формула погсона (я вижу звёзды на небе)

Стекающий мелкими брызгами по окну, словно неизвестный художник бесцеремонно и крупными мазками рисует очередной шедевр, дождь так и притягивает взгляд девушки, которая полностью погружена в свои мысли. Настолько, что ладони непроизвольно дëргаются, чтобы прикоснуться к холодной поверхности в надежде ощутить на коже заветную каплю, перекатить между, формируя небольшой шарик, а потом смотреть, как впитывается вода в рисунок её кончиков пальцев. Мысли однако текут своим путём, витиеватым и совсем не простым, находя неизвестные до этого момента дорожки в своё подсознание. Всё это, впрочем, не мешает Саше испытывать одновременно неясное наслаждение вперемешку с пугающей простотой всего окружающего её. Это побочный эффект одиночества или собственноручно построенного затворничества? Если бы ей кто-то дал ответ, она бы могла посвятить тысячи благодарностей человеку, который решился бы сказать это сейчас. Потому что, кажется, если не сейчас, то момент навсегда будет упущен. За окном тем временем уже потихоньку смеркается, но она всё ещё не знает, куда едет и зачем вообще пошла на эту электричку в ожидании неизвестности. В этом есть своя метафора жизни, с которой она давно свыклась, будто это что-то родное и неотъемлемое, стабильное и такое отчаянное, молчаливым криком уходящее в пустоту. Про таких говорят, что они не проводники своей судьбы, а лишь заблудшие души в поисках смысла в том, что плетётся заботливыми руками Мойр. Если следовать древнегреческой мифологии, то вполне себе интересная теория: одна из богинь — спокойная и сосредоточенная — олицетворяет собой неуклонное действие судьбы, вторая — случайности, которые могут изменить ход событий, а третья — самая любимая и ненавистная — неотвратимость решений. А вот с решениями у Саши проблемы были с самого детства. Ещё, да покойся с миром, любимая математичка говорила: «Сашенька, всё хорошо, но твоя невнимательность к деталям приводит к ошибочным заключениям. Ты слишком увлекаешься процессом. Попробуй ещё раз». И в чëм она, собственно, была не права? В том, что новые попытки приводили к очень не очевидному результату. Не видела она своих ошибок, поэтому и исправлять было нечего. Не все могли ткнуть носом в те самые места, где была допущена нелепая и досадная оплошность. Другое дело — литература. Там, где была сделана математическая ошибка, Саша видела слишком много смысла. Значит, должно было так случиться, ничего просто так не бывает. Поэтому мечтала стать журналистом (ударить бы себя за это чем-то тяжёлым сейчас, но поздно). Так что пресловутые синие занавески для Саши вовсе не были акцентированы ни с того, ни с сего. А вот если подумать, то ведь синий цвет символизирует спокойствие и гармонию, что-то бескрайнее, словно море. Так, может, поэтому герой «Пушкина» зафиксировал своё внимание именно на этом, будто пытался снизить тревогу и сконцентрироваться. Душно. От спëртого воздуха или от себя, девушка не знает и, честно говоря, знать не хочет. Остановка. Саша почти физически ощущает тяжесть от этого почти вымученного тормозного пути. И этот скрип отдаëтся в ушах, от шума даже закладывает барабанные перепонки. Ей и без того тошно, а тут — ну, тут жизнь. Течёт своим чередом.  Она зажмуривает глаза, чуть наклоняя голову, которую очень следовало бы проветрить или поверить, только без толку ведь. Сама себе на уме, отдаëтся эхом очередная фраза, брошенная некогда матерью — с годами стало понятно, что не в шутку. Будто что-то плохое, как оскорбление. Саша больше не обижается. Не в первый раз. Только внутри что-то гложет, потому что когда это «романтик» стало вдруг оскорбительным. Может, именно эта детская наивность, сталкивающаяся с чëрно-белым миром, вообще держит на плаву. Мотает головой, чтобы сбросить ненужные мысли — ещё чуть-чуть, и недалеко, чтобы загнаться в такую глушь, которую даже врагу не пожелаешь. Только воспоминания сами собой так не уходят. Саша шепчет про себя: «Хватит». Рядом грузно проходят люди, это отбивает на какое-то время желание вникать в свои внутренние дебри, прорастающие сорняком. Если бы Саша рисовала, то это была бы картина с нейронными связями — где каждая, как ветка дерева или что-то такое. Ей сложно объяснить, как и, видимо, нейросети, получилась бы белиберда. Как и всё, о чём она думает. Лишь бы никто не сел рядом. Иначе она совсем потеряет связь с реальностью. Но все проходят мимо. Она почти выдыхает. Почти. Пока напротив не садится девушка. Нормальные люди обычно смотрят прямо и быстро, оценивая обстановку. Саша смотрит так, когда в порядке. Но сейчас она вовсе не находится в хорошем состоянии. Поэтому смотрит исподтишка. Мол, ещё секунда, и её за этот взгляд побьют, а она и рада. Поэтому лучший фокус — это футболка. Цвет ещё такой... Будто тебе пенку от кофе взбивают. Капучино? Что-то похожее. Сейчас бы кофе. Только чёрный. Так почему на ум приходит капучино? Пока она соображает, к какому это ближе цвету — девушка напротив хмыкает. Что за хмык? — Мои глаза выше. Саша считает, что ослышалась, ей даже в голову не приходит мысль, что фраза обращена к ней. Да и кому в голову придёт, что она пялится на чужую грудь. Это глупо, во-первых. А во-вторых... она не придумала. Поэтому, пытаясь совладать с собой, всë-таки поднимает взгляд. — Эээ... Вот говорили же ей, что не знаешь — лучше помолчи, за умную сойдёшь. Слушала ли Саша такие советы? Ответ очевиден. — Вот мы и нашли точку фокусировки. Быстро учишься. Она даже не замечает этих сказанных фраз. Перед ней обычная шатенка с кареглазыми глазами, в которых плещутся игривость и какая-то... простота. Такая простота, будто ты идешь по оживлённой дороге, наслаждаясь ярким солнечным светом в обыкновенный будний день, рядом оголтело шумят дети, кто-то твердит о своих жизненных проблемах, а ты улыбаешься от хорошего дня до момента, пока сверху на тебя не прилетает обычный красный кирпич. Тот самый красный, который пробуждает страсть, влияет на физиологическую реакцию, вызывает шок, целиком захватывает внимание, требует усилий для восприятия. Саша отводит взгляд, сильно сжимая веки. Вздор. Всего лишь кирпич. В ушах этакий «бум-бум-бум», наверное, пульс под 200, про лицо она вообще не думает — оно, наверняка, пунцовое и вторит её цвету волос. — Помидорка. — Что? — Ничего, просто хотела предложить, — ухмыляется девушка. — Если бы она у меня была. Смысл вышесказанного утекает сквозь пальцы, мозг Саши кипит. О чём вещала незнакомка — вообще не ясно. Только если она её стебёт, что вероятно, но очень не хочется в это верить. на всякий случай уточняет: — А вы садовод? — А надо полить и обработать? Невозможно. Этот человек — кто она вообще такая — может относиться к вопросам серьёзно? Саша отворачивается к окну, там уже кромешная тьма, она на всякий случай нащупывает в кармане телефон, чтобы посмотреть, когда же ей выходить, если наконец-то определится с конечным маршрутом. Но она не определилась, как и бесполезные, поражённые тремором руки, которые сейчас даже телефон не могут вытащить из кармана шорт. А незнакомка продолжает смотреть, пока Саша пытается сделать умный вид — всё под контролем, всё в порядке. Только почему-то сердце отбивает пятиквадные, когда она пытается всё же поднять в ответ свой взгляд. — Аня. И что с этим делать? Саша молчит, выискивая что-то такое цепляющее. Кажется,  «благодать», «сила», «храбрость» — что там ещё говорится в библии. Только вот рядом находящаяся девушка вряд ли похожа на святое, описываемое там. Скорее кромешное святотатство. А ещё это имя так часто встречалось ей в классической литературе. Только ни одного хорошего примера. «Мне дали имя при крещеньи ― Анна, Сладчайшее для губ людских и слуха», — писала в своё время Ахматова Эта же Анна, которая сидит перед ней, скорее из Толстого, Чехова, Пушкина, Куприна и Островского. Хер разгадаешь. Да и надо ли проводить время в поисках глубинного смысла, если она что-то себе ухмыляется под нос, пока Саша раздумывает, а говорить ли вообще своё имя. Никто никого ни к чему не обязывает, но с губ срывается такое предательское: — Александра. Говорят, имя решает за тебя. Саша своё не любила, кроме полного. Всё остальное казалось мелочным. — Саша, значит, — произносит слишком глубоко Аня. — Красивое имя. И, может, совсем на чуть-чуть, именно почему-то ей хочется простить. Да пусть как хочет называет, разве важно это в данный момент, если это говорится таким голосом, если слышен такой приятный полувздох во время того, как буквы твоего имени отскакивают от зубов. Так описывал в очень не любимом сашином романе Набокова: «Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та». Но не эта фраза некогда впечатлила, когда она читала это произведение, а другая: «Она сказала: «Предлагаю похерить игру в поцелуи и пойти жрать».  Саша думает, что это слишком быстро, что нельзя настолько влюбиться, что теряешь голову. Но почему-то всплывают разные картинки, как Анна произносит такую же фразу своим бархатным голосом, а она идёт следом ничем такая непримечательная — вечно в своих мыслях — покорно. В русском языке есть похожее слово, которое отлично отражает её общее состояние. Послушание. Если память не изменяет, то оно означает что-то про данный монахом обет во искупление своих грехов и проступков. Были ли они у Саши? Наверное, да. Она отрицать этого не будет, потому что за хоть и недолгие, но уже прожитые годы наберётся хороший такой списочек под названием «Косяки, о которых хочется забыть». Только почему-то каждый раз, когда не хочется думать об этом, они как снежный ком наваливаются и погребают Сашу в самый неочевидный и ненужный момент. Будто кто-то поджидает и хочет, чтобы она не забывала, насколько всё порой у неё идёт через одно место — довольно многим известное, как «пятая точка». Жопа, короче. А жизнь её можно таковой назвать: никогда не первая, везде зависающая, что-то про себя думающая, полностью погружённая в недовольство собой, годами пытающаяся разобраться в своих и чужих эмоциях и чувствах, но до сих пор путающая грусть, радость, печаль, гнев, злость, испуг, обиду, апатию, возбуждённость, бессвязность, волнение, стыд, вину. Для чувств характерна осознанность и анализ, эмоции же и аффекты отличаются спонтанностью. В теории оно, конечно, всё хорошо, на практике же разобраться, какой взрыв этого далеко не «букета» из ромашек происходит в её подсознании, — невозможно. А она пыталась, поверьте, но выходит только «и так сойдёт». Поэтому, когда Саша чувствует лёгкое касание чужой коленки к своей, её выбивает. Нет, не так. Её будто парализует н-а-х-р-е-н: что такое дышать, что такое двигаться, что такое фокусироваться, что вообще, к чертям собачьим, происходит? Она бы ещё подумала, что это нелепая случайность, но ведь нет, иначе бы Анна извинилась таким простым «а, ой», отодвинулась хотя бы на миллиметр, а, может, и вовсе на все полметра или уходя в конец вагона проклятой электрички. Так бы сделала Саша, но девушка напротив не только не сделала ни рывка в сторону, но и нахально продолжила тереться о кожу. Константин Станиславский в своё время описал любовь словами «хотеть касаться». И Саша именно в этот момент вдруг осознала — ей не хочется убежать, пока её касается эта девушка. Ей вообще-то хочется пододвинуться поближе, что само по себе странно. Она не из тех, кто любит телесный контакт, особенно с малознакомыми людьми. Но где-то происходит сбой, и Саша, поднимая взгляд, смотрит на профиль Анны, изучая каждую деталь, словно это «сканирование» даст какие-то ответы, только загадок становилось всё больше. И сейчас бы спросить, как-то начать разговор, но всё никак не выходит — буквы не складываются в связное предложение. Поэтому Саша вновь поворачивается к уже знакомому окну, наблюдая, как проносятся мимо пейзажи, которые навряд ли ей когда-то удастся воспроизвести в памяти. Зато очень удачно в голове рождается совершенно другое, новый мир, в который так погружается Саша, забывая о реальности:   Не бывает случайностей в заполненной электричке, В окнах плавно проплывают огни городов, Ни суеты, ни тревоги будто нет. Всё стирается в мире путей и рельсов.   Проснутся фантазии в моей голове усталой, Ты можешь услышать тихий шёпот снов, А поезд продолжает двигаться, Смешивая судьбы и встречи.   Коснёшься чужой ладони отчаянно, Среди толпы, отыскав нужное. Останешься ли? Только пламя нежности застынет в глазах, Когда нить разорвётся.   Строчки сами приходят на ум, их бы записать, но сейчас это сделать — значит, разорвать телесный контакт, снова оказаться в холодном и чужом мире, где нет ни поддержки, ни желания как-то выплывать, барахтаясь в этом омуте неизвестного. Сколько она вообще провела в своих мыслях — сказать сложно. Но Аня рядом немного смещается, ближе пододвигаясь к окну. И Саша смотрит на неё почти невесомо, боясь спугнуть и потерять момент, а руки так и тянутся наклониться поближе — заправить заботливо прядь волос, пройтись кончиками пальцев по скулам. Вздор и бред так и лезут в голову. Она от этого так устала, что хоть вой или на стену лезь, всё без толку. Очередная остановка — Аня чуть-чуть напрягается, Саша тоже. Есть фантомная боль, а есть эффект хамелеона, когда бессознательно повторяешь поведение человека, копируя мимику, интонации и жесты. Обычно такое состояние возникает у близких людей. Только вот... — А куда ты едешь? — неожиданно спрашивает Аня. Саше на это ответить нечего — путей достаточно, но ни один из них не устраивает. Если только не сказать, что где бы Анна не вышла, она пойдёт следом. Но это сказать, на деле-то она зависнет на выходе — а вдруг путь в никуда. Будто сейчас она двигается по определённому направлению. — До конечной. Аня смотрит с подозрением, ещё чуть-чуть — и Саша начнёт на месте ёрзать от пристального взгляда. Разговор почти затихает, почти — ключевое. — Хорошо. Что это за «хорошо»? Саша буквально хочет себя сожрать, потому что не понимает, а что дальше-то говорить. У неё никогда не было проблем с тем, чтобы поддержать разговор, но сейчас она просто не может из себя выдавить слова, потому что все не те будут. Вспоминается неловкая ситуация с психологом, которая так хотела узнать, что она думает, что не нашла ничего лучше, чем замолчать. Молчание Саша не выносила, корёжило просто, словно ты транслируешь мысли в пустоту, а в ответ тебе — тишина. Непроглядная и отвратительная. — Я не знаю, куда еду. Ну вот и всё, ничего страшного в том, чтобы признаться в своём топографическом кретинизме. Тем более, что этот сбой возникает только тогда, когда она действует на эмоциях — сложно понять путь, если думаешь о другом. В данном случае все мысли теряются в попытке понять, кто перед ней. А, может, и не особо важно, если просто хочется наслаждаться. Аня открывает бутылку с водой, отпивая чуть-чуть. Всё, что хочет Саша, — умереть, потому что ей катастрофически не хватает воздуха прямо сейчас. Она оттягивает ворот футболки в иллюзии, что поток свежего воздуха всё-таки настигнет. Нет. — Мне на следующей. — Угу, — всё, что мозг производит, выдаётся Сашей вслух. — Мне тоже. Плохо ей от этого, хочется сойти прямо сейчас — на рельсы или шпалы, как они там. Поэтому вопрос, как она на этой неизвестной станции будет выходить, сейчас не особо важен. В конце концов, никто не отменял такси на последние деньги, которые так умело другим подарила.  А за окном кроваво-красная луна поднялась на небосвод, окутав весь мир своей мистической аурой. Сегодня она кажется ближе, чем обычно. Словно её зловещий оттенок, как капли расплавленного рубина, проникают в каждый уголок пространства, заставляя замирать от волнения. Только Саша не боится, ей нравится то, как луна отражается в окне, создавая игру тени и света, когда рядом медленно проплывают лёгким дымчатым шлейфом облака. — Ты, кстати, видела красную луну? — вырывается у Саши, чтобы сбавить внутреннюю и внешнюю напряжённость. Всё это на мгновение заставляет забыть о действительности. Хорошо, что вовремя приводит в чувство гулкий и ритмичный стук дверей при остановке на станции. К этой Саша не готова точно — и этот факт пугает больше, чем понимание неизвестности. Некстати вспоминается опрометчиво когда-то сказанное близким человеком: «Не бойся, надо побороть страх и рискнуть». Решено: мы — смелые, отставить все сомнения. Всего лишь встать, делов-то. Однако начало «бодрого» вставания с места у Саши не задаётся: она еле отлепляет себя от сидения, еле встаёт на ватных ногах, еле идёт в тамбур, где уже в ожидании другие люди — им всем надо по своим делам. Неловкость — всё, что ощущает Саша. Обе они стоят на выходе, теряясь в этих выходах на станции «Подлипки-Дачные». И если позже Саша трижды на выходе оплачивает билет не туда, потому что выбрала не то направление, то важно ли это, если Аня смеётся, закатывает глаза и думает, что та без неё теперь билет пробить не может.  Не захочет. И если Саша, отчаявшись, просто подзывает охранницу, чтобы выпустить их нелепых, а сама всё ещё ведёт борьбу с билетным автоматом, чтобы вернуть свою «тройку» — это принципиально. Только не получается. Зато выходят. И если. И если. И если. — А тебе куда? — обе они говорят одновременно. В такие моменты Саша думает, что настолько это глупо, будто тебя в самый неудачный момент переезжает грузовик. Так они с Анной расходятся, когда она говорит: — Мне туда, — указывает в другую сторону. — Ок, — отвечает Саша, чтобы не показаться навязчивой. Она ненавидит себя, прежде всего, но — здравствуйте. Спасибо, что не хватило ума пожать руку на прощание — полное ведь днище бы было. Но сейчас лучшее решение — понять, куда дальше двигаться, пока пытается осознать, куда Анна так быстро пропала. Саша, в надежде на какие-либо ответы, смотрит на небо — луна пропала, зато звёзды стали необычайно яркими. Звездопад Персеиды. Бабушка в своё время, когда ещё жива была, подзывала её, чтобы посмотреть на этот таинственный и загадочный миг, когда небо сияет тысячами звёзд, а танец их похож на безмолвие ночи. Загадать бы желание, да только подходящей падающей звезды не находится. — Ты ещё успеешь загадать желание, если посмотришь внимательнее, — раздаётся голос сзади. Не оборачиваясь, она видит новую падающую звезду. Но впервые не загадывает желания, потому что на ум ничего не приходит. Что само по себе странно, учитывая, что тот рой мыслей в голове, который вечно окутывает, постоянно в нужный и ненужный момент, так и возникает. Но сейчас тишина. Пока её не хлопают по плечу, разворачивая: — Держи, надеюсь, ты загадала вернуть себе карту, — улыбается Аня, передавая пластик в руки, который до этого так щепетильно дожрал автомат доисторической эры. — Я загадала более важное, — смеётся в ответ Саша, заметив новую звезду, падение которой отражается во мраке, но эту красоту уже никак не погасить — она уже зажгла огонь в сердце.