«Кошки и Змеи»

            Дойдя до зала, Люка подошёл с «грузом» на плече к большому дивану и хотел было усадить на него девушку, как поясница пропитывается болью и отдает во все тело. Парень шипит от волны боли, не понимает в чем дело, но оглядывается и видит, как Шарлотта бьет его по спине то сумкой, то кулаками и недовольно бурчит: — Отпусти! Ух! — вся красная от злости, будто с ушей повалится дым, вся кипит. И он, на удивление, выполняет просьбу. — Я тебе это ещё припомню, Лотти, — свёл брови сильнее, только теперь улыбается, словно в его голове уже всплыл план мести. Хотя, по факту, так это и было, скорее всего. Он садит обидчицу на мягкий диван. Потирая поясницу и морщась, обращается к остальным, которые начали вешать флажки. Адриан, к слову, придерживал Маринетт за бедра, чуть ниже, пока та, неустойчиво стоя на стуле, который они взяли с кухни, вешала украшения, — Неплохо получается, но, думаю, вам нужен кто-то повыше и сильнее, — на показ напрягает руки, вставая в пафасную позу, показывает превосходство, но лишь в шутку. — Упаси Бог… — тихо, но достаточно, чтобы все услышали, усмехается Фу и скрестила руки под грудью. — Ну тебя же не уронил, — говорит, явно не подумав. А может, и не видел в этом ничего обидного и плохого, но остальные нашли в этом плохой смысл — собственно, какой и был по факту.       Брюнетка разозленно фыркает: — А твои трясущиеся руки говорили об обратном! — соврала. Абсолютно, ведь казалось, что в тот момент он не напрягся вообще, когда поднимал такую, как она, действительно же. Шарлотта не была такой, как, например, Маринетт, а наоборот имела и вес больше, чем у неё, и рост повыше. Не каждый рисковал брать такое на руки.       Теперь был задет морально и Люка. Он знал, что было не тяжело, так же знал, что это осознавала и знакомая. Да Боже, это понимали и видели все присутствующие! Осознание того, что он неправильно сравнил — успешно дошло до мозга, от чего стало стыдно, не зная, как выкрутиться в данный момент. Пока щеки его краснели от смущения, неловкий момент прерывает Адриан, легко улыбаясь: — Как вкусно пахнет! М-м-м… — с наслаждением вытягивает легкими аромат, видимо, выпечки с кухни, — Ты готовила печенье? Я не против выпить чаю, если оно ещё осталось. — Даже не успела попробовать лично, так как вы пришли! — констатировала, но не ругала, лишь улыбалась от чуткости друга, что удовлетворенно прикрывал зеленые глаза. Чем, кстати, утешил её самолюбие и заставил широко улыбнуться, ‐ Делаем перерыв, даже не поработав… Ладно, пошлите.       Агрест и Дюпен-Чен радостно, уже предвкушая вкус печенья, оставляют украшения на диване и полу, после чего уходят на кухню. В голове хозяйки пронеслась мысль о том, что закончат они не скоро, к сожалению, а может и счастью. Фу осторожно положила декорации на журнальный столик, чтобы с ними ничего не случилось, как замечает Люку. — Почему не идёшь на кухню? — интересуется все так же не дружелюбно, с перчинкой. Казалось, что он снова что-то выкинет, из-за чего они точно будут скубаться, как собаки, — Особое приглашение надо?       Шутку гитарист не оценил, от чего свёл брови к переносице — забавно. Только сейчас, видя его таким на едине в третий раз — казалось, в последний, потому что воспринимала это уже не враждебно. Эти густые брови, выбритые в некоторых местах и с пирсингом создавали морщинки на лбу и носу довольно забавно, даже как-то… мило? От такой небольшой для себя заметки её лицо медленно расслабляется, перестаёт выделять яд одним взглядом. Лицо парня повторяет за ней. — Я сюда не есть пришёл, а помогать, — суховато, даже слишком, будто раздирая горло, отвечает Куффен. Но стоит отметить, что он заметил это выражение. Он его запомнит, — Скажи куда вешать, а потом сама иди и поешь. — Но ты мой гость, и я… — Гость? — прыскает в кулак ядовитой усмешкой, — А относишься, как к… Собаке. В лучшем случае, — констатировал, знал, что говорит правду. Знала и Шарлотта. Она же опустила серые глаза от совсем небольшого, но стыда. Как-то резко размякла… Заметив это, синеволосый оставляет флажки и подходит к ней, беря за плечи, — Шарлотта, — толком ничего не сказал, а она уже скривилась, будто услышала, как мел скрипит на школьной доске, — Я на тебя не обижаюсь, учитывая наши отношения. А я… Правда справлюсь тут один.       Сейчас, когда он разговаривал с ней таким образом — без ругани и оскорбительных слов — заглядывал в глаза, пытаясь отыскать желаемое отношение, теплые слова к себе, может, чувства… Сейчас он выглядел так, что замирало сердце, билось не так часто, гораздо тише, чтобы можно было расслышать каждый вдох, выдох, слово и другие звуки. В данный момент он для неё открылся под другим углом, как тогда, в его комнате, только без пошлостей. Понравилось, что не кричал на неё. Голос мягок и спокоен, даже уставший. Наверняка, после случившегося утром… — Иди, покушай, — осторожно заправляет за ухо длинные локоны чёрных, как деготь, волос и мягко отпускает её. Казалось, будто нехотя, не желая снова отпускать предмет обожания.       Непокорность друг другу задевала обоих, вызывала гнев и обиду, подталкивая на не самые приятные действия и мысли. И их демонстрация выглядела слишком жестокой в большинстве моментах, но не отталкивала, а притягивала лишь сильнее, напоминая Стокгольмский синдром. Только в паре присутствует различие: Люка романтизирует своё и её агрессивные поведения, пока Шарлотта, пытаясь убежать как можно дальше от них и его, только сильнее привязалась и влюбилась в мужественную сторону, расценивая таким образом агрессивное поведение.       Долгое время попадались парни, чей характер и поступки были слабыми, по сравнению с девушкой. Лояльность, которую они к ней проявляли, переростала в перекладывание ответственности: «Делай, как считаешь нужным», «Решай сама», «Как скажешь, так и будет», ну и так далее. Но тут, в Париже, появляется Люка — тот, что «утащит и даже не спросит имя», не будет вести себя как джентельмен, если к его ни во что не ставят, говорит то, что думает, слегка избалован свободой. Вся эта гремучая смесь разжигала огонь в Фу только сильнее, пока другие пытались затушить, боялись померкнуть на её фоне. Он же — нет. Не боялся, потому что позволял ей это сделать, позволял быть ярче, сильнее, пока та не оказывалась в его руках, разумеется. Ведь в те моменты просто таяла, сменяла гнев на милость. Можно ли это расценить как моменты, когда он её «тушил»? Точнее, тот самый огонь, распыляя ранее сам. Даже если ситуация выходила из-под его контроля, он заставлял брюнетку чувствовать себя виноватой хотя бы отчасти, как и сейчас, пристыдив. Его дополнительные настойчивость и признаки собственничества говорили о том, что главный тут только он…       Куффен же привык к девушкам, ответственность которых присутствовала только при физической близости, и то, не всегда. Привык, что и правда решает он, так как других это мало интересовало, ведь мужчина тут только один. И решал, помогал, но за сильно грязную работу не брался — не его заботы о девушке, которая в скорее сменится. Но тут из неоткуда появляется Шарлотта — та, что пройдёт мимо, не посмотрит и не спросит твоего имя, если ты ей не интересен или ведёшь себя с ней неподобающе. Не так, как хочет она. Чувство соперничества вспыхнуло быстро, привлекали их споры, которые все равно оставляли раны, но не потому что он садо-мазохист, а потому что нашёлся тот, кто не будет выделять его для восхваления. Открытые споры будоражили в нём всё, выводили, создавали новые эмоции и чувства, ощущения. Когда же их было слишком много, пугало всех, срабатывал стоп-кран — теперь его огонь тух. Её упертость и желание, чтобы ей повиновались, говорили о том, что не будешь идти на уступки — потеряешь и станешь главным врагом…              Шарлотта словно держала в руках цепь для поводка самого Цербера, что был всегда позади неё, не теряя при этом ничего — Люку. Пока она гордо удерживала металл и ухмылялась своей недосягаемости, другой был наготове, что бы не произошло.       Брюнетка уходит молча, слегка закусывая согнутую первую и вторую фаланги пальца. Пройдя на кухню, замечает, что Маринетт и Адриан мило беседуют уже за столом. Не в самом хорошем настроении включает (электрический) чайник и подготавливает печенье гостям. В голове уже не крутились какие-либо мысли, ведь для них просто не было уже места, да и тяжело давалось обдумывать снова неприятные моменты между ней и синеволосым. Обсудить, конечно, с кем-нибудь хотелось, но такого человека не было. Точнее, не хотела беспокоить и не знала будут ли слушать, дадут ли хороший совет. Совет был очевидно один: сесть и поговорить, но это слишком сложно оказалось для всех… Неожиданно слышится, как дверь закрывается, нависает тишина. Затаив дыхание после собственного вздрагивания, Шарлотта оборачивается, чтобы посмотреть на причину звука. Когда видит одного блондина, тяжело вздыхает: — Что-то случилось? — слегка хмурит тонкие брови, но тон приятный и мягкий — немного устала. — Не хочешь поговорить? — Поговорить? О чем же… — закатывает глаза под лоб, продолжает заниматься делами, понимая, что сейчас будет пройден курс психологии и промывки мозгов. Меньшее, что ей хотелось в данный момент. А, как ей казалось, если за это возьмётся сердобольный и праведный Адриан, то будет крайне нудно, не минует уж точно. — Шарлотта, — желание присесть на стул отпадает, решает подойти к ней, — Я же вижу, что между тобой и Люка. И это, мягко говоря, хаос, самый настоящий. Ты переживаешь, это тоже видно. Я могу тебя прослушать… — Так-так, мистер Агрест, давайте без этого, — брюнетка упирается ладонью в упругую грудь парня, держа дистанцию, попутно улыбается ему, — Давайте мы оставим красивые слова для моего дня рождения. — Ты говорила, что мы пойдём завтра за тортом, верно? — с усмешкой он наклоняется к её уху, что порозовело от смущения ситуаций; упирается руками по обе стороны от подруги, улыбается, — Тебя ждёт разговор тет-а-тет. Неминуемый. — Он точно будет не эротичного характера? — сказала слишком громко и посмеялась, прикрывая рот пальцами свободной руки, — Уже интригует и пугает. Если завтра он будет все-таки психологического характера, то я бы предпочла свой вариант… — Не я твой парень. Вопросы к Люке, — нежно целует в щеку, смотрит какое-то время на лицо Фу, наблюдая за тем, как она вся вскипает, когда маска невинности спадает с юноши. — Ах! Маринетт жаль не знает, какой ты… — губы модели снова касаются, но теперь уголка её пухлых губ, будто не контролируя самого себя. От таких действий Шарлотта опешила, понимая, что сейчас может произойти. Но не могла понять одного: Адриан вообще осознаёт произошедшее и свои действия? Слегка отвернув голову, хмурит брови и меняет тон на более грубый, — Адриан… Не делай так больше, ладно? — но Адриан лишь закусил губу и отвёл изумрудные глаза, — Ты хочешь меня поцеловать?       На это вопрос, на который она еле решилась, получает краткий взгляд и ещё больше поджатые губы. Тяжело вздыхая, упирается в мужское плечо и прикрывает глаза.              Похоже, то, что она приняла, как что-то безобидное, на подобии Платонической любви, возникшей за короткий срок знакомства, отыскала словно младшего брата, человека, открытого для нового, которое хочет узнать от неё, оказалось таким только для неё. «Младший брат» воспринял её все же неправильно. Вот и всплыла проблема, связанная с неопытностью и отрезанностью от социума — банальное незнание и неумение себя вести, контролировать в подобном. Сейчас канат перетягивала сторона не Супер-Кота с опытом, а травмированная личность Адриана.       Также не отрицала, что это новый способ, а может и тот, которым он давно хотел воспользоваться — что-то более личное и тактильное, чем обычные приветствие или объятие украдкой. — Адриан… Нужно целовать того, кого любишь, кто также любит тебя взаимно… Давай мы немного позже поговорим, если тебя беспокоит. — Да, думаю, это будет правильно…       Пусть даже если он врал и не хотел снова краснеть перед ней, упоминать неловкость действий, но все равно соглашался. Соглашался, пока была возможность говорить об этом, учить, делиться — другой возможности может и не быть вовсе…       Стало заметно, как он начал краснеть всё сильнее, пока не отлучился в ванную комнату. Вышедшая с кухни Шарлотта ловит недовольный взгляд гитариста. Вскинув бровями, та непонимающе спрашивает: — Что? — И долго вы будете прятаться вдвоём по комнатам? — вальяжно, со сложенными руками на груди, проходит к знакомой, шипит, — Что происходит? — Люка, это не твоя забота… — Он тебя успел поцеловать? В губы, — брюнетка опешила, сделав пару шагов назад. Просто не верила тому, что слышала, — Я жду ответа! — Ты перетрудился, — всё, что говорит ему, после чего выходит на балкон, не желая слушать бред. Уже не так жарко, время пролетело слишком быстро. Вечер. Убедившись, что Маринетт и Адриан заняты друг другом в ванной, Куффен слегка подпирает дверь для его уединения с Фу. Он проходит к ней на балкон. — Ты не ответила мне. — Люка, да что с тобой?! Ты сам не свой: то молчишь, почти игнорируя меня, то злишься, то откровенничаешь! Сейчас-то что за приступ… ревности? — на грубый тон переходила, гнула палку до конца, уже и девушка, — Целовалась ли я с ним? А может и так. И что ты будешь делать, бить, кричать? Ты это только и можешь! — А себя не помнишь утром? Так могу напомнить. — Пошёл ты, самовлюбленный идиот! И как только ты мог понравится мн… Ах, своим безделушкам! Тем девушкам, — молодец выкрутилась. Но только это помогло бы с кем-то другим.       Люка, осознавая, перестаёт хмурится и начинает действовать: подходит совсем вплотную, одной рукой прижимает к себе, второй слегка прикрывает рот. Тяжёлое мужское дыхание, почти рык зверя, заставляют кожу покрыться мурашками, а тугой узел внизу живота — образоваться. Непонимание, злость и испуг вырываются с души и сердца в виде стона. Глаза бегали по парню напротив, закрытой двери балкона и от понимания, что рядом нет никого, кто мог бы помочь. Но его не отпускает, напор становится лишь сильнее, завязывая узел внизу туже. Правая рука бесцеремонно опустилась ниже талии, поглаживая и сжимая, буквально оставляя следы на коже под шортиками…       Когда Шарлотта пыталась его оттолкнуть дрожащими руками, то мгновенно почувствовала слабость, стыд и волнения в двойной дозе, погружаясь в крышесносную пучину безумия: пухлые губы гитариста обхватили кожу на её шее слегка болезненно, — видимо, не без помощи острых зубов. Его вторая ладонь, что около её рта, расслабляется, давая возможность закричать, вырваться хоть как-нибудь, рискнув, но она решает иначе, хоть и знает, что пожалеет.       Зарыв правую ладонь в длинные голубые волосы «зверя», прижимает сильнее, тяжело вздыхая ему над макушкой. Голова слегка запрокинута назад и кружится, глаза намокают, а в горле встрял комок. Не в силах его проглотить лишь приоткрывает губы, когда рука окончательно уходит с лица, и хватает жадно воздух. Именно в этот момент он понял, что выиграл, достиг её. И именно в этот момент брюнетка чувствует, как всё меняется: кожа на шее не страдает от боли, а лишь приятно принимает его поцелуи, шорты не пытаются словно сорвать с тела или залезть под них, а просто нежно поглаживают руками. Женское тело поддаётся вперёд, прижимает к шее сильнее, лишь совсем немного. Вторая рука обхватывает широкие плечи, глаза медленно, затаив дыхание, прикрываются… Шарлотта чувствовала, как тает в его руках, полных безрассудства, как и действий.       Опираясь о перила балкона поясницей, понимает, что комок так и не прошёл, а глаза все больше наполняются солёной жидкостью. Закусив до боли нижнюю губу, чувствует, как по щеке катится слеза то ли от испуга, то ли от чего-то большего, приятного. Видимо, задела и Куффена, ведь тот слегка отстранился и ощупал свой висок, будто там что то было. — Тебе не понравилось? — замечает дорожку от слезы и аккуратно вытирает большим пальцем. Но ответить Фу не может, ведь тогда точно заплачет. Он понимает, — Не думаю, что Адриан слаще моих губ. А они способны на многое…       Пальцы юноши обхватывают щеки и подбородок виновницы его безрассудства и приоткрывают губы, челюсти в целом. Наклонив в бок свою голову, приоткрывает и свои, вторгаясь без разрешения внутрь. Грубый поцелуй не менее грубых губ заставляет зажмуриться Шарлотту и сжать перила крепче, до боли впиваясь в железо. Мужской язык блуждал и изучал, наслаждаясь кульминацией. Но по её слезам он чувствовал, что этого хватит на сегодня. Отстранившись, легко касается на последок губ: — Теперь ты моя, — нежно, но так опасно шепчет на ей ухо и отпускает.