво поглядев на отца.       — Это же…       — Гагат.       С губ сорвался рваный выдох.       Асаад смежил веки и покачал головой. Затем снова посмотрел на перстень. Но вместо того, что лежал перед ним, ему упорно виделся другой — массивнее и с круглым черным агатом; тот, что отец, не снимая, носил на указательном пальце правой руки — символ власти, передававшийся в их династии из поколения в поколение уже больше полутора тысяч лет.       Они были так похожи, что захватывало дух.       В голове эхом звучали недавние слова отца. «Не подведи меня». Сделав глубокий вдох, Асаад медленно надел перстень на большой палец.       — Благодарю, повелитель, — проговорил севшим голосом. — Это поистине бесценный дар.       Отец лишь сухо усмехнулся в ответ.       — Надеюсь, в Аль-Джазате он поможет тебе держаться с достоинством. А теперь иди спать, мой лев. Доброй тебе ночи.       Асаад покорно поклонился и направился к дверям. Но, уже потянув за ручку, замер, словно чья-то ладонь удержала его за плечо; прикусил губу, выдохнул и, повинуясь странному внутреннему порыву, который сам себе не мог внятно объяснить, сказал:       — Доброй ночи, отец.       После чего стремительно покинул опочивальню.       Асаад рассеянно покручивал перстень на большом пальце, прохаживаясь по залу советов. В тишине его шаги гулким эхом отдавались от стен.       На Аль-Джазат опустились густые вечерние сумерки, и в них дворец снова сделался грузным и мрачным. Особенно остро это ощущалось здесь — в просторном, неравномерно освещенном помещении, где из мебели были лишь расставленные вдоль стен скамьи да трон не невысоком помосте.       Задумавшись, Асаад остановился напротив него, поглядел на обтянутое бордовым бархатом сидение, широкую резную спинку из темного дерева и множество маленьких подушек, разложенных у подлокотников, и слабо поморщился — местный трон не шел ни в какое сравнение с султанским троном в Эль-Халифе. Тот был отделан золотом и украшен драгоценными камнями, этот же напоминал обычную скамью, разве что чуть более изящную, чем прочие; на него мог сесть любой, кому хватило бы наглости счесть себя достойным.       При мысли, что не так давно на нем сидел и Махмуд-бей, у Асаада сами собой сильнее сжались челюсти, а грудь обдало жаром изнутри.       Он злился, хоть и сам толком не понимал, почему. Преступления Махмуда-бея были, вне всяких сомнений, ужасны, но отнюдь не уникальны — Асааду и раньше доводилось видеть зарвавшихся чиновников, поставивших себя со своими мелкими житейскими нуждами выше султана и страны. Однако же более всего его возмущали даже не деяния сами по себе — а то, что сотворить их Махмуд-бей осмелился в его санджаке; на земле, по праву рождения принадлежавшей ему. Точно слуга, который вместо того, чтобы прибрать покои своего господина, за время его отсутствия развел там лишь еще больший беспорядок. Какая мерзость.       Он рвано выдохнул в тишину.       Когда у него за спиной со скрипом распахнулись тяжелые, окованные железом двери и раздались шаги, Асаад порывисто обернулся. В зал вошли двое — Ирфан-эфенди и Махмуд-бей. Одновременно они склонились в учтивом поклоне, после чего Ирфан-эфенди бесшумно скользнул в сторону и замер в густой тени одной из колонн, поддерживавших свод, а Махмуд-бей сделал еще несколько шагов вперед и произнес:       — Шехзаде, мне сообщили, что вы хотели меня видеть.       Асаад многозначительно хмыкнул и окинул его фигуру долгим, внимательным взглядом. Лицо Махмуда-бея хранило выражение серьезное, но не обеспокоенное, а голос звучал твердо. Признаки волнения можно было заметить лишь в сделавшихся рельефнее от напряжения венах на сцепленных в замок руках.       «Вы уже догадываетесь, зачем я вас позвал, бей?» — Асаад сощурился. — «Чувствуете, что произойдет дальше? Или пока пребываете в счастливом неведении?»       Он все еще не до конца понимал, почему Махмуд-бей так легко пустил его в дворцовую канцелярию; почему не спорил и не отговаривал за ужином; почему не попытался — хотя бы — избавиться от компрометирующих документов. Неужто он до такой степени верил в судьбу? Или был настолько самонадеян? Или же… Догадка — внезапная, как пощечина, — выбила воздух из легких. Или же он просто не счел Асаада достаточно опасной угрозой для своего положения.       Сердце при этой мысли как будто кольнула раскаленная игла. В голове раздалось эхо слов отца, сказанных незадолго до отъезда: «Многие в Аль-Джазате могут решить, что неопытный шехзаде — легкая добыча. Так что будь бдителен, мой лев».       Асаад прикрыл глаза. Глубоко вдохнул и выдохнул. Провел пальцами вдоль переносицы. Помедлил несколько мгновений, а затем шагнул вперед, решительно опустился на трон, оперся одной рукой о колено и устремил взгляд на Махмуда-бея.       «Мы еще поглядим, кто здесь настоящая добыча».       — Да, — произнес сухо, постаравшись изгнать из голоса неуместные эмоции. — Я провел весь день в канцелярии, пытался немного вникнуть в дела санджака и… — он втянул носом воздух, — у меня появилась к вам пара вопросов, бей.       В полумраке было трудно разглядеть, но на один краткий миг Асааду показалось, что плечи Махмуда-бея напряглись, а переплетенные пальцы дрогнули.       — Спрашивайте, шехзаде, — сказал он, покорно склонив голову. — Я буду рад оказать вам любую помощь, какую смогу.       Асаад заговорил не сразу. Прикусив губу, он устремил взгляд на перстень; черная поверхность гагата переливалась, отражая мерцающие блики света. С чего лучше начать — озвучить все подозрения сразу? Или же задать пару наводящих вопросов, чтобы Махмуд-бей сам понял, к чему все идет? Невольно ему вспомнился отец — как величественно он держался на советах, как вкрадчиво и строго говорил, как сурово смотрел на всех сверху вниз, сидя на троне, и как одной правильно подобранной фразой мог лишить уверенности любого своего советника.       Интересно… долго он этому учился?       Сглотнув вставший в горле ком, Асаад распрямился и спросил:       — Скажите, бей, вас полностью устраивает работа вашего дефтердара?       Махмуд-бей приподнял брови. Пламя свечи в ближайшем светильнике дрогнуло, и на его лицо на мгновение набежала тень.       — Вполне, шехзаде. А вам показалось, будто с ней что-то… не так?       На последних словах его голос дрогнул — Асаад бы и не заметил, если бы внимательно не вслушивался в каждое слово. Уголок губ против воли дернулся в намеке на ухмылку.       «Уже начинаете немного волноваться, бей? И правильно».       — Я просмотрел финансовые отчеты за последний год, — он постучал пальцам по одному из подлокотников трона, — и обнаружил в них много помарок и неточностей. Местами — весьма серьезных. Например, суммы затрат в каждом шахре выходят больше, чем должны. Часть денег как будто просто… исчезает куда-то. Но так ведь не бывает, верно? — Асаад бросил выразительный взгляд на Махмуда-бея. — Мне бы хотелось понять, что стало с этими деньгами. И как вообще вышло, что столь важные документы целый год находились в таком состоянии и никого это не насторожило.       Махмуд-бей быстро облизнул губы.       — Я… Я полагаю, что произошла досадная ошибка, шехзаде, — когда он снова заговорил, его голос в тишине зала советов прозвучал глуше, чем прежде. — Наверняка дефтердар один раз неверно посчитал что-то, и просто…       Его плечо как-то нервно дернулось.       — Но недостаток средств в каждом шахре был разный, — Асаад нахмурился. — Не похоже на случайную ошибку. А даже если так… — он вздернул подбородок, — то почему для обнаружения этой ошибки потребовался мой приезд? Вы, бей, что же, выходит, сами за отчетами совсем не следите?       Махмуд-бей опустил взгляд, и Асаад поймал себя на мимолетной мысли, что ему даже нравится такой его вид — со склоненной головой и сцепленными руками. Настороженный и собранный, лишенный всякого самодовольства, прямо сейчас он напоминал туго натянутую струну, которая вот-вот лопнет от напряжения.       — Как у санджак-бея у меня есть много обязанностей, шехзаде, — сказал он после нескольких секунд томительного молчания. — Я стараюсь следить за всем, что происходит во дворце, но иногда…       — Следить за всем во дворце — это как раз ваша главная обязанность, бей, — поморщившись, перебил его Асаад. — Столь высокая должность, которую вам так милостиво пожаловал повелитель, предполагает и большую ответственность. В том числе за тех, кто вам подчиняется. И за их действия — тоже. Вы вообще хоть раз видели финансовые отчеты с начала года?       Асаад рвано выдохнул и облизнул пересохшие губы. Он сам не понял, в какой момент его голос сделался тише и вкрадчивее, а речь превратилась в смесь поучительных наставлений Дженаба-паши, колких упреков Ирфана-эфенди и резких, бескомпромиссных высказываний отца. Но, впрочем, на Махмуда-бея это произвело впечатление — сглотнув, он расцепил пальцы и нервным движением оттянул ворот кафтана, как будто ему резко перестало хватать воздуха.       — Я просматривал некоторые. Но не все.       Надо было отдать должное — даже в таком, откровенно незавидном положении он старался сохранять самообладание и говорил ровно. Типичная черта всех воинов. Это немного напоминало Асааду вечную непоколебимость Ирфана-эфенди. И неудивительно — ведь они оба некоторое время служили в армии.       Но, впрочем… Махмуд-бей пока еще не знал главного — в чем именно его обвиняли.       — И в тех отчетах, которые вы видели, вас совсем ничего не насторожило? — с нажимом поинтересовался Асаад.       Махмуд-бей коротко качнул головой.       — Я же не казначей, шехзаде. Но, возможно… — он снова облизнул губы. — Я был недостаточно внимателен. Это моя ошибка. Я прошу за нее прощения.       Асаад сжал зубы, с трудом подавив скептический смешок. «Или же то, что вы видели, было просто выгодно вам, бей. Но мы еще вернемся к этому разговору… чуть позже».       — Хорошо, — произнес он на выдохе. — Но это не все, что я хотел узнать. Дженаб-паша изучил списки должностных лиц, которые ему предоставили сегодня утром. И оказалось, что в их числе много ваших родственников. Это весьма необычная картина. Столько высокопоставленных пашей и беев в одной семье… Как так вышло?       — О, — Махмуд-бей бросил быстрый взгляд в сторону окна, за которым прозрачная синева сумерек уже сменилась чернильным мраком ночи, — у меня в роду их всегда было немало, шехзаде. Мой отец считал службу стране достойнейшим делом, с самого детства внушал это мне и братьям. Многие из нас вняли ему и, став старше, решили пойти по этому пути — кто в армию, как я, кто в государственные ведомства. Можно считать это… — он чуть склонил голову набок, — преемственностью поколений.       Асаад задумчиво хмыкнул.       — Ну надо же. Просто поразительная любовь к чиновникам. Четырем вашим дочерям, бей, она, я так понимаю, передалась от деда по наследству?       Махмуд-бей коротко рассмеялся, однако смех его вышел нервным, вымученным и отрывистым, словно на самом деле ему было совсем не весело.       — Из-за моей работы они с раннего детства проводили много времени в кругу государственных служащих, шехзаде, — ответил он. — Неудивительно, что и мужей, и ближайших друзей они также нашли в нем.       Асаад поджал губы. Он помнил не так много о приближенных к власти знатных родах Аль-Джазата. Кажется, Абиды и правда встречались в числе важных пашей и беев, но… не так часто. И уж точно никогда в истории они не занимали пятую часть всех руководящих постов в санджаке. Рассказ Махмуда-бея звучал складно, но как будто бы слишком ровно и заученно. В голове против воли всплыло воспоминание о вчерашнем вечере — о том, как, впервые услышав про списки должностей, он едва заметно нахмурился. Тогда показалось, что эта просьба взволновала его даже больше, чем желание Асаада посетить канцелярию.       С губ сорвался глухой смешок. Должно быть, после ужина он долго придумывал историю, которая могла бы выгородить его родню.       — Что ж, я вас понял, бей, — Асаад потер пальцами переносицу. — Тогда последнее… Вы говорили, что стараетесь не тратить слишком много денег из казны Аль-Джазата на реставрацию старых зданий и строительство новых, потому что удовлетворение насущных потребностей горожан для вас важнее.       Махмуд-бей непонимающе приподнял брови.       — Да, шехзаде. Все верно.       — В канцелярии я изучил не только финансовые документы, но и архив с прошениями горожан, — Асаад поглядел в густую тень, где был едва различим силуэт Ирфана-эфенди. — А после мое… доверенное лицо прогулялось по городу и доложило, что некоторые из них до сих пор не удовлетворены, хотя написаны были еще в начале эсфат-рамиля и на них стояла ваша печать. Прошения, оставшиеся без внимания, довольно серьезные — загрязненный хауз, разбитые дороги, мешающие телегам… Мне бы хотелось знать — как столь важные проблемы могли остаться нерешенными, бей?       Махмуд-бей нервно переступил с ноги на ногу и снова сцепил руки. Возможно, это была лишь игра светотени, но на мгновение Асааду почудилась, что он занервничал сильнее.       В душе тотчас же всколыхнулось чувство, подозрительно похожее на мрачное удовлетворение.       «Ну еще бы. Если уж вы, бей, не сочли меня достаточно ответственным для того, чтобы заново пересчитать все суммы в финансовых отчетах, то того, что я доберусь до прошений горожан, вы точно не ожидали. Так ведь?»       — Шехзаде… — как будто в подтверждение этой догадки голос Махмуда-бея прозвучал неожиданно хрипло, и ему пришлось прокашляться, прежде чем продолжить говорить. — Я не совсем понимаю, о чем вы. Должно быть, это…       Асаад нахмурился.       — Что, бей? Досадная ошибка? — уточнил вкрадчиво, не став ждать окончания фразы. — Еще одна? Вы не замечаете, что их становится слишком много?       Щека Махмуда-бея дернулась.       — Шехзаде, — повторил он; твердости в его голосе при этом заметно поубавилось, — причин может быть много. Эти прошения… — он отвел взгляд в сторону. — Возможно, они были отложены, так как пришлись на время, когда ближайшие траты были уже распланированы. А возможно, просто затерялись среди бумаг. Вы же знаете, такое иногда случается.       Асаад задумчиво хмыкнул. «Почему-то в Эль-Халифе, под контролем моего отца и великого визиря, ничего подобного не случалось ни разу».       — Бей, послушайте, — он рвано выдохнул и оперся о подлокотник трона; хождение вокруг главного, пока неозвученного вопроса уже начало его утомлять, — я точно помню, что вы говорили мне вчера за ужином. Вы обращаетесь за финансовой помощью для реставрации и постройки зданий в столицу, потому что удовлетворение насущных потребностей горожан вам важнее. Но что я вижу? Финансовая помощь вам оказывается, строительные работы в городе ведутся, а просьбы жителей не выполняются в течение многих дней. Это возвращает нас к тому, с чего мы начали. На что уходят деньги?       Махмуд-бей облизнул губы и нахмурился. В тишине зала советов было слышно, как слегка участилось его дыхание.       — Вы… — он вскинул голову; его взгляд скользнул от темных плит пола вверх к перстню на большом пальце Асаада и вдоль вышитого золотом узора из золотых гвоздик на биште — к лицу. — Мне кажется или вы в чем-то меня обвиняете, шехзаде?       Асаад прикрыл глаза, глубоко вдохнув. Подушечки пальцев слегка кольнуло, а в горле вдруг запершило — неясно, отчего.       — Нет, бей, — сказал он спустя несколько мгновений. — Выдвигать обвинения и выносить приговоры — это дело суда. Но я несколько… обеспокоен тем, что увидел и узнал. И вы должны понимать, как это выглядит — деньги из казны санджака бесследно исчезают, значительная часть руководящих должностей принадлежит одной семье, просьбы жителей не выполняются, а вы не можете дать мне ни единого внятного ответа, почему дела обстоят именно так, объясняя все случайными стечениями обстоятельств.       Махмуд-бей сильнее сжал сцепленные в замок пальцы. Тень от ресниц дрогнула на его щеках.       — Мир полон случайностей, шехзаде, — аккуратно заметил он.       Асаад задумчиво посмотрел на него с высоты помоста.       — О да, бей. Несомненно, — выдохнул негромко. — Но все же закономерностей в нем намного больше.       На некоторое время между ними воцарилось вязкое, липкое, малоприятное молчание.       Махмуд-бей опустил голову, снова упершись взглядом в пол, и поджал губы. Это был жест смирения? Или он просто ждал и собирался с мыслями? Асаад слегка сощурился, с любопытством разглядывая его фигуру — прямую спину, равномерно вздымающуюся грудь, ровную линию плеч и вытянутую тень, дрожащую в свете ламп. Умение Махмуда-бея держаться против воли вызывало восхищение. Еще только готовясь к этому разговору днем, Асаад предполагал, что тот будет много спорить и оправдываться, отстаивая свою невиновность. Подобная же сдержанность даже немного сбивала с толку.       «Он воин, пускай и бывший», — напомнил себе Асаад. — «Им это свойственно. Ирфан-эфенди такой же».       — Бей, — наконец заговорил он, решив, что затягивать беседу более бессмысленно, — вы много лет верой и правдой служили моему отцу. Перед моим отъездом он отзывался о вас как о человеке обязательном и учтивом. Я полагаю, что он ценил вашу помощь в должности своего советника, раз, отбывая в столицу, назначил вас санджак-беем. Это огромная честь. Я также полагаю, что тогда он не видел никого, кто справился бы с этой работой лучше, чем вы. Но все-таки... — он облизнул губы, — есть причина, по которой на столь высоких должностях обычно так надолго не задерживаются.       Последние слова заставили Махмуда-бея едва заметно вздрогнуть — непоколебимое спокойствие все же дало трещину. Он поднял голову. В темных глазах промелькнула смутная тень неподдельной тревоги.       — Шехзаде, вы...       Асаад приподнял ладонь, жестом веля ему молчать.       — Я еще не закончил, бей, — он расправил плечи и откинулся на спинку трона, как всегда делал отец во время советов. — Ситуация, сложившаяся в Аль-Джазате, крайне… неоднозначная. Я думаю, чтобы ни у кого не осталось сомнений и вопросов, ее лучше передать кади для рассмотрения и вынесения приговора. Даже если это все лишь, — он пошевелил пальцами, описывая в воздухе полукруг, — досадные ошибки, кто-то за них ответственен и должен понести наказание. А вам, если вы ни в чем не повинны, не составит труда предстать перед кади и честно ответить на его вопросы. Надеюсь только, что вас, бей, не смутит, если до конца судебного процесса у ваших покоев будет немного больше стражи, чем обычно?       — Я... — голос Махмуда-бея предательски дрогнул, выдав его истинные чувства, но почти сразу он взял себя в руки — нахмурился, прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, а после глухо уронил: — Как вам будет угодно, шехзаде.       Асаад смерил его долгим, внимательным взглядом.       — И еще кое-что, бей, — сказал после небольшой паузы. — Вне зависимости от того, какой вердикт вынесет кади, я принял решение освободить вас от должности санджак-бея. Кажется, вы сделали на этом посту уже все, что могли. Пришла пора уступить место кому-то новому.       Пламя свечи в ближайшей лампе дрогнуло, отчего по сделавшемуся похожим на маску лицу Махмуда-бея как будто прошла рябь. Он замер, стиснув пальцы с такой силой, что кожа на костяшках натянулась и побледнела. С усилием сглотнул. Открыл было рот, как если бы собирался что-то сказать, но в итоге с его губ сорвался лишь прерывистый выдох. Спустя еще миг он покорно опустил голову.       — Как... как прикажете, шехзаде.       Он произнес это тихо и хрипло, словно каждое слово давалось ему с невыносимой болью. И Асаад вполне мог поверить, что именно так это для него сейчас и ощущалось. Наверняка по самолюбию Махмуда-бея уже давно не наносили столь болезненных ударов.       — Что же, тогда вы свободны. Ирфан-эфенди, — позвал Асаад, сжав пальцами переносицу, — будьте любезны, сопроводите бея обратно в покои.       Ирфан-эфенди вышел из тени. Эхо от его тяжелой поступи разнеслось по помещению.       — Конечно, шехзаде.       Как только за ним и Махмудом-беем захлопнулись двери и в зале советов снова воцарилась тишина, Асаад устало навалился на подлокотник трона. Рвано выдохнул. Надавил подушечками пальцев на веки так, что в темноте перед глазами вспыхнули красные круги.       После разговора он ощущал назойливое покалывание в ладонях и необъяснимую ломоту в мышцах. Во рту было сухо, как в сердце Абу-Сахриб.       Поморщившись, Асаад потер лицо и опустил руки. Рассеянно оглядел опустевший зал.       Вот и все. Первое самостоятельное решение в роли наместника Аль-Джазата было принято. А уже завтра ему предстояло начать разбираться с последствиями, которые оно за собой непременно повлечет. И — конечно же, — написать отцу обо всем случившемся.       Асаад задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику.       За стенами дворца было уже совсем темно, и белесый глаз нависавшей низко над крышами полной луны с любопытством заглядывал в окна. Ему не верилось, что этот безумный день наконец подошел к концу. Собравшись с силами, Асаад решительно поднялся на ноги, оправил дишдашу и бишт и, спустившись с помоста, направился к выходу. Впереди было много работы, но все, о чем у него хватало сил думать сейчас — это о том, как он вернется в свои покои, отужинает в тишине и одиночестве и забудется глубоким сном до самого утра.

***

      Откинув портьеру, Асаад шагнул на балкон и с наслаждением вдохнул прохладный, пока еще не успевший нагреться воздух. На низком столике его уже ждали пузатый кувшин с лимонным шербетом, большое блюдо, полное рахат-лукума, и конверт, скрепленный черной сургучной печатью с символом гвоздики. Некоторое время он задумчиво смотрел на него, но затем нахмурился, плеснул в стакан немного шербета и отвернулся, опершись о широкие перила.       Над Аль-Джазатом разгорался рассвет.       За крепостными стенами над линией горизонта уже показалось солнце, и его свет медленно разливался по бескрайним пустошам Ташакана, с каждой минутой подбираясь все ближе и ближе к городу, пока что сладко дремавшему у подножия холма. В этот миг вся пустыня была подернута сверкающей золотой дымкой, и в ней размытые очертания барханов как будто двигались, напоминая волны — странные волны странного песчаного моря.       Асаад отпил немного шербета, слабо поморщившись от неприятного кисловатого послевкусия, к которому так и не смог привыкнуть, и чуть склонил голову набок, вглядываясь вдаль.       Сейчас, спустя почти три десятка дней, собственное путешествие через Ташакан начинало казаться ему все менее реальным. Темные походные шатры, следы копыт на песке, ветер, пыль и черные круги остывающих кострищ настолько выбивались из его привычной рутины, что больше напоминали осколки снов. И лишь постоянное присутствие рядом Ганима-бея не давало забыть о том, что все это было по-настоящему.       Небо стремительно светлело. Розовое рассветное зарево выцветало, смешиваясь с фарфоровой голубизной. Солнце показалось из-за горизонта уже наполовину. Асаад тяжело вздохнул. Его свободное время перед очередным долгим днем, полным забот, ускользало, точно песок сквозь пальцы.       Отставив в сторону стакан, он все-таки потянулся к письму на столике. Сломал печать и вытащил из конверта лист плотной гербовой бумаги. Бегло просмотрел строчки. При виде летящего, размашистого почерка уголок губ против воли дрогнул, и Асааду тут же захотелось закатить глаза.       «Всевышний, да не может быть, чтобы я уже соскучился».       Поправив сползший с плеча бишт, он подпер подбородок кулаком и погрузился в чтение.       «Мой лев,       Мне радостно узнать о твоих успехах в Аль-Джазате. Преступные деяния Махмуда-бея — большое огорчение для меня. Это свидетельство моей ошибки — мне не стоило ослаблять контроль над санджаком и излишне доверять ему. Я поддерживаю твое решение о передаче его суду и разжаловании вместе со всеми родственниками, хотя я и подозреваю, что оно далось тебе нелегко и повлекло за собой не самые приятные последствия. Ты молодец».       Асаад многозначительно хмыкнул и оторвался от листа, посмотрев вперед. Теперь солнце лишь самой кромкой касалось линии горизонта. Стало совсем светло.       Решение касательно судьбы Махмуда-бея и всей его родни и впрямь было тяжелым. Но — и в половину не таким тяжелым, как обнаружившаяся сразу после необходимость срочно найти замену для пятой части высокопоставленных пашей и беев Аль-Джазата. Первое время приходилось проводить целые дни в канцелярии вместе с Дженабом-пашой, изучая подходящие кандидатуры, и в спешке знакомиться со всей знатью санджака, налаживая связи. И лишь сейчас все начало понемногу возвращаться в норму. Но нерешенных вопросов по-прежнему оставалось достаточно.       Съев кусочек рахат-лукума, Асаад расправил плечи и продолжил читать.       «Впредь я жду от тебя не менее дальновидных и осмотрительных шагов. Мне дорог Аль-Джазат как часть моей молодости, и я надеюсь, что при тебе этот санджак снова расцветет, как он цвел в мое время.       Спешу уведомить тебя, что в Эль-Халифе все спокойно.       Будь осторожен и действуй с холодной головой, мой лев. Счастливой тебе джайфары».       Асаад перевернул письмо и скользнул взглядом по пустой оборотной стороне листа. Кажется, это было все. Вскинув брови, он сухо усмехнулся — отец никогда не отличался многословностью, и даже разлука его не изменила. Хорошо хоть, что вообще соизволил написать ответ.       Вздохнув, он сложил письмо и спрятал обратно в конверт.       Солнце уже полностью осветило город, и тот начал понемногу оживать — то тут, то там стали появляться люди, с высоты холма и нескольких этажей дворца казавшиеся лишь темными точками на мощеных светлым камнем улицах. Они спешили на работу. И Асааду тоже было пора.       Он залпом допил шербет и устало потер пальцами переносицу.       Сегодня ему предстоял насыщенный день. Сначала собрание визирей и несколько встреч, а после — много работы в канцелярии с Дженабом-пашой. А еще он хотел выехать в город и своими глазами посмотреть, как продвигается ремонт дорог — их обещали привести в порядок до пика джайфары, и времени оставалось не так уж и много.       Поджав губы, Асаад рассеянно покрутил перстень на большом пальце. Грани гагата причудливо засияли в лучах солнечного света.       Перед тем, как покинуть балкон, он бросил еще один — последний — взгляд вниз. Аль-Джазат встречал пик джайфары прибранным и ухоженным, с новыми визирями, не успевшими замарать репутацию ни казнокрадством, ни кумовством, и облагороженными окраинами, которые за время власти Махмуда-бея знатно запустили. Глядя на петляющие меж домами улочки, Асаад слабо улыбнулся.       «Вы говорили, что этот город покажет вам, чего я на самом деле стою, да, повелитель?» — пронеслась в голове мимолетная мысль. — «Что ж, надеюсь, все, что хотели, вы увидели».