синий, красный, белый

Они торчат в этом чертовом сарае второй час, потому что упрямый британский солдат никак не желает выдать требуемую информацию по расположению и передвижению войск. Коннор бродит из угла в угол, пока Хэйтем применяет на пленнике весь свой арсенал приёмов психологического насилия. Судя по тону магистра тамплиеров, скоро оно перейдёт в физическое. — Если ты не заговоришь, я вырву тебе ногти по одному, а потом мой сын освежует тебя живьём, — елейным голосом обещает Хэйтем, и Коннор готов поклясться, что слышит, как англичанин стучит зубами от ужаса. Но всё равно не произносит ни слова. — Подумай над моим предложением. Хэйтем уходит в тень и вытирает пот со лба. — Чтоб ты знал, я не собираюсь снимать с него кожу, — сообщает Коннор. — Зачем ты вообще… — Твоя суровая индейская рожа внушает уважение незнающим людям, — пожимает плечами тамплиер. — На войне все средства хороши. Посидит немного, поразмыслит и расколется. — И вовсе необязательно быть таким… Жестоким, — качает головой Коннор. Хэйтем насмешливо щурится. — Я не жестокий, Коннор. Просто смотрю на вещи трезво. А ты никак не вырастешь из своих детских установок на тему справедливости и мира во всём мире. Он — наш враг, и относиться к нему следует соответствующе. Если тебе не нравятся мои методы… Разбирайся с заданием твоего ненаглядного Вашингтона сам. Его разведка работает настолько плохо, что ловить шпионов и добывать важные сведения приходится двадцатилетнему мальчишке-ассасину. Коннор срывается с места и хватает отца за воротник, гневно нахмурившись. — Не говори про него так! — А то что? — приподнимает снисходительно бровь Хэйтем. — Поверь, у твоего кумира с тех пор, как я последний раз его видел, мозгов не особенно прибавилось, а вот амбиций хоть отбавляй. — Он хороший военачальник, — шипит Коннор. — Не понимаю, почему ты на него так взъелся. Все люди ошибаются. — Его ошибки могут стать фатальными для государства, за которое вы боретесь, — хмыкает старший Кенуэй. — Ты просто завидуешь его возможностям, — бурчит Коннор, что вызывает у Хэйтема приступ почти что истерического смеха. — Завидую? Я? Господи, Коннор, я думал, что ты закончил с гениальными изречениями, ещё когда сказал про всеобщую свободу, но ты превзошёл сам себя, — внезапно Хэйтем серьезнеет и говорит, понизив голос. — Поверь, последнее, что я мог бы испытывать по отношению к Вашингтону — это зависть. Некоторое время они молчат. Коннор слышит, как где-то далеко снаружи идут, переговариваясь, редкие патрульные, кричит сова, а ещё потрескивают доски сарая и часто бьётся сердце пленника. Потом вязкая тишина скрадывает все звуки. Силуэт Хэйтема в сумерках состоит из разных оттенков синего, перетекающих один в другой. — Это Вашингтон должен завидовать мне, — еле слышно замечает он, и Коннор чувствует, как его накрывает холодной волной, когда Хэйтем целует его в губы, напористо, уверенно, не приемля возможных возражений. Коннор абсолютно не понимает, что происходит и какие эмоции он по этому поводу испытывает, всё ещё держась за воротник отца, как утопающий за спасительную соломинку. Хэйтем отстраняется, как ни в чем не бывало, и подходит к британскому солдату со спины. — Вспомнил что-нибудь? — почти ласково интересуется он. Коннор облизывает губы. У него кружится голова, и мир перед глазами плывёт. Пленник сбивчиво перечисляет места, имена, пароли, словно надеясь, что его оставят в живых. Хэйтем периодически говорит нечто вроде «ага» и «угу» и «о как», неторопливо перезаряжая пистолет. — Я рассказал всё, что знаю, я больше вам не нужен! — умоляюще восклицает солдат. — Твоя правда, — соглашается магистр тамплиеров и нажимает на спусковой крючок, забрызгивая кровью и мозгами бывшего пленника стену. Коннор вытирает влажную каплю с щеки и задумчиво смотрит на пальцы, измазанные чёрным. Он знает, что на самом деле они красные, и этот красный просачивается сквозь мрак. — Пойдём, Коннор, у нас полно дел, — взмахом руки Хэйтем зовёт ассасина за собой, ускользая в ночь, и тому не остаётся ничего, кроме как подчиниться. Смятение его не покидает ещё долго. *** — Зачем ты это сделал? — задаёт Коннор вопрос, мучивший его не одну неделю. Хэйтем, аккуратно складывающий плащ, косится на сына через плечо. — Что именно? — Тогда, во время допроса, — уточняет индеец. Поцеловал меня. — А, ты про это. Да так, в голову взбрело, — отвечает тамплиер, проверяя состояние сабли. — Ты ничего не делаешь просто так, — упрямо произносит Коннор. — Не ври мне. — Видимо, чему-то я тебя всё же научил, — Хэйтем усмехается и наконец удостаивает сына взгляда. — Раз ты не постарался забыть произошедшее, как следовало бы поступить, исходя из приличий и моральных установок, значит, ты надеешься выяснить подробности. Тебе интересно. Я прав? Коннор осознаёт, что его щеки непроизвольно начинают краснеть от смущения, и отворачивается, делая вид, что укрепляет тетиву на луке. — Конечно, мне интересно. Тебе не свойственны импульсивные поступки, ты весь из себя рациональный и делаешь всё по плану, — фыркает ассасин. — Итак, у тебя есть два варианта, — Хэйтем опирается на край стола. — Первый — как я уже говорил, мы оба делаем вид, что ничего не было, и ты остаёшься в счастливом неведении. Второй — что-то вроде запретного яблока из райского сада — ты спрашиваешь, я отвечаю, я приказываю, ты подчиняешься. Понимаешь, о чем я? От последней реплики у Коннора аж зубы сводит, когда он понимает, к чему клонит тамплиер. — Я не тороплю с ответом, — милостиво сообщает Хэйтем. Его ярко-красный жилет сбивает с толку, как и кипенно-белая рубашка. Коннор стоит, озадаченный вставшим перед ним выбором, и нервно теребит волчий клык на ожерелье. С одной стороны, он должен был отказаться, не медля ни секунды, поскольку ни одному нормальному человеку не придёт в голову выяснять обстоятельства крайне странного и неправильного поцелуя от отца. С другой… С другой, Коннор чувствовал, что пути назад нет. Отступление было исключено, ещё когда Коннор не отстранился вовремя с возгласом возмущения, не прервал решительно аморальное действо. Он принял то, что предложил Хэйтем, нельзя отрицать. — Хэйтем, я… Я хочу знать, — каждое слово даётся Коннору с огромным трудом. — Я в тебе не сомневался, — ухмыляется старший Кенуэй, развязывая алое пятно-ленту. Седые волосы растекаются расплавленным серебром по его плечам. Почти что белый, только металл. Интересно, думает Коннор, какое его сердце? Яркое или металлическое? Пульсирующее или навеки замершее в оковах? — Знаешь, я почти что не покривил душой, когда объяснял тебе причину, — Хэйтем внезапно оказывается рядом, и Коннор слышит еле различимый стук. Все-таки бьётся, заключает он. — Хэйтем, если ты опять играешь со мной, то я не хочу продолжать, — говорит Коннор, глядя в глаза цвета стали. Или же моря в пасмурную погоду? — Если так посмотреть, то вся наша жизнь — игра, — Хэйтем усмехается, сокращая расстояние между ними до минимального. — Но вообще я настроен абсолютно серьёзно. — Ты обещал ответить на вопросы, — напоминает индеец. — Так зачем?.. — Хотел проверить, как ты отреагируешь, — отзывается Хэйтем. — И получил то, что ожидал. — Откуда ты знал, что я… Не сбегу? Не отвергну тебя? — Коннор неожиданно обнаруживает, что отец, как и тогда, слишком близко, до опасного близко. — Ассасинское чутье подсказало, — ухмыляется тамплиер. — Твоё любопытство удовлетворено? — В какой-то мере… — тихо говорит Коннор. — И что дальше? — Зависит от тебя, Коннор, — Хэйтем нарочито не прикасается, выжидая. — Попроси, и я сделаю всё, что угодно. — Ладно, — индеец переступает с ноги на ногу. — Поцелуй меня, как тогда… Пожалуйста. Звучит в высшей степени неловко. Коннор не знает, почему вообще согласился на это… Возможно, потому что в глубине души он давно хотел, просто не решался признаться ни самому себе, ни Хэйтему. А Хэйтем того и ждёт. Сразу перестаёт притворяться, что не заинтересован, сгребает Коннора в охапку, целует в искусанные губы, проникает в рот языком, ведёт по кромкам зубов, не даёт опомниться, а его вечно прохладные руки забираются Коннору под рубашку, оглаживают, будто проверяют на ощупь, стоек ли он, выдержит ли уготованное. — Хэйтем… — сдавленно спрашивает Коннор после того, как на его шее оставляют багровую метку. — Хэйтем, как давно ты понял, что любишь меня? — Честно? Тогда, в церкви. Просто не отдал себе отчёта, — признаётся старший Кенуэй, нетерпеливо стаскивая с индейца остатки одежды. — Хотя… Наверное, ещё раньше. Когда пришёл на твою казнь и увидел тебя с петлёй на шее. — Ты был там, — в горле у Коннора пересыхает. — Пришёл посмотреть на исполнение собственного приказа? — Это была инициатива Ли. Неужели ты думал, что я способен на подобное? — с толикой возмущения замечает Хэйтем. — Я не уверен, что у тебя есть границы дозволенного, — тихо говорит Коннор, позволяя уложить себя на постель. — Не делай из меня мировое зло, — Хэйтем нависает над ним, и синие тени пляшут на его лице. — Если бы я не перерезал верёвку, ты был бы сейчас мёртв. — Там были люди Ахиллеса… — начинает индеец. — Да, и их усилий не хватило, — фыркает магистр тамплиеров. — Попасть стрелой с такого расстояния по верёвке довольно сложно. Я не прошу благодарности, Коннор, потому что от тебя её не дождёшься. Просто знай, что я не позволю тебе умереть. Чего бы мне это ни стоило. На мгновение губы Хэйтема трогает болезненная, вымученная улыбка. Коннор растерян. Его с таким трудом выстроенный мир в очередной раз рушится. Совсем уж не вяжется то, как описывал Хэйтема Ахиллес, и то, какой он на самом деле. Коннор не придумывает ничего лучше, как притянуть его ближе, прижаться изо всех сил, поцеловать в седой висок, показывая, что не сбежит, не бросит, не оставит с разорванной грудной клеткой, зияющей алым плоти и белым переломанных костей. Хэйтем, конечно же, благодарен. Его благодарность проявляется в размеренности, неторопливости движений, в томящей ласке, которая достаётся Коннору, в отсутствии привычной резкости и яда в словах. Да и манера разговора меняется — никаких повышенных тонов, самая малость снисходительности, лёгкая хрипотца в голосе, от которой у индейца сводит низ живота. Коннор юн и неопытен, и совсем немного нужно, чтобы плеснуло жаром вдоль позвоночника. Ассасин запрокидывает голову и жмурится, когда Хэйтем ритмично двигает пальцами, добирается до самой чувствительной точки, попутно не обделяя вниманием и напряжённые соски, медленно обводя их языком, слегка прикусывая, заставляя Коннора нетерпеливо ерзать. У него перед глазами пляшут разноцветные пятна, но преобладают, ясное дело, красные. Он подстраивается под движения отца, насаживаясь на его пальцы. Сдерживаться получается плохо, и в какой-то момент Коннор срывается на почти что умоляющий скулёж. В паху нарастает напряжение, приближающее его к долгожданной разрядке. Но Хэйтем вдруг останавливается, будто нарочно. — Что ты… — Коннор с трудом фокусирует взгляд. Тамплиер коварно скалится. — Как же легко, оказывается, получить над тобой власть, — произносит насмешливо он. — Хэйтем, прекрати, я не выдержу… — жалобно говорит Коннор и стыдливо сводит колени. — Попроси как следует, — отзывается старший Кенуэй. — Давай же. Я жду. — Отец… Позволь мне… — сипло умоляет Коннор. Его глаза затянуты поволокой нестерпимого, звериного желания. — Хороший мальчик, — шёпот Хэйтема снова греет ухо, а ловкие пальцы доводят ассасина до исступления. Алый отступает перед белым, рассыпающимся искрами и растекающимся по животу Коннора. Он с трудом переводит дыхание, пока возвращается умиротворяющий синий, перетекающий в чёрный.