***
Дядя встретил его радушно, как и всегда смиренно склонив голову, пригласил в свой дом, обещая богатый приём, отличную еду и великолепную мягкую постель. Но Сан, как и всегда, отказался с почтительным поклоном и, как и всегда, надолго, склонил голову, прильнув губами к дрожащим от старости пальцам дяди. Старик растроганно всхлипнул, погладил другой рукой Сана по волосам и сказал: — Я не заслуживаю такой чести, Ваше Величество, клянусь! Вы приезжаете ко мне вот уже семь лет, Вы столько делаете для моей семьи, моих детей и моего дома, что давно рассчитались со мной за всё. — Дядя, дядя, — чуть укоризненно покачал головой Сан, заглядывая в ласковые, окружённые тонкими лучистыми морщинками добрые дядины глаза, — Вам ли не понимать: услуги, что оказали Вы мне, моему роду и нашей драгоценной Стали, не имеют цены и оплачиваются всю жизнь получившего эту услугу. Прошу Вас, не волнуйтесь. У меня самые лучшие шатры, мои слуги приехали с отличными запасами мяса, риса и вина, мои одеяла могут согреть меня и в открытой степи в мороз, так что всё будет хорошо. — Надёжна ли твоя охрана, мой мальчик? — нерешительно пожевав губами, тихо спросил Ильчхун, и сердце Сана тревожно прыгнуло. — Не случится ли как в прошлый раз? "Очень надеюсь, что случится, — подумал Сан, — безумно хочется, чтобы случилось". Но он лишь широко улыбнулся дяде и покачал головой. — То было недоразумение, дядя, поверь... — Этот убийца чуть не лишил Сталь Императора! — возмущённо повысил голос Ильчхун. — О чём ты говоришь? Недоразумение? Ты приезжаешь хвастаться мне тем, как защищён, а у меня чуть не под стенами тебя едва не лишили жизни! — Дядя, дядя, прошу! — Сан не смог удержаться от мечтательной улыбки. — Ты преувеличиваешь. Этот мальчишка всего-то навёл немного шороху да встряхнул моих парней, обведя их вокруг пальца! И это было им суровым уроком! Клянусь, мы готовы ко всему! — Вы так его и не поймали! — сурово нахмурился Ильчхун. — Да и я не лучше, старый глупец! Весь год шерстил леса и горы рядом, поместья соседей перевернул в поисках этого щенка! Я по твоему описанию искал — никого не нашёл! Не боишься, что история снова повторится, раз убийца на свободе? Сан едва сдержал нервную усмешку, вспоминая, какую чушь второпях наговорил дяде в качестве описания того, кто напал на него. Он почтительно склонил голову и смиренно проговорил: — Всё во власти Судьбы, дядя, не Вы ли меня этому учили? — Судьба бережёт осторожных и разумных — я тебя и этому учил! — проворчал дядя. — Чую, ой, чую, что что-то тут не так, всё это время, весь год пытался понять, но... — Он тяжело вздохнул и покачал седой головой. — ...так и не смог. И Сан впервые испытал настоящее беспокойство. Ум Ильчхуна был ему известен: если дядя за что цеплялся, то не выпускал уже из рук. И, кажется, прошлогодний случай сильно зацепил его сердце крюком беспокойства. А то, что Ким Ильчхун готов для Императора сделать всё, звезду с неба достать, моря осушить, чтобы найти нужную ему жемчужину, — об этом в Стали слагали легенды. — Дядя, — мягко и негромко сказал Сан, кладя руку на сложенные на груди руки старого альфы, — прошу вас, не надо так за меня волноваться. Я полностью уверен в своей защите и в себе. Всё же я не дал этому убийце себе навредить всерьёз. — Он ранил тебя, — недовольным тоном напомнил дядя. "Я сам виноват! — чуть было не сказал Сан, но вовремя прикусил язык. — Вот же, а... Надо было всё же не показывать рану". — Всё зажило, — негромко сказал он и улыбнулся Ильчхуну самой очаровательной из своих улыбок. — Умоляю, не будем поминать плохое. Ступай домой, дядя, и спи спокойно, а завтра мы начнём наши боёвки с твоих любимых драк на шестах. Старик тут же оживился и начал с воодушевлением расспрашивать, что за новые бойцы будут участвовать, да из каких семей, да были ли в настоящем бою — в общем, отвлечь его от неприятных, а главное — опасных воспоминаний Сану удалось. Но себе он дал зарок, что в этот раз сделает так, как задумал, самым острожным и аккуратным способом, так, чтобы получилось всё, чего он хотел, и никто больше не пострадал. Ну, кроме... кроме.***
Празднование визита Императорской Благодарности вышло ярким и красочным. Приготовленные дядей приветственные столы утром ломились от яств, все снаряды для разминки и основных боёв были от лучших оружейных мастеров, само место действия было ограждено верёвкой с яркими красными лентами, всюду были видны флаги синего с серебром — расцветка Стали, а также бело-голубые с красными полосами — личные флаги рода Чхве — семьи Сана. Кроме того, рядом с ними гордо реяли красные с белым флаги рода Ким — семьи хозяина этих соревнований. Воины показывали своё искусство, дрались честно и отважно, побеждали сильные и смелые, а в конце, как обычно, всем воинам из хваранов было позволено сразиться в разных видах боевых искусств с личной охраной дяди. И вот тогда-то внимание Сана и привлёк юноша из этой самой охраны. Был он не так чтобы высокий, но гибкий, сильный и юркий. Его, посмеиваясь, дядя выставил в самом конце, как последнего, самого сильного бойца. И юноша, который отчего-то закрывал лицо платком, легко победил лучшего лучника из Сановых хваранов, а потом одолел на шестах двух воинов Императора, которые были по комплекции и выше его, и явно сильнее. Но шест и не подразумевал особой силы, там нужда была в скорости и ловкости. И в этом, очевидно, этому юному воину не было равных ни среди своих товарищей, ни среди гостей из отрядов Императорской гвардии и хваранов. Однако на мечах он проиграл Пак Сонхва, первому Мастеру среди охраны Сана, и даже был ранен, так как отчаянно пренебрегал осторожностью, пытаясь хитростью одолеть невозмутимого, умелого и очень опытного противника. Сан, и так вздёрнутый тем, что этот юнец побеждает одного за другим его парней, со злорадством увидел, как от ловкого выпада Сонхва остался кровавый след на рукаве дядиного ставленника, и тут же спрятал ухмылку, услышав вскрик дяди, полный неподдельного сожаления. — Сдайся! — крикнул требовательно Ильчхун. — Сдайся, Айсонын! Тебе не победить этого Мастера! Но юноша в сторону его даже и не поглядел. Он неотрывно смотрел на хищно обходящего его альфу, а потом неожиданно кинулся на него с ловким выпадом, однако тот увернулся и оставил мечом ещё одну алую полосу на боку дерзкого мальчишки — Сан был уверен, что воин дяди со странным именем, которое означало Неизвестный, был юн, хотя и обладал отменными умениями в некоторых боевых искусствах. — Упрямый дрянной мальчишка! — зло поцедил дядя и вскинул платок, что означало конец поединка. — Победитель — Пак Сонхва, хваран Его Величества Императора Стали! Сонхва отдал поклон в сторону, где сидели Сан и Ильчхун, а юноша, словно застыв, лишь смотрел на них, тяжело опираясь на меч, упёртый остриём в землю. И только когда Сонхва что-то тихо ему сказал, склонил голову, а потом развернулся и, не оглядываясь, пошёл к своим, которые приветствовали его гулом разочарования и сочувствия. Сан же зацепился за стройную гибкую фигуру юноши, который, и прихрамывая, был невероятно изящен, и тихо спросил дядю, не отводя от этой фигуры взгляда: — Кто это, дядя? — Младший сын небогатого семейства, — неохотно ответил Ильчхун, явно расстроенный проигрышем Айсонына. — Он передал рекомендательные послания от семейств Ча и Мин, попросился в мою охрану. Мы проверили — он очень талантлив, удивительными умениями обладает для своего возраста, вот только на лицо, говорят уж очень уродлив, потому как в пожаре пострадал и теперь покрыт шрамами. Маску не снимает даже в купальне. Да к тому же... — Ильчхун вдруг понизил голос, в котором зазвучало почти детское восхищение и таинственность. — ...мне рассказали, что у него нет запаха! — Бета? — изумлённо спросил Сан, переводя взгляд на него. — Не может быть! Их сколько не рождалось в наших краях! — А вот, ребята говорят, что сколько бы ни принюхивались — он только потом пахнет. Сан вздрогнул и изумлённо приподнял бровь. — То есть — вообще ничем? — негромко уточнил он. — Ну, одни говорят, что иногда от него пахнет цветами какими-то. Любит он в отпускные дни уезжать и, говорят, просто бродит по полям. Отсюда и запах. А сам неразговорчив и мрачен, ни с кем так за год и не сошёлся — всё один и один. Но ребята его любят. Товарищ отменный, всегда те, кто с ним в командах, выигрывают групповые боёвки, и пайкой делится, и на деньги нежадный. В общем, я к нему уже три месяца присматриваюсь. Хочу передвинуть к себе в личную охрану. А вот смотри... — В голосе дяди зазвучало разочарование. — Думал, он на мечах лучше дерётся. Правда, и твой Пак, конечно, мастер, но такие очевидные ошибки... Сан почти не слушал старика. У него гулко и сладко билось сердце, но он не мог поверить, он не мог себе и представить, что может существовать хотя бы у кого-то такая дерзость, граничащая с безрассудством. Нет. Не может быть! Да и... Проиграть Пак Сонхва, конечно, и должно было любому: это был непревзойдённый в Стали мастер меча, однако вот так — откровенно, поведясь на поддразнивания, из-за горячности своей... Нет, нет, тот не мог... Или?.. В груди томно и сладко потянуло, и он помотал головой, чтобы отвязаться от странных и нелепых мыслей. Будь, что будет. Как и решил — действуем по обстановке. Но... Но какова фигурка у этого странного юноши, этого... — Айсонын, — прошептал Сан, — почему же Айсонын? — Даже и не думай, — вдруг обидчиво и резко сказал дядя, — я не отдам мальчонку в твои хвараны. Сам воспитаю, и в следующем году он твоего Сонхва побьёт только так! — Хорошо, дядя, — смиренно улыбнулся Сан, — я не стану переманивать его, обещаю. Если сам не попросится, этот воин — твой. Оставшиеся бои прошли с переменным для команд успехом, и в конце концов по счёту выиграли Императорские хвараны, а раздосадованный дядя не остался на пиршество и, обидевшись, как малый ребёнок, уехал домой. Сан же ещё долго праздновал со своими воинами победу, посмеиваясь над обидчивостью старика и придумывая, что бы такое ему завтра подарить, чтобы он не очень сердился. И когда все его воины, кроме невезучих часовых, выставленных по принципу "кто провинился — не пьёт и дежурит в праздничную ночь", напились до состояния лёжки, а сам Сан уже тоже порядком захмелел, он подал знак к окончанию праздника и, чуть пошатываясь, в сопровождении двух дюжих молодцев пошёл в свой шатёр. Перед тем как войти туда, он сказал им тихо и веско: — Что бы ни случилось, без моего приказа в шатёр не входить. Кроме моего зова, вы не должны слышать ничего, ясно? Хвараны удивлённо переглянулись и склонили головы, принимая приказ Императора к исполнению. А Сан с трепещущим сердцем вошёл в шатёр. Там он сел на расстеленное ложе и, откинувшись на руках, запрокинул голову, невольно прислушиваясь. Становище ещё гудело, то там, то тут раздавались пьяные голоса, где-то невдалеке затянул свою долгую и прекрасную песню хваран Чхве Чонхо, голос которого был утешением Сана в тяжёлые дни. И тут же всё вокруг словно притихло, поддаваясь очарованию этого мягкого, как ладони прекрасного омеги, и сильного, как зимняя пурга, голоса. Чонхо пел знаменитую балладу о трудном пути к звёздам — единственно верном для воина, единственном ведущем к славе — и Сан, улыбаясь, прикрыл глаза. Он ждал. И тихо молился, чтобы не напрасно. Когда же позади него послышался острожный шорох разрезаемой ткани, он блаженно улыбнулся и напряг руки, вспоминая, на месте ли его нож в бедренных ножнах и ещё один — у лодыжки, скрытый праздничными паджи. Но даже голову не повернул на шаги — осторожные, едва слышные за шумом ветра и бормотанием часовых, мирно переговаривающихся у входа в шатёр. — Сегодня ты был ранен, Уён, — негромко сказал Сан, не открывая глаз. — Поэтому, может, просто поговорим в этот раз? Он напряжённо вслушивался в мгновенно образовавшуюся за ним тишину и невольно жадно втягивал воздух, пытаясь уловить аромат — тот самый... каждый раз казавшийся ему странным, непонятным, манящим. Неопределимым... притягательным... И он его почувствовал. Тонкий, едва уловимый аромат цветов, полевых, терпких и нежных. Сан невольно блаженно улыбнулся. Не ошибся. Это был он — его самый желанный гость, его самый таинственный враг, его убийца. — Так ты меня узнал, — послышался такой знакомый, хотя и отчего-то глуховатый голос, и Сан снова улыбнулся. — Нет, не был уверен, — ответил он, — но ты только что всё подтвердил. — Жаль, — холодно сказал юноша, замерший за его спиной, — я хотел сделать тебе сюрприз. — Ты сделал, — усмехнулся Сан, — представь, как я удивился, когда увидел того, кого дядя так усердно ищет весь год, сражающимся за честь его воинов. — Он добрый, — помолчав и как-то до странности нерешительно сказал юноша. — Но это ничего не меняет для меня. Я надеялся выиграть и оказаться в твоём шатре для знакомства. И убить тебя открыто, не подбираясь к тебе со спины. — Голос его стал напряжённым. — И то, что у меня не получилось, не значит, что ты можешь и дальше вот так сидеть, показывая своё презрение! — Разве тебе это не на руку, мой юный воин? — тихо спросил Сан, не в силах удержать нелепую улыбку, которая так и раздвигала его губы. — Почему ты вообще ответил? Почему не напал сразу? — Я не нападаю со спины, ты должен был бы это и понять за столько-то раз! — зло ответили ему. — Обернись и прими свою смерть с честью! Сан рванулся в сторону, и тут же мимо него пролетело гибкое тело, которое должно было его сбить и повалить на пол. Но он ловко увернулся и, вскочив на ноги, встретил своего врага лицом к лицу. И — задохнулся от восхищения. Уён за этот год немного вытянулся, окреп, шире стали его плечи, обозначился мускулами торс — явно крепкий, сильный. Под черным нарядом убийцы было скрыто тело почти полностью, даже на руках были перчатки, и лишь над воротом белела тонкая светлая шея, небрежно перехваченная чёрной лентой, а лицо... Сан невольно застыл, в немом восхищении разглядывая скульптурные скулы, достойные кисти лучших мастеров портрета, высокий лоб, ровный нос — и огромные, сияющие странным светом, круглые кошачьи глаза под тёмными изогнутыми ресницами. Нижняя часть лица была перехвачена полумаской, поэтому и голос Уёна был таким непривычно глухим. Но Сан-то точно знал, что там, под грубой серой тканью, самое сладкое — пухлые, мягкие и нежные губы. Губы, которые он однажды поцеловал, за что поплатился глубокой раной и шрамом, теперь украшавшим его плечо. — Ты прекрасен даже с этой маской, — тихо сказал он, сжимая в руке уже готовый к бою нож, — но давай не на мечах. В этот раз мой шатёр мал для такого боя. Он скользнул взглядом по острому, чуть загнутому к концу мечу Уёна, тоже ему вполне знакомому: он трижды уже выбивал его из рук этого упрямца, а в первый раз чуть им же его и не прикончил. Тогда... Пять лет назад, когда Уён впервые проник к нему в шатёр здесь же, у дяди, Сан был очень зол, так как этот наглец прервал его ласки с чудным и умелым омегой, "подарком" из дома дяди на Новообрядье. Уён в маске, полностью прикрывавшей его лицо, ворвался к нему, когда он уже вовсю втрахивал стонущего омегу в ложе. Дерзкий мальчишка приставил к горлу вытаращившего глаза "подарка" меч и потребовал у Сана связать омегу и заткнуть ему рот, чтобы не мешал своими воплями. Сан был в бешенстве, но отчаянность парня его изумила, он оценил и благородство убийцы, который не стал нападать, пользуясь его полной беззащитностью и отвлечённостью, и его умения: всё-таки он каким-то образом обошёл его охрану, состоявшую из лучших его хваранов. Так что мычащего от ужаса омегу Сан связал, а потом невольно убедился в том, что паренёк в маске не только дерзок без меры, но и много чего умеет в плане владения коротким мечом. Но до Императора, обучавшегося у лучших в Стали, ему было далеко, так что, прижав юного убийцу к богатому ковру, украшавшему пол шатра, и приставив острие его же меча к его горлу, Сан потребовал: — Сними маску, хочу взглянуть на того, кто сейчас встретится с праотцами. — Тебе надо, ты и снимай, — хрипло ответил ему мальчишка и прямо и дерзко посмотрел в распалённое борьбой и азартом лицо Сана. Недолго думая, тот тут же склонился, сорвал маску с наглеца — и так же, как сегодня, замер, во все глаза глядя на прекрасное, как бутон пиона, лицо своего противника. И юноша — да, он был чуть старше, чем подумал было Сан, — тоже уставился на него, словно был не в силах оторвать взгляда. Первым очнулся Сан, он зло оскалился и прорычал: — Сейчас ты умрёшь, и я хочу знать, кого убиваю. Как тебя зовут, мерзавец? Глаза юноши подёрнулись внезапной влагой, он сжал губы, словно готов был скорее язык проглотить, чем сказать что-то. — Я прикажу схватить тебя и пытать, если не скажешь своего имени, — грозно сказал Сан, хотя уже понимал, что лжёт безбожно. Но на паренька это подействовало. Он шмыгнул носом, а потом отвёл, словно стыдясь своей слабости, взгляд в сторону, повернув набок голову, и сдался. — Уён, меня зовут Уён, — бесцветно прошелестел он, гулко сглотнул, и от этого по шее его покатилась алыми жемчужинами кровь: меч порезал кожу. Сан нахмурился. — Уён — и всё? Какого ты рода и из какой семьи? — Можешь пытать, что хочешь делай, — выговорил юноша, закрыв глаза, — а я больше ни слова не скажу. Ты хотел имя — ты его получил. Можешь рубить. — Скажи мне полное имя, и, может, я пощажу тебя, — хмурясь, произнёс Сан. На лице Уёна мелькнула язвительная улыбка, и он хмыкнул. — Верить убийце — разве можно? — тихо спросил он. — Верить кровавому и жестокому Императору — разве это не величайшая глупость? — Никто и никогда не называл меня кровавым Императором, — возмутился Сан, ощущая, как его сердце совершено внезапно заливает детская обида от несправедливости. — Что за чушь? Ведёшь себя, как ребёнок, упрямый осёл! Глаза Уёна, и без того большие, стали ещё больше и засветились яростью, он резко повернул голову, снова прямо заглядывая в лицо склонившему над ним противнику, и, не обращая внимания на то, что на его шее появилась ещё одна алая полоса, тихо и грозно зарычал. Сан сдавлено промычал и убрал меч от его шеи. Но сам Уён, кажется, совсем не чувствовал боли. — Я ненавижу тебя, Император, — просипел он, — потому что ты виновен в смерти моего невиновного перед тобой ни в чём папы и в осквернении его тела! И этого с тебя хватит! Как видишь, если ты продолжишь трепаться и сейчас не убьёшь меня, клянусь, что доберусь до тебя и вырву твоё сердце голыми рукам! Ноздри его раздулись от гнева, а Сан невольно дрогнул внутри от восхищения: такой чистой, ясной и прекрасной ненависти, как во взгляде эти круглых кошачьих глаз, которые так честно смотрели на него, он никогда не встречал. — Я никогда не хотел зла тем, кто не пытался меня убить или навредить тем, кто мне дорог, — сказал он, хмурясь. — Если хоть что-то из того, что ты говоришь, правильно, то твой папа не может быть невиновным. Или, может, он жертва обстоятельств, но я не виноват в этом! — Он был моим папой, — упрямо искривив губы в злой усмешке, ответил Уён. — И его смерть я бы мог тебе просить, но не то, как ты обошёлся с ним после неё. Давай, проклятый Император, убей меня — и можешь так же поступить и с моим телом, чтобы все видели: как вырастили тебя убийцей, так ты им и остался. Пламя бешенства охватило Сана мгновенно, в злобе он взмахнул мечом, чтобы покарать дерзкого неумеху-мстителя — и вдруг увидел, как зажмурился — трогательно и беззащитно — Уён, готовясь принять последний удар, как жалко поджались его губы и как стиснули пальцы ткань одеяния. И Сан удержал удар. Перед ним был мальчишка — обиженный, несчастный, встревоженный своими демонами, неспособный понять ни свою судьбу, ни судьбу Императора, который на самом деле, сам не желая того, порой оказывается причиной чьей-то гибели. — Убирайся, — зло приказал он, отшвыривая меч. — Ещё раз увижу тебя — казню на месте. Своими руками. Уён недоверчиво смотрел на него снизу и, медленно приподнявшись на руках, стал отползать, не сводя полных страха и ненависти глаз с лица Сана. — Я ведь сказал, — выговорил он, — что всё равно... Всё равно убью тебя... Ты... Отпускаешь меня? Сан презрительно усмехнулся и отвёл взгляд. Он и сам себя не до конца понимал. — Я отсчитаю до десяти и подниму тревогу, — грозно прорычал он. — Убирайся, пока можешь! Уён исчез где-то на счёте три. И вернулся лишь год спустя — когда Сан снова приехал к дяде. Вернулся чуть лучше подготовленный, с двумя ножами, отточенными до звона, и нанёс ими Императору первый след из пяти, оставленных им на данный момент. Второй, третий и четвёртый были от их схватки в следующий раз, так как Уён становился по-настоящему отличным воином. И только то отличало его от настоящего убийцы, что он по-прежнему не бил в спину. Он всё хотел победить Сана в открытом бою. А Сану с каждым разом всё меньше хотелось драться с ним, так как парень рос на редкость красивым и притягательно, мягко и едва уловимо пах чем-то совершенно волшебным, что не мог перебить даже острый и пряный запах его пота, ставший слишком знакомым Сану. В четвёртый их раз Сан изловчился, выбил у Уёна нож, прижал его к полу и, заглянув в широко раскрытые глаза, приник к его губам в таком долгожданном поцелуе. Этот поцелуй, прикосновение к пухлым упрямым губам своего убийцы снился ему весь тот год — как он мог устоять? Уён пискнул совершенно немужественно, дёрнулся несколько раз, но Сан налёг сильнее, и, конечно, если бы он не увлёкся, то, может, и закончилось бы всё хорошо. Но губы Уёна были невероятно вкусными, они пахли отчего-то медом и травами, они были упругими, сочными, их было так приятно кусать и сосать, что Сан самым позорным образом, постанывая от наслаждения, отвлёкся, забыл, с кем имеет дело. И, конечно, пропустил момент, когда Уён вытащил из-за голенища высокого сапога тонкий узкий кинжал и вонзил клинок ему в плечо. Сан пришёл в себя мгновенно, зарычал в ярости, выхватил кинжал из своего плеча и прижал его к горлу отчаянно щурящегося юноши. А потом выпрямился над ним и, глядя прямо ему в глаза, крикнул: — Стража! Ко мне! Лицо Уёна вытянулось, в глазах мелькнул ужас, но потом он обжёг Сана таким презрительным взглядом, что Император тут же устыдился своего порыва. И сам, своими "неловкими" действиями помешал двум хваранам схватить Уёна на месте. Но перед тем, как выпустить его из шатра, сжал на мгновение в объятиях и зло прошипел на ухо: — В следующий раз поцелуем я не ограничусь. Уён сдавленно всхрипнул и пнул его коленом в пах так, что он взвыл и согнулся от боли, костеря сучонка на чём свет стоит. Но перепуганному дяде всякого натрепал о внешности напавшего на него убийцы: и что альфа, и что высокий да вроде как даже длинноволосый, и что глаза иссиня-чёрные и что шрам на шее... В общем, бред полный. А сам... Сам с томительным отчаянием думал о том, придёт ли в следующий раз его непокорный, такой сладкий, такой жестокий и прекрасный мальчик, или с поцелуем — это было слишком? Он пришёл. И сейчас смотрел на Сана... как-то не совсем так, как обычно. В этом взгляде больше не было неуёмной чёрной злобы. В нём не было мрачного отчаяния — в нём был, скорее, азарт, что ли? Острый, ясный и даже чуть насмешливый, этот взгляд пленял и околдовывал Императора. — Мне всё равно, как тебя убивать, — сказал Уён, гордо вздёргивая подбородок. — Тем более, что ты же понимаешь, что твой хваран сегодня и трети моего умения не раскрыл вам. — Ты ведь хотел выиграть, — прищурился Сан, — почему же тогда проиграл Сонхва? — Я... — Уён насупился. — Я после шестов был немного подранен. И этот бесчестный альфа ударил меня мечом прямо в бок на первых же минутах, так что я едва не задохнулся. Поэтому — и только поэтому! — я и проиграл! Но сейчас... — Он снова вздёрнул подбородок. — ...меня перевязали и у меня всё отлично. Так что защищайся в полную силу и не оскорбляй меня своей слабостью. Сан тяжело вздохнул и покачал головой. Что же. Своего принца каждый Император должен завоевать. Подразумевается, конечно, что в бою с врагом, но если для Уёна самый главный враг — он сам, Сану надо будет победить и этого врага. Уён напал стремительно, его нож свистнул около лица Сана и едва не распорол ему щёку, но Сан ушёл вниз, толкнул Уёна в живот и легко полоснул ножом по его бедру, распарывая ткань его узких паджи военного образца из отличной плотной ткани. Ткань тут же разошлась, обнажая светлое, румяное в свете тусклого светильника бедро, и Уён в бешенстве зарычал, резко кинулся вбок, боднул Сана в плечо и почти воткнул свой нож ему под рёбра, но Сан перехватил ему руку, вывернул кисть, а другой рукой нанёс ещё один порез, распарывая ткань на другом бедре. В этот раз вышло не так аккуратно, и вместе с полосой кожи появилась тонкая алая царапина. Сан зло фыркнул и тут же упал, чтобы откатиться вбок и не дать Уёну сделать себе подсечку. Не удержав равновесия, Уён упал вслед за ним, и Сан кинулся на него, пытаясь обхватить руками. Они покатились по полу шатра, пыхтя и придушенно хрипя, старательно не выдавая более громких звуков, чтобы не привлечь охрану. Уён был сильным, гибким, его упругое, сбитое тело извивалось и пружиной сжималось и разжималось в медвежьем захвате Сана, он наносил альфе болезненные удары и тычки, от которых останутся весьма неприятные следы, но сейчас Сан был слишком увлечён, в его крови бурлил азарт, он не бил в ответ, скорее старался добраться до горла и придушить, сдавить до боли плечи и прижать ноги, которые у Уёна были весьма серьёзным оружием. И всё же юноша был ощутимо слабее Императора, так что, понимая, что сейчас окажется снова прижатым к полу, он в отчаянии изловчился и, стиснув кисть Сана, ушёл головой вбок и вцепился зубами в его плечо. Сан коротко взвыл от боли — и тут же перехватил ладонью Уёна за горло и сжал его, заставляя парня прижаться затылком к ковру. — Ты пометил меня, — хрипло прошипел Сан, прожигая взглядом алое от натуги и привлекательное, как никогда, лицо юноши, — так хочешь, чтобы я был твоим, да? Уён дёрнулся было под ним, он стискивал обеими руками запястье Сана, пытаясь скинуть жёсткую ладонь, душившую его, но Сан лишь крепче сжал пальцы на шелковистой коже горла, склонился к самому уху юноши и шепнул: — Помнишь, что я сказал в прошлый раз? Ты знал, куда шёл. Теперь же пеняй на себя. И он, перехватив Уёна за подбородок, сжал его, заставляя парня глухо вскрикнуть, и припал — жарко и яростно — к его губам. Памятуя о коварстве парня, он первым делом, не разрывая поцелуя, кусая и грубо засасывая его губы, перехватил его руки и, переплетя пальцы с пальцами Уёна, прижал их к ковру у плеч юноши. А сам углубил поцелуй и после недолгого, хотя и отчаянного сопротивления проник в рот Уёна и стал страстно вылизывать его. При этом он мерно толкался пахом между ног юноши, явственно показывая, что собирается делать дальше. Язык его стал толкаться так же, откровенно трахая рот юного наглеца. А тот выгнулся под ним и отчаянно замычал, пытаясь выдрать руки из железного захвата Сана, но альфа не отпустил, лишь сжал сильнее. От этого тела под собой, упругого, гибкого, соблазнительно пахнущего острым потом и цветочной терпкостью, от невольных отчаянных постанываний рвущегося из-под него Уёна, от жара в шатре, несмотря на холод за его полотнищами, Сана постепенно стало накрывать алым маревом пламенной страсти. Он ощутил дикое, животное желание. Оно скрутило ему внизу живота узел, подрагивающий возбуждением, оно налило его плоть железом и теперь уверенно захватывало его сознание. Он не отпустит мальчика. Он не отпустит этого сладкого и такого желанного омегу... Омегу? О, да! Уён точно был омегой. Может, и пах слабо, может, и аромат был без привычной сладости — Сану было наплевать: он точно знал, что сейчас под ним стонет и стискивает его пальцы до боли именно омега! Желанный, самый нужный, самый лучший для него, для Чхве Сана. И он всё для себя уже решил, так что оставалось лишь действовать и уповать на милость богов. Уён постепенно сдавался. Под размеренными толчками Сана, под горячкой его языка, который уже бродил и по подбородку, и по шее юноши, с силой вылизывая трепещущую жилку, над которой ставят метку, и снова юркой змеёй проникал между уже слабыми губами, которые жертвенно приоткрывались и позволяли Императору всасывать язык омеги — такой дерзкий и такой острый, когда он болтал, и такой вкусный, когда его сосёшь. А потом Сан свёл руки Уёна вверх и зажал их одной своей ладонью, а другой рванул на груди юноши чёрное полотно чогори, показавшегося под сдёрнутым и разорванным турумаги И тут же, не слушая хриплый стон-крик, приник к обнажившейся коже груди — неожиданно светлой, ослепительной, нежной. Он быстро оставил поцелуи-бабочки на ключицах и снова припал губами к чуть выступающим мышцам, а потом с глухим бархатным стоном втянул в рот тёмную жемчужинку соска. Уёна выгнуло, и он снова хрипло ахнул, а потом выстонал: — Что ты творишь, отпусти меня... отпусти... проклятый... альфа... Но Сан уже с упоением сосал ему второй сосок, чуть проводя зубами по нежной плоти и ощущая, как отзывчиво подрагивает в ответ на это тело в его руках. "Чуткий, — урчал внутри него альфа, — сладкий и нежный... Сильный, гибкий, стройный... Дети будут красивыми, выносит, родит — и можно будет снова и снова трахать его..." Сан с наслаждением кусал шею омеги и чувствовал, как руки Уёна, словно потерявшиеся крылья, скользят по его плечам, уже не отталкивая, растерянно и наивно прихватывают, когда он кусает посильнее — и отпускают, слабо подрагивая, когда он лижет и целует. "Достойный омега, — урчал альфа, с наслаждением чуя под собой ещё не смирённую, но уже и растерявшую азарт и озлобленность добычу. — Достойный враг — достойный любовник... Мой.. Он может стать нашим, если ты возьмёшь его, если заставишь признать себя... Возьми его, возьми, присвой, пометь, дай ему задохнуться от наслаждения в твоих руках — и ты приручишь его, а потом... Он будет твоим. И разве кто ещё тебя так привлекает? Так занимает все твои мысли? Так — нужен тебе?" И Сан с удвоенным усердием и удовольствием кинулся целовать и нежить юношу в своих руках. Уён постанывал глухо и растерянно, но, как только почувствовал, что Сан развязывает ему паджи, снова завозился яростнее. Однако альфа тут же прильнул к его уху, взял в зубы мочку, грозно рыча — и Уён стих, лишь старался пальцами — слабыми и скользкими от жара — оттолкнуть его руку, пытающуюся стянуть паджи вместе с исподниками с его задницы. — Тебе лучше не противиться, мой демонёнок, — проурчал ему в ухо Сан, — я всё равно возьму своё... — Прикусив посильнее шею на сгибе, он рванул, и паджи, уже порезанные в двух местах, стали лохмотьями, едва ли что-то всерьёз прикрывающими. — Нет у меня ничего твоего! — придушенно вскрикнул Уён, забывая об осторожности. — Отпусти, отпусти меня! И он завозился отчаяннее, хрипя и выгибаясь, не даваясь в руки, не желая покориться. Сан же ощутил, что отпустить мальчишку уже не может никак: у него не было на это сил. Так что после непродолжительной отчаянной возни он снова скрутил Уёна — и тот оказался под ним на животе, в гораздо менее выгодном положении, чем раньше. Его руки Сан смог завести ему за спину, а сам устроился между мучительно дёргающимися ногами упрямца. Тяжело дыша и ощущая, как заливает ему глаза пот, он тем не менее тут же склонился к алому горячему уху Уёна и чуть вздёрнул его руки вверх. Омега прогнулся и глухо застонал от боли. — Ты в моей власти, Чон Уён, — прошептал ему Сан и с удовольствием ощутил, как крупно вздрогнул под ним юноша. — Сын бунтовщика Чон Ёнсопа, внук мятежника, генерала Чон Хвануна! Думал, я за столько лет не узнал о тебе всё, что мог? Мне имени твоего хватило и твоей ненависти, это было не так сложно. — Отпусти, отпусти меня! — прохрипел, мучительно дёргаясь под ним, Уён. — Не смей со мной... так... — А как можно? — так же тяжело дыша, прохрипел Сан, силой повернул омегу набок и, сунув ладонь в дыру на паджи, накрыл ею бугорок между его ног. Уён дико вскрикнул, и Сан тут же стиснул его голову второй рукой, закрывая ему рот. — Тихо, демонёнок, тихо. Моя охрана, конечно, не войдёт, пока я не позову, но если ты ещё раз так крикнешь, они могут и ослушаться приказа, так что будь тише, глупый омега. — И он стал мягко и ласково оглаживать его член, шепча: — Уёни, ты такой славный, твоя непокорность слаще любого послушного стона, твоё сопротивление разжигает огонь ярче любого танца или песни, ты... о, мой омега, ты так пахнешь для меня... — Ненавижу тебя, — со слезами в голосе пролепетал Уён. — Отпусти... не надо... не... ахх... Сан почувствовал, как начал твердеть в его ладони член юноши, как сбивается его дыхание, как начинает ходить ходуном его грудь, а пальцы судорожно дёргающихся рук беспомощно тискают рукава Санова чогори. И Сан отпустил его, резко перевернул на спину и навалился, заглянул в залитые слезами глаза и опустился губами на мокрые дрожащие губы. Но Уён вцепился ему в плечи и стал отталкивать, пытаясь отвернуть голову и мучительно всхлипывая. — Упрямый демонёнок, — прорычал Сан. — Неужели ты не понимаешь, что попался? Ты в моих руках, я всё о тебе знаю — тебе не спрятаться от меня больше, тебе некуда идти, ничто больше не скроет тебя от меня! Ты мой! Уён рвано дышал, всхлипывал, но упорно продолжал отталкивать его, выдираться, ворочаться под ним, не желая — а может, не умея? — покоряться. — Пообещай, что мы с тобой просто поговорим сейчас, что ты не убежишь и не кинешься на меня с ножом, — потребовал Сан. И Уён, выдохнув несколько раз, кивнул, убегая взглядом от требовательного горячего взгляда распалённого их борьбой альфы. Сан тут же скатился с него и уселся рядом, с невольным довольством оглядывая растерзанную одежду парня, останавливая жадный откровенный взгляд на голых в разорванных паджи ногах — длинных, крепких, — на подтянутом животе и обнажённой в распахнутом чогори груди. — Не смей пялиться на меня, сучий альфа! — прошипел со слезами в голосе Уён, судорожно пытаясь хоть как-то запахнуть на себе одежду. Сан цокнул и покачал головой. — Разве можно так говорить с Императором? — спросил он вполне мирно, встал, подошёл к своему личному сундуку и достал оттуда богатые паджи и белую, чистейшего шёлка чогори. Не поворачиваясь, кинул всё это богатство Уёну и сказал: — Оденься, раз такой стеснительный. Как убивать меня — так не стеснялся. — Тебя убьёшь, как же, — прилетело ему в ответ дерзко и зло. — Правду говорят, заговорён ты монахами с Йосынкуу. А может, порода такая — как жук-точильщик, ничем тебя не выведешь. — За это сравнение мы рассчитаемся с тобой отдельно, — пригрозил Сан. Однако всерьёз рассердиться не получилось. Он чувствовал сладкую усталость и томное возбуждение: возня с омегой прошла в целом очень приятно, хотя полностью победителем он себя не ощущал. Помять он Уёна помял, пощупал, понял, что не показалось ему в прошлый раз: омега на диво сложен, упруг, крепок и сладок — как раз такой, какого и надо было Сану. Однако вообще-то изначально в планах у него было поиметь Уёна по-настоящему, усмирить его своим телом, заворожить наслаждением. Не вышло. Что же. Сан был отличным дипломатом, почему бы не испытать свои силы на это упрямом красавце? Он искоса глянул на Уёна, который, пыхтя и злобно бормоча себе под нос что-то невнятное, завязывал чогори, и снова поразился тому, насколько красив был юноша. Настоящей, королевской, породистой красотой, о которой слагать стихи и песни петь бы надо было, а не тратить её на убийство Императора. — Почему ты так упорно хочешь уничтожить меня? — тихо спросил он. Ему невыносимо хотелось погладить омегу по растрёпанным волосам, по тут же напрягшейся спине, чтобы расслабить, чтобы приласкать и показать, что дурного не стоит ждать ему от Сана. Однако Уён ответил злым взглядом и дерзко оскалился. — Ты же сказал, что знаешь обо мне всё, — произнёс он со злобой. — Значит, знаешь, как погиб мой папа. И то, что над ним прежде надругалась твоя солдатня, а потом они его обезглавили и голову его ты приказал насадить на пику и... — Прошу, — тихо сказал Сан, у которого неприятно закололо сердце под этим полным боли и горечи взглядом прекрасных кошачьих глаз. — Прошу, не надо. Ты мучаешь себя, Уён. — Нет, нет, — скривился омега, — эти воспоминания помогают мне каждый раз, потерпев от тебя поражение, подниматься, усердно тренироваться и снова и снова мечтать о том, как я тебя убью! Я слышал это, понимаешь? А потом дядя забирал меня тайным ходом, но вёл мимо дворцовых ворот! И я увидел... — Его губы задёргались, в глазах появился тоскливый ужас, и хлынули по щекам горькие жемчужные слёзы. Сан рванулся к нему, почти не осознавая себя, он обхватил дрожащего Уёна и прижал к себе изо всех сил. — Мальчик мой, — прохрипел он, — нет, нет... Если бы я мог, я бы всё сделал, чтобы ты смог это забыть! Я знаю, знаю, всё знаю... — Он говорил торопливо, ощущая, как воспротивившийся было его объятиям Уён постепенно затихает в них. — Те солдаты были давно отправлены на границу. Тогда они многих невинных во дворце осквернили, не я, мой дядя сам приказал их убрать из дворцовой стражи, а особо буйные давно гниют в земле. Но скажи, Уён, разве я виноват в этом? Разве твой папа не был мужем того, кто убил моего отца? Твой отец, твой дед — они были во главе заговора! — Но папа не был, — задушенно прошипел Уён, снова начиная возиться, однако Сан стиснул его крепче, и он замер. — Из-за тебя, ты приказал вывести наш род! Вот они и разошлись! А если бы не дядя, и меня бы... Но папа спрятал меня, я слышал его крики, я слышал, как он хрипел под ними, я слышал... Сан спрятал его — дрожащего, мокрого от слёз и пота, такого несчастного, злого и растрёпанного — на своей груди. Ему хотелось распахнуть чогори, почувствовать Уёна голой грудью — и прикрыть своим драгоценным одеянием, от всего мира укрыть. Откуда в его сердце внезапно появилась такая отчаянная жалость к сыну того, кого он почти всю свою жизнь ненавидел? О, да, семейство Чон стояло во главе того переворота. Именно они уничтожили семью Сана и чуть не уничтожили и его самого, и страну, которая была его наследием. Однако сейчас, держа в руках представителя этого проклятого рода, он ощущал лишь глубокое сочувствие. Сам он не простил, конечно, Чонов, но — в своё время остановленный от страшной мести всему их роду дядей — ни разу не жалел, что позволил дяде Уёна уехать в дальнюю провинцию с условием никогда не возвращаться в Столицу. Он не стал вырезать под корень этот род и сейчас, как никогда, был благодарен дяде за это решение. — Мой дядя ни в чём не виноват, — вдруг тихо и хрипло заговорил Уён. — Не трогай его. Он предостерегал меня от того, чтобы приближаться к тебе, твоему дворцу, Столице и всему, что связано с тобой. Он проклял меня за то, что я пошёл на службу твоему дяде, потому что не знал, что я собираюсь сделать. Прошу... — Голос омеги был бесцветным, он был слаб и тяжело лежал в руках Сана, словно силы, которыми он только что вроде как дышал, внезапно покинули его. — Не трогай его и моих братьев двоюродных. Они далеки от политики, они мирные дворяне, покорные твоей воле и помнящие о своём неоплатном тебе долге. Прошу тебя... — Он рвано выдохнул и завозился в руках Сана, выпутываясь. И Сан отпустил его. Уён развернулся к нему лицом, сел в позе лотоса и прямо посмотрел ему в лицо. — Я не стану просить прощения у тебя, Император, — негромко сказал он. — Но я признаю, что проиграл. Ты победил. — Он медленно опустил голову на грудь и закрыл глаза. — Победил гораздо в большем, чем знаешь сам. Но это неважно. Ещё раз прошу за свою семью. Я готов встать на колени и молить тебя за них, если... — Не надо, — оборвал его Сан. — Я не трону их, даю слово. — Хорошо, — тихо отозвался Уён. — Тогда мне больше нечего здесь делать. И внезапно рука его змеёй скользнула куда-то вбок и через мгновение в ней блеснул нож. Серебряной молнией распорол он воздух и... вонзился бы Уёну в горло, если бы Сан, кинувшись на омегу тигром, не перехватил его руку и не сжал так, что юноша дико вскрикнул и выпустил клинок из пальцев. И Сан дёрнул его на себя, впечатал в свою грудь и стиснул до хруста. — Зачем! — хрипло вскрикнул Уён. — Дай! Мне всё равно не жить... — Ты будешь жить, пакостливый дьяволёнок, — прошипел ему в ухо Сан, с наслаждением ощущая, как распространяется по шатру свежий и терпкий аромат луговых цветов. — Мой омега, я накажу тебя сам, слышишь? Я победил тебя, и теперь ты принадлежишь мне. Твою судьбу буду решать только я! — Моя судьба — быть опозоренным на твоём ложе? — сквозь зубы прошипел Уён. — Отпусти меня! Я не позволю тебе! Не дамся! — Через неделю я пришлю посольство к твоему дяде, дьяволёнок, — с наслаждением дыша у его виска, проурчал Сан. — Это будет свадебное посольство. Ты выйдешь в лучшем своём наряде, сядешь в паланкин и приедешь ко мне как жених. А на заре в Пятый День Новообрядья я возьму тебя в мужья. Ни одного твоего родственника я видеть на этой свадьбе не желаю, но они получат богатые подарки и Императорское прощение. А младший сын твоего дяди, альфа Чон Хосок, войдя в возраст, станет моим хвараном, когда пройдёт должную проверку и обучение. Ответом ему была тишина и тяжёлое заполошное дыхание явно поражённого Уёна. Он терпеливо ждал, когда омега придёт в себя, и лишь мягко поглаживал волосы юноши, зарываясь иногда пальцами в их мягкий шёлк. — Не боишься умереть в первую брачную ночь? — глухо спросил Уён, дыша куда-то ему в плечо. — Думаешь, я стану покорно принимать твои насмешки? Игрушкой своей меня видишь? Мстить мне будешь? Или хочешь сделать меня заложником? — Нет, просто очень тебя хочу, — прошептал Сан, приникая к его уху, и лизнул горячую раковинку. Уёна судорожно дёрнуло вдоль всего тела от этой простой ласки, и Сан откровенно заурчал ему в ухо. — А если я тебя нет? — упрямо прохрипел омега. Сан откровенно бархатно рассмеялся и ещё несколько раз лизнул ухо своего маленького демонёнка. Уён вцепился ему в плечи, но не отталкивал — скорее, удерживался, чтобы не упасть от мгновенной слабости, а потом, глухо всхлипнув, коротко выстонал, когда Сан сунул носом к его шее и присосался там, оставляя ему алую розу на коже на память — до следующей встречи. — Если нет, — прошептал Сан, возвращаясь к уху омеги, — то я завоюю тебя. Покорю. Смирю. Мой омега... Луна на моём небосклоне — самая яркая, самая чистая... — Ты должен ненавидеть меня, — тихо пробормотал Уён, стискивая пальцами его плечи, — почему же... Зачем я тебе? Не понимаю... — Если ты умеешь так преданно и чисто, так долго и верно ненавидеть — как же ты умеешь любить? — жарко прошептал ему Сан. — О, я жизнь готов положить на то, чтобы завоевать твою любовь... Мой воин... мой убийца... Мой демон... ты лишил меня сна, ты лишил меня покоя! Твоя месть состоялась, Чон Уён: ты вырвал моё сердце из моей груди голыми рукам и забрал его себе! И я не могу не думать о тебе, не могу не видеть тебя во снах, не могу не ощущать постоянно и всюду твой аромат... — Вот ты и попался, лгун... Я не пахну, — пробормотал Уён. — Почему ты этого не узнал обо мне? После того... после той ночи, в твоём дворце... Я не пахну больше... Никто не может ощутить, и я сам тоже... — О, ты пахнешь самыми нежными яркими цветами на лугах, ты пахнешь вольным ветром, бегущим по сочной траве и несущим свободу и радость... Ты пахнешь так вкусно, так сладко, так свежо, что я готов всю жизнь держать тебя в объятиях, чтобы весь этот аромат только мне достался! — Ты бредишь... — Голос Уёна был растерянным — и томным, словно бы ленивым. — Не может быть... Мне сказали, что я потерял свой запах... А ты ведь просто узнал у кого-то, да? Узнал, как я пах раньше? Сан вдохнул пьянящий аромат и осторожно повалил Уёна на спину — не встречая уже сопротивления. Он целовал омеге шею, осторожно и трепетно, не кусая, не засасывая, лишь легко-легко касаясь губам, словно драгоценного шёлка. — Ты пахнешь для меня, омега, — шептал он. — В самый тёмный час ты будешь сиять мне, моя маленькая Луна, и я буду любоваться тобой. Однажды ты мне сдашься и поверишь. Я не хочу обманывать тебя. Я не стану пользоваться своей силой и властью. Но... Но пообещай мне, что не сбежишь, что выйдешь из дома дяди и сядешь в мой паланкин. — Нет, — прошептал ему Уён, — я ничего не стану тебе обещать. И внезапно он изо всех сил толкнул Сана, и тот, не успев стиснуть его в руках, откатился в сторону. А когда вскочил, Уён уже был у разреза, в который проник в шатёр. Он обернулся и охватил замершего посреди шатра альфу лукавым взглядом. — Но ты всё равно присылай свой паланкин, Император, — сказал он. — И, возможно, ты заполучишь в свой дворец свою Луну. А может... — Он выгнул бровь. — ...и нет. На всё воля богов. И, сверкнув улыбкой, он юркнул в разрез, оставляя Сана в полной растерянности и с тревожной радостью, огромной надеждой и сладким томлением в груди. — Я всё равно поймаю тебя, — прошептал он. — Бегай — не бегай, а никуда ты от меня уже не денешься, моя Луна. Как и я от тебя.