«It's alright, it's okay
It's alright, it's okay
You're not a monster
Just a human
And you made a few mistakes»
Его лицо выглядит умиротворённым. После сотен дней нескончаемых терзаний, после бесчисленных бессонных ночей неотступных кошмаров. Без сил справиться с чувством, гложущим сильнее самого истощающего голода, захватывающим разум яростнее самой жестокой мигрени. Без лекарства, способного заглушить его голос. Голос со всех сторон. Куда ни посмотри, во всех тенях его знакомые черты. Попытки закрыться, забаррикадировать все двери — бессмысленно. Оно пролезет в самую тонкую щель, захватит любую чуть оголённую частичку плоти, оно стекает прямо из головы в стакан. Заглатывается обратно вместе с очередной стопкой. Плещется по отросткам нервных клеток, заточает себя в стенках черепной коробки, окрашивает извилины, прорастает плесенью. Оно не высыхает и не выцветает. Не теряет запаха и вкуса. Любые попытки заглушить лишь напоминают о нём. Ещё. И снова. Ещё сильнее. Чувство вины. Не имеющее сравнений. Не прерываемое никакой физической болью. Провоцирующее недры памяти на самые удушающие воспоминания. Просто ошибка. Ошибка. Целая ошибка. Неисправимая ошибка. Попытки забыть, кто тот человек в отражении опустевшего стакана. Кому принадлежат те помутневшие синие глаза, грязные ресницы, небрежно измазанные веки, тёмные круги кожи и дрожащие губы, приправленные совсем неживым чёрным. Никогда не выходит. Нет никакого права забыть. Одна ошибка. Непростительная ошибка. Бруно находит его, когда он почти мёртв. Почти случайность. Один взгляд, и ему становится ясно. Всё в порядке. Так было и будет. Никто не простит тебя раньше, чем ты простишь себя сам. Одна ошибка. Одна случайность. Ты всё ещё человек. Нежелание слушать. Сжатые зубы и внимание, ускользающее куда угодно, только не в признание возможности освобождения. Бесконечные прятки на пустоши. Догонялки в закрытой комнате без окон и дверей. «Никогда». Бруно наблюдал, как шептали трясущиеся губы, скрывающие истерзанность мышц и сухость под слоем помады. «Такое невозможно простить. Никогда». Никогда Бруно не мог изменить ход его мыслей, как бы ни вторгался в ход его истории. Какой ни была признательность Леоне — чище самой невинной крови на стекле, — его преданность — непоколебимее самого крепкого кофе, — Бруно не мог не замечать упрятанные косметикой нездоровые черты лица и маскируемые резкостью, иногда переходящей все границы с грубостью, проявления души, мечтающей лишь о возможности всё исправить. «В своей судьбе я зритель». Бруно может лишь молчать. «Я смотрю на свои прошлые ошибки и ничего, ничего не могу изменить». «Ты должен перестать смотреть». Бруно больше не может молчать. Он знает, о чём говорит. «Никогда». Никогда. Слово вертится в голове, словно ответ, скрытый под новой, неизведанной оболочкой. Напускным безразличием. Очередным слоем макияжа. Самообманывающим словом. Когда закончится никогда? Бруно не знает. Но сейчас он может лишь смотреть и не может ничего изменить. Смотреть на опущенные веки и ресницы, глянцево блестящие в солнечных лучах. Разорванная шнуровка и серебряные волосы, дыханием ветра разбросанные по залитому красным камнем. Его тёмные губы больше не дрожат. Его лицо наконец выглядит умиротворённым.«It's alright, it's okay
It's alright, it's okay
And I believe, yes, I believe
That you will see a better day
It's alright»