***
Телега с фермерской провизией медленно катилась в гору. Два юноши устроились на подстилке из сухой травы. Один сидел спокойно и наблюдал за тем, как поля, бесконечные и оранжево-малиновые под ионийским солнцем, сменяются друг за другом, а второй то и дело теребил во рту соломинку да болтал ногой в воздухе: — А здоров ты придумал с горой, Ёнэ! Скажи, это ты запомнил, о чем я просил тебя? Ясуо немногим потянулся корпусом к брату и поиграл пальцами с его витым бордовым поясом. Ёнэ сухо спросил: «О чем?», а пояс выдернул из рук: не игрушка. — Не притворяйся: помнишь! Я хотел отправиться с тобой на гору на несколько дней. Теперь половим рыбу и поохотимся! А еще там занятные пещеры, и мы с тобой… — Это твое наказание, Ясуо, а не увеселительная прогулка. Я очень недоволен тобой. У Ёнэ был дар: одной лишь интонацией, даже не повышая голоса, он мог вытворить с Ясуо то, чего не удастся, пожалуй, никогда ни одному человеку на свете. Ясуо выронил соломинку, и она пристала к лицу, он смахнул ее и поморщился от солнца, ударившего по глазам. — Эти старики, — ой, о-фа, Ёнэ! — я им сразу сказал, что крыша протекает. Думал, они поняли, а оказалось, лишь играли со мной в свою философию да игры слов. «Черпай воду вот этим», сказали, да всучили стакан! И как мог я ослушаться? А потом и вовсе стало понятно, что они пьяны: пока все спали, выдули бочонок вина! Один остановил меня: «А теперь лучше черпать воду виллами! Принеси-ка со двора!» Старое дурачье назюзюкалось и потешалось: все им нипочем! Вот я и разозлился: «Раз у вас такое безумие, значит я вам устрою еще большее безумие!». — И полез на крышу сдувать тучу? — взгляд Ёнэ оставался спокоен, сложно было понять, о чем он думает, но у Ясуо мурашки пошли по коже. Однако, он все равно пододвинулся ближе к брату и заговорил мягче и тише, доверительным тоном (кто знает, может это смягчит настрой брата?): — Ёнэ, а у тебя не бывало чувства… знаешь… будто ты способен на нечто большее, чем кажется? Желания рискнуть? Понимаешь, в тот момент, когда я вышел из храма, посмотреть крышу, то увидел эту тучищу. Можешь думать, я сошел с ума, но, клянусь, лил сильный дождь, а я увидел тучу так ясно, прямо над головой, как будто она вот-вот оцарапает крышу. Я мог протянуть руку и коснуться ее брюха. Она совершенно точно манила меня, Ёнэ! И это была не просто туча. Вызов стихии. Она знала, что я последователь ветра и посмеивалась, мол, раз ты такой-сякой, то и посмотрим на твой ветерок! Она приплыла к нам, чтобы проверить меня. Я тогда и решил попробовать отогнать ее… И совсем не думал, что все обернется таким… Ясуо почувствовал, как предплечье брата теплит руку: так, Ёнэ, устраиваясь удобнее, сблизился. Ясуо расслабил тело и навалился навстречу плечом, а затем раздался голос — это осенний, колючий ручей, и с годами он приобретал бархатность: — Довольно. Подумай вот над чем: никому в школе не приходится объяснятся так часто, как тебе. Как полагаешь, почему? — У них скучная жизнь? — Ясуо, — ладонь брата легла на плечо и сжала. Ясуо повел им, но слишком тихо. — Стоит ли цель твоих усилий? Идея, что мир тебя не принимает, находится только в твоей голове. Туча… разве она — не окружающие люди для тебя? Но это все равно, что сражаться с ветром. Бесполезно. Ясуо повернул голову к брату и нахмурился: — Легко говорить, Ёнэ, тебя-то все обожают. А я для всех сорняк, который хочется вырвать! Да и плевать на горстку людей, мне важен только ты! Последние слова вовсе не хотелось произносить: они сорвались с языка и улетели стайкой птиц. Кажется, взметнулись в небо и огласили гомоном на весь мир: «Ясуо признался! Ясуо признался!» Чувствуя, как в груди распаляется от нестерпимого жара, Ясуо уткнулся в брата лицом и крепко обнял за талию. Лишь бы тот не увидел лица. — Только ты… не сердись на меня, остальные не имеют значения… — пробурчал напоследок и готов был заплакать от обиды на свой же язык. Ёнэ приобнял Ясуо в ответ, пальцы вошли в буйные, черные волосы, непослушные и жесткие: — Ясуо… — Я сильнее их всех, но они продолжают задирать нос! — Силой не заставить принять себя. Как и полюбить. — «Зато — смирением», знаю, что скажешь! Пусть это они смиряются передо мной! И не нужно мне их принятие, Ёнэ. — Твои поступки говорят за себя. Брат, тебе и правда следует умерить пыл. И нам нужно что-то сделать с твоей яростью. Поэтому мы едем на гору. «Нам?» — Ясуо захотелось переспросить, но не стал. Все в нем сконцентрировалось на внезапной и приятной волне в груди: больше всего на свете Ясуо нравилось, когда Ёнэ говорил: «Мы». Приятное, сладко-терпкое, выносливое «мы». В горе и в радости… Его учитель и друг. Проводник. Заменивший даже отца. Ясуо прилег и уложил голову на колени Енэ. С такой позиции война с миром вдруг показалась игрушкой. Сам мир уменьшался до размера точки и схлопывался, только под затылком твердело основание, на котором держалось мгновение настоящего. Бедро Ëнэ и его рука, покоившаяся на пышном хвосте волос Ясуо. Люди в школе тоже остались далеко позади: все что призраки. «Мы. Мы что-то сделаем с моей яростью. Мы вместе».***
С собой юноши взяли лишь небольшой запас провизии и циновки для сна. Ёнэ, как старшему ученику уже позволялось носить настоящее оружие, поэтому при нем было два клинка, а вот у Ясуо с собой — простой деревянный меч. Ясуо насупился. Фермер, что согласился их подвезти, был глуховат и всю дорогу молчал. Ёнэ достал из мешка плод макии и разрезал напополам. Ясуо жевал свою половину и засмотрелся на меч Ёнэ: солнце пригрелось на черном эфесе. Однажды эти мечи лишат кого-то жизни в битве, а пока… рука потянулась к ножнам. Позволить лезвию чуть выглянуть и спрятаться. Туда-сюда. Вверх-вниз. — Перестань, — Ёнэ одной интонацией снова как ушатом кипятка окатил: Ясуо стремительно одернул руку и подул на нее: горячо! — Ничего не могу поделать, — ухмыльнулся он, стреляя в брата озорным взглядом, — твой меч так и влечет к себе! Когда уже мне разрешат настоящий? — Когда поймешь, что ответственность — не игра. Ясуо снова насупился. Он еще легко отделался: за ненадлежащее отношение к оружию Ёнэ мог ой как рассердиться. Ясуо же просто дурачился, желая смягчить его настрой: очень уж угрюм. Ясуо подставил лицо ветру. Тот дул с запада и нес терпко-сладковатые ароматы цветочных пустошей, теперь там шли посевы и множество людей трудились по благо Ионии и ее процветания. Только вот ветру было все равно, что делали люди. Он странствовал, где хотел и был таким, каким не мог не быть. — Хотел бы я забрать свой меч и уйти восвояси, — выдохнул Ясуо. «Только я, мой меч и… — он покосился в сторону: — И Он». Только вот Ёнэ ни за что не согласится уйти. Странствовать без цели? Вот уж точно не про него! «Придется всю жизнь прожить бок о бок с людьми, которые меня на дух не переносят». Мысли о том, чтобы разлучиться с братом Ясуо не допускал. Даже если однажды смерть заберет одного из них, второй рано или поздно отправится следом: останется лишь найти достойное завершение, а это, разумеется, хороший бой. Разве нет? Ясуо видел будущее именно так. К тому же вдвоем с братом они будут невероятно сильны, и вряд ли кто-то так просто одолеет их. — Подожди немного, и это желание пройдет, — неожиданно сказал брат. Как будто мысли прочитал. Ясуо фыркнул, а в глазах сверкнули озорные огоньки: — Ёнэ, а правда накажешь? Мне уже задницу готовить? Чем будешь стегать? Ему ответили тяжелым вздохом: — Я когда-нибудь поднимал на тебя руку? Действительно, Ясуо не мог припомнить, не считая парочку подзатыльников в детстве да пару безобидных шлепков. Иной раз Ёнэ мог крепко-накрепко стиснуть за руку и одернуть, но никогда по-настоящему не наказывал. Так уж вышло, что в арсенале брата оказались куда более страшные методы воздействия. Например, молчание или строгий выговор с ноткой разочарования. Чего Ясуо на дух не переносил. И хоть каждый раз Ясуо обещал себе, что не поведется на чувство вины и будет стоять до последнего, все же, так или иначе, устремлялся угодить брату и вернуть его расположение, ведь Ёнэ — единственный, чье мнение имеет значение. — А откуда знать? — с прищуром отозвался юноша. — Послушаешься старца Оуша да выпорешь так, что сидеть не смогу! — Сам напрашиваешься. Возможно, стоит подумать над этим… хм… — Эй! Ясуо подтолкнул брата плечом. Улыбка мелькнула на губах Ёнэ. Хоть она тут же исчезла, но — уже поздно. И только приободренный Ясуо затеял балагур, как сам оказался пойман в тиски. Его уложили животом на колени, словно мальчишку, и занесли ладонь… — Ай-ай-ай! АЙ-АЙ! — заголосил и застонал умирающим лебедем. — Я еще ничего не сделал. Воспользовавшись коротким замешательством, Ясуо выбрался из хватки и стремглав оседлал бедра Ёнэ, водрузил ладони ему на плечи и горячо взмолился: — О, великий Ёнэ, обещаю, что буду слушаться! Я извинюсь перед старцем Оуша! Признаю вину… вот перед всеми признаю! Я уже даже простил о-фа за то, что игрались со мной, как со щенком! О, Ёнэ Несравненный! Я сделаю все-все-все, что захочешь! Ты же знаешь, я тебя слушаюсь! Только, Ёнэ, пожалуйста, давай в горах порыбачим, поохотимся, искупаемся… будем делать что угодно, только не то, что ты задумал по мою душу!.. И… и — попу! Пожалуйста, о, Ёнэ, я тебя очень прошу! Молю, Величайший Ёнэ!.. Мой Ёнэ! Но Ёнэ, который было оттаял, вновь нахмурился, складка пролегла между строго очерченных бровей: — Ясуо, одними словами выдаешь себя с головой. Вовсе ты не осознал вину: слишком уж тебе весело. Ясуо так и взвился на месте, сдавливая ногами бедра Ёнэ: «Не делай так», попросил брат и попытался смахнуть его с себя. Телега подскочила на ухабине, и юноши завалились на солому. Ясуо звонко и весело засмеялся: не отпуская Ёнэ из хватки, он теперь лежал сверху. — Но разве можно насильно грустить? — спрашивал Ясуо. — Ёнэ, радость побыть с тобой наедине, подальше от них, куда сильнее, — глаза его ярко сверкали, разглядывая строгое и вытянутое лицо. — Даже если захочешь меня выпороть: уж накажи как следует, я все приму! «Подлиза. Что же за подхалим?» — вот что было в глазах Ёнэ, но Ясуо уже прижался к нему: он понял, что трюк не сработал, но разжимать руки не хотелось. Все равно дороги назад не будет, свою выволочку Ясуо получит, а потому, решил он, оставалось лишь потереться щекой о плечо и заскулить жалобным щенком. Когда Ясуо был маленьким мальчиком, это всегда смягчало гнев Ёнэ. Терять нечего. Жалобный щенок, вперед! … Не сработало? — Не ластись. За свой проступок ответишь в полной мере. Ради твоего же блага… Ясуо, пора взрослеть. Иногда я так доволен твоим рассудительным поведением, что думаю: «Он так вырос!» — но затем ты вытворяешь нечто столь безрассудное, что мне остается полагать, ты еще совсем… — Я не ребенок, Ёнэ, — Ясуо почувствовал, как крепко пальцы, против его воли, сжали ткань. — Тогда веди себя по-взрослому. — А ты иногда будь собой. Сними маску! — Какую маску? Ясуо коснулся лица Ёнэ: угловатое и вытянутое, оно напоминало молодую скалу. Внутри нее притаилось столько солнечного света, что пальцы таили от удовольствия, едва касаясь кожи. Только в последнее время это лицо все чаще оставалось охвачено тенями. — Которую постоянно так и хочется снять. Раньше ты был другим, Ёнэ. Почему другие люди стали тебе важнее, чем я? Легкая складка пролегла между бровей брата, а затем брови приподнялись. — И почему я должен это слышать? Жаль, что так думаешь, Ясуо. Разве словом или делом я дал повод? Все, что ни делаю, — с оглядкой на наше благо. Твое в первую очередь. Так заслуживаю ли я такое обвинение? Ясуо стало совестно. Ляпнул, не подумав, как случается часто. Ёнэ прилагал столько усилий, иногда даже только для того, чтобы Ясуо не выгнали из школы. А сколько раз он спасал младшего брата от позорной и публичной порки? Тренировал после окончания уроков, заступался перед матерью, защищал от назойливых односельчан, которые презирали бастарда? Всегда проявлял неизменное терпение и готов был выслушать и прийти на помощь. Лучший друг и наставник. Старший брат… заменивший отца. — Я понимаю, но… хотел сказать не это, другое, — ощущая, как лицо пылает от стыда за невзрачные жалобы, Ясуо отвернул его. Ёнэ приобнял плечо. — Хорошо, брат, давай обсудим. Что именно тебя беспокоит? Говори все, что на душе, я выслушаю. Испытывая на себе взгляд — проникновенный и мягкий — Ясуо поиграл пальцами, которые покоились на плечах Ёнэ, а затем сместил их к ключицам. — Давно не видел, как ты смеешься… Раньше мы проводили время вместе весело, а сейчас ты везешь меня на порку. Что же сделать, чтобы ты улыбался, как раньше?.. — Хм… Не разрушать крышу храма, например, и проявлять уважение к старшим? Ясуо хмыкнул, ну да, как же!.. — Дай мне сформировать то, что я чувствую в слова, — промолвил он, — дай-ка подумать… Ёнэ вскинул бровями, мол, думай: ехать еще довольно далеко. Кажется, Ясуо мог почувствовать его сердцебиение: стоит только опустить ладонь ниже. — Такое спокойное... сердце, — промолвил он, — а мое бьется, как пичуга, послушай! — он приложил ладонь брата к своей груди и, выжидательно всматриваясь в его лицо, облизнул пересохшие губы. Услышит ли тот что-то особенное?.. Например, ласковый ветер, что пробирает Ясуо до глубины костей, когда они с братом оказываются вот так близки. Однако Ёнэ только тихо и почти даже ласково возразил: «Не отвлекайся, Ясуо», — и улыбка тронула его губы. Хороший знак. Тогда Ясуо пододвинулся плотнее, сжимая пальцами его плечи, так крепко, чтобы брат понял — его намерения серьезны. Жест, просящий у сильного. — Я же могу быть с тобой откровенен? Могу сказать все-все? В плечах Ёнэ, в очертаниях подбородка и носа, открытого, гладкого лба значилось знакомое покровительство. Больше прочего Ясуо с детства любил ощущать его на себе, когда приближался, как сейчас, а, если получалось, то даже усаживался на колени. Весь мир открывался перед ним бутоном лотоса. Когда Ёнэ расположен к Ясуо и столь внимателен, мир изобилует светом и свободой, которая нужна, как глоток воздуха. — Конечно, все. Что-то натворил? Ясуо едва не рассмеялся: еще бы, о чем еще подумать Ёнэ прежде всего? Ведь его брат — Тысяча и одно несчастье! Юноша покачал головой: нет, не об этом. Он нетерпеливо заерзал на месте прежде, чем склонить лицо и клюнуть брата в губы. Мимолетно. — Хочу сделать то, что было на горе в прошлый раз, — почти шепотом сказал он, хотя знал, что извозчик не услышит: он вовсе не смотрел на них, к тому же их удачно прикрывал стоп соломы. — Пусть это станет моим наказанием. Ёнэ попытался увернуться от натиска, ведь Ясуо уже снова искал его губы. — Ясуо… нет. — Но я каждый день вспоминаю об этом. Ёнэ, пожалуйста, всего один разочек! — Ясуо канючил, и, на удивление, Ёнэ быстро сдался. Он поцеловал Ясуо. Сначала мягко, а затем углубил поцелуй, просовывая свой влажный и теплый язык между губ брата. Теперь мир благословлял Ясуо на существование, а не осуждал, как происходило все остальное время. Точно Ёнэ забирал у мира привилегию судить и щедро одаривал Ясуо за все мучения и попытки бороться. Мир становился уютным и обширным логовом. В нем хотелось затеряться: слиться с чем-то вечным и неизменным, как космическая пустота из которой на землю спускаются все души. Когда их губы разомкнулись, Ясуо сверкнул глазами и шепотом поделился: — До чего же приятно, когда твой язык внутри. Научи также! — В другой раз. Мы едем на гору не за этим. — Помню-помню, о, наказание… Вот она — настоящая пытка, Ёнэ, когда ты воротишься от меня!***
Фермер высадил юношей у подножия, и они поднимались в гору, утопавшей в аромате дикого буйного цвета. Его яркие поросли, сочащиеся шаровидными светящимися гранулами, торчали повсеместно и скоро от их вида рябило в глазах. Солнце взошло в зенит, нещадно пекло. Ясуо потянулся корпусом, разминая позвоночник, а затем набрал воздуха в легкие и закричал: — Люблю свободу, она как ветер, в моих волосах! А после запел: — Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч! Но кто сильнее всех на свете? Конечно же, мой брат Ёнэ! — Не в рифму вовсе, — заметил Ёнэ, но юноша не слышал вовсе. Он сорвал стебель травы и, сунув в рот, напевал первое, что придет в голову: — Ёнэ, Ёнэ, ты могуч, ты гоняешь… своего младшего брата Ясуо! Ёнэ, а я тут подумал, тяжко бы тебе пришлось, родись я с близнецом? Ёнэ бросил красноречивый взгляд: «Лучше об этом вовсе не думать», аж сердце прихватило. Он положил руку на грудь и сморщился. Ясуо засмеялся. — Стайки Ясуо, боюсь, я бы не пережил, — заметил Ёнэ. — Но хватит дурачиться. Ты говоришь, что любишь свободу, однако, Путь меча хоть и предполагает свободу, да только вот не ту, которую ты себе представляешь. Меч — это еще и большая ответственность.Толку в твоем мече, если ты своей голове и сердцу не хозяин? Пока что я вижу, брат, как легко меч сможет управлять тобой. И от этого мне грустно. «Да уж, грустят все в школе!», — подумал Ясуо, но промолчал. Когда Енэ говорит столь проницательно, лучше прикусить язык да развесить уши, как следует. Есть вещи, которые брат не потерпит. Например, пренебрежение наставлениями. — Ты сильный, Ясуо, и ты это знаешь, — продолжал Ёнэ, — но сила имеет глубину. Пока что ты лишь плаваешь на ее поверхности. Пытаешься показать остальным, что в море, а море на твоей стороне. Однако, сила тиха и любит смирение. Она скрывается в глубине. Именно поэтому я привел тебя сюда: научить быть тише, научить смирению. Идти в глубину. — Но разве я не смиренен? — возразил Ясуо. Он повернул голову к Ёнэ, смахивая со лба прилипший лист. — Ты говоришь, иди, и я иду. Скажешь спрыгнуть со скалы… думаешь, не спрыгну? — Не лукавь. Ты понял, о чем я. — Хорошо, брат, я понял о чем ты. Но рассуди сам. Что плохого в том, что я хочу слушаться только тебя? Чужим людям нет дела до меня, они только и могут, что презирать за то, в чем я вовсе не виноват! Кто они? Меня совсем не знают! Постоянно обвиняют, не понимая. Не желая понять. Для них я всегда буду другим, как бы ни старался. И ты просишь быть смиренным перед ними. Вот чего я не могу понять. На мгновение Ясуо показалось, что лицо Енэ вытянулось, а в глазах мелькнуло странное выражение. — Не хочу смиряться перед стариками, советующих в плохой час виллами воду черпать! — продолжал Ясуо с еще большим запалом. — Был бы ты там, Ёнэ, то все понял! Пьяные болваны… Они все говорят о смирении, Енэ, тогда в чем я не прав, когда смиряюсь перед своей природой? Разве ветер смиряется перед чем-то? Старец Соума не просто так выбрал меня в личные ученики! — Не путай овец с волками. Мы не звери, чтобы следовать темным позывам, а воину и вовсе не пристало уподобляться ветру. Ты используешь ветер, а не наоборот. Как можно этого не понимать и упорствовать, брат? С таким подходом ты наломаешь дров и ничего хорошего в мир не привнесешь. С этим стало сложно спорить, и Ясуо промолчал. Ёнэ любит все усложнять, а затем преодолевать эти сложности с непревзойденным совершенством. Постоянно о чем-то размышляет да занят делами, которые приведут к еще большему идеалу и — большим сложностям. А ведь можно просто поиграть вместе на флейте вечером или прогуляться под луной, когда она так красива… Простые мелочи — простое счастье. «Я всего лишь хочу, чтобы ты больше внимания обращал на меня. Как же ты этого не поймешь?».***
Они устроились в маленькой горной пещере. Ее часто использовали ученики школы, когда посещали гору, чтобы медитировать или тренироваться в одиночестве. Окруженная буйным лесом, она располагалась достаточно далеко от поселений, чтобы обещать уединение. Редко кто посещал ее. И в этот раз юноши оказались одни. Пещера пустовала, только в центре зияло место от старого костра, а на стенах остались рисунки кого-то из учеников. Ясуо как-то пририсовал двум человеческим фигуркам большой конский хвост волос и два меча: «Это ты, а это я!» — «Разве это мечи, Ясуо? Похоже на два баклажана. А второму человечку зачем волосатый бык на затылке?». — «Это мой хвост. И мне некогда было упражняться в рисовании!» Эти человечки до сих пор остались. Ясуо их первым делом проверил, бросившись к стене: — Ёнэ, ты еще с баклажанами, только им пририсовали листья и теперь их точно не назовешь мечами! А вот я… Пакостники! Они сделали из меня обезьянку! Ёнэ сразу отвел Ясуо медитировать под водопадом. Вода пробирала до костей, если долго сидеть в ее объятиях. Старец учил сначала смирять «огонь головы»: вода погасит его, а затем стечет к груди. Заиндевеет сердце, мысли постепенно очистятся и придут в порядок, так их станет куда легче отслеживать. Ясуо уверен: будь он сегодня один, медитация далась бы куда легче. Но брату говорил другое: — Я усижу только если ты будешь рядом, Ëнэ, — он ворчал, ощущая, как вода стекает по позвонкам и с мокрых волос. А затем, когда они вышли из воды и пересели на траву, попросил: — Ëнэ, можешь дышать чуть громче? Мне спокойнее, когда я слышу твое дыхание и проще в такт подстраиваться. — Следуй своему ритму, а не моему. — Но я хочу твоему. Слышал, так нарочно делают. А еще можно сплестись внутренними центрами. Это называется светом сердца… — Ясуо приоткрыл один глаз. — Ëнэ, давай ты будешь светом моего сердца? — Ясуо. Ты хоть понимаешь, что это означает? — А мне достаточно знать того, что когда скучают по кому-то, это помогает усиливать связь. Ëнэ, а я ведь по тебе часто скучаю. — Каждый день вместе. — Все равно часто покидаешь меня по своим енэвым делам. Я бы предпочел чувствовать связь с тобой. Интересно, как это?.. Тренируешь ты младших, а я посылаю тебе мыслями: «Брат, тренируй их усерднее, совсем разленились!», а сам тем временем попиваю жасминовый чай на другой стороне горы. Или ты спишь, а я бодрствую, но ощущаю твое медленное дыхание и тихое течение сознания, и это успокаивает меня не меньше, чем если бы я сам спал. Интересно, а я бы мог подсмотреть, что именно тебе снится? — Сосредоточься. Как думаешь связать свой свет сердца с кем-то в будущем, если не можешь обратиться внутрь себя и найти свой собственный? — Только ради тебя, Ëнэ, я поищу его. А он какой?.. — Довольно. Просто помолчи. Какое-то время они действительно молчали. Только пестрые птицы пели в скалистых выемках да шумела вода, звук у нее был кристально чистый: так мир наедине с собой омывал себя от человеческой суеты. Но затем Ясуо все же не выдержал: — На губах все еще ощущаю твой след. Поцелуй ты меня еще раз, это успокоило бы мой ум и я смог бы куда легче продолжать. —… — Даже сами старцы говорят, что приходит время, когда мужчина должен работать с нижним пламенем. Научиться его контролировать. Что ты про это знаешь? — Я научу тебя, чуть позже. — Когда? — Насколько оно… нестерпимо? — Занимает всю голову. На тренировках сложно сконцентрироваться: ощущаю, как пламя, там, внизу, живет и… голодает. Так, когда, Ёнэ? Может быть, сейчас? — Потерпи до вечера. — Теперь я буду еще и думать только о вечере. — Я научу тебя, если сосредоточишься на текущем моменте. Ясуо приоткрыл один глаз: непоколебимая фигура Ёнэ казалась отрешенной от окружающего мира. Поэтому Ясуо во что бы то ни стало хотелось вернуть его обратно. Его внимание привлекли два ярко-желтых и изумрудных пятна на ветке. Они прыгали друг перед другом, увеличиваясь в размерах: мелькали перья и яркие, причудливые узоры. — Ёнэ, говорят, что мир — отражение нашего ума, верно? — Верно. — Не мог бы ты объяснить поподробнее? Скажи, если я ошибаюсь: наши мысли влияют на то, что нас окружает, не так ли? — Так, брат. — Тогда взгляни на ту большую-пребольшую ветку. Ясуо пришлось долго ждать, прежде, чем естественное любопытство все же заставит Ёнэ открыть глаза и повернуть голову. Ёнэ так долго сопротивлялся по одной причине: он хорошо знал брата, поэтому предчувствовал подвох. Убедившись, что Ёнэ смотрит, куда надо, Ясуо тут же с довольной ухмылкой пояснил: — Эти два самца устроили брачный танец друг с другом. В их сердцах весна! Лицо Ёнэ исказилось, а щеки вспыхнули. Он сухо отрезал: «Самец и самка», и с безразличием прикрыл глаза, демонстрируя, что возвращается к ментальным упражнениям. Но Ясуо не унимался, он все смотрел на танец двух птиц. Буйство цветов, клекот и изящные, скорые движения, готовые сразить партнера замертво своей красотой. Природа удивительна, как и любовь. — Вовсе нет! Сам знаешь, что у этих птах только самцы носят яркие оперения, а самки очень маленькие и исключительно серые. О, Ёнэ, взгляни, он взобрался на него сверху! Тот, что крупнее… Удивительно, как они балансируют друг с другом и не падают! — Ясуо… Сосредоточься на медитации. Это всего лишь птицы. — Но, Ёнэ, мы оба видим странный дуэт двух птиц, значит ли, что твои мысли тоже допускают… — Довольно. — Но я не договорил про отражение наших мыслей в мире… Объясни, брат, я не понимаю. — Ясуо, если хочешь смутить мой ум, то ничего не выйдет. — Ёнэ, а разве не ты сам хочешь смутить себя мной? Ведь я ли не отражение твоего ума?.. А может, мне поступить как эта птица? Сыграть тебе на флейте или станцевать, показывая перышки? Чего ты на самом деле желаешь, Ёнэ? Я сделаю все, что ты хочешь! Все-все! Уголки губ Ёнэ дрогнули, и Ясуо сразу смекнул почему: «Вот я и попался». — Все, что хочу, Ясуо? Юноша удрученно вздохнул: — Теперь ты скажешь: «Я хочу, чтобы ты замолчал и начал концентрироваться на тишине», и я не смогу отказать, ведь меня никто не тянул за язык. Так молчаливый Ëнэ превзошел болтуна Ясуо, который, обыгрывая, обыграл сам себя! Но Ëнэ тихо сказал, не открывая глаз: — Сядь ко мне. Ближе. Почти на меня. Они оказались друг против друга: в конце концов, Ясуо сел на Ëнэ, как в телеге, в которой они приехали утром. Ясуо решил, что не так его понял и сейчас Ëнэ смахнет его, но Ëнэ только сказал: — А теперь я буду дышать в твой ритм. Дыши глубоко и спокойно. Считай только выдохи. — Твое сердце, Ясуо… — Моему сердцу тяжело… «Потому что ты предельно рядом! И — предельно далеко». — Ëнэ, ты обещал научить усмирять огонь, но не кажется ли тебе, что… нужно дать ему прогореть? Сейчас ты же подкидываешь в него дров и заставляешь стоять рядом, ощущать, как сильно он жжет. — Подожди, я понял, ты хочешь заставить меня терпеть! Но я так не хочу. Я хочу, как в ту ночь. Когда мы… — Ясуо, путь смирения и принятия… Ëнэ не договорил, ощущая, как рука Ясуо легла на его пах и погладила. Сначала нежно, а затем ощутимо надавливая. — Не хочу я усмирять то, что можно высвободить! Не слышал, ветер не любит застаиваться? — в глазах Ясуо сверкала непоколебимая решимость и уверенность в своей правоте. — Убери руку. — Но тебе нравится. Или солжешь? — Таков язык плоти. Но мы не животные. — А что плохого в том, чтобы побыть, как те птицы? Ëнэ нахмурился и увернулся от поцелуя: — Откуда ты только это берешь? — Мой учитель — лишь ветер и ты! — Я не учил тебя этому. Ясуо усмехнулся: — Тебе и не нужно этому учить, тебе достаточно просто быть! — Брат… — Да, брат? — Довольно. — Почему ты старше, но именно я ощущаю себя той птицей, что настойчиво скачет и хорохорится перед… Ясуо осекся: «Чуть было!», а лицо напротив помрачнело: «Перед кем?» Взгляд Ëнэ убеждал в том, что куда как лучше договорить, поэтому Ясуо пришлось сдаться: — Перед самочкой, — чуть ли не пропищал он. Ëнэ вспыхнул и оттолкнул его. — Вставай. Бери свой меч: идем тренироваться. Ясуо подскочил, следуя за братом. Как будто некая невидимая сила тянула его за собой и заставляла проявлять настойчивость: — Одолею на клинках, поцелуешь? — Я не собираюсь драться с тобой. — Потому что знаешь, что проиграешь! — Ясуо, угомонись. — Я просил усмирить мой огонь, а не разжечь его! Так кто из нас двоих виноват? Весь остаток дня Ëнэ заставлял Ясуо упражняться с мечом. И не просто так, а в изнурительном и совершенно беспощадном темпе, не прощая промахов и ошибок, требуя повторов бесконечное число раз.***
Юноши устроились отдохнуть на широкой циновке. Тренировки были особенно изматывающими, Ёнэ превзошел сам себя и был необычайно строг и требователен. Казалось, он вымотал Ясуо так, что тот уснет, едва окажется на циновке. Ясуо, недолго думая, вплотную прижался спиной к торсу Ёнэ, а, нащупав его руки, сжал на своем животе. Тепло — это мягкий и пушистый зверь, он медленно циркулирует между ними. Они могут дразнить его и передавать друг другу… кажется, целую вечность. Ёнэ не пытался отодвинуться, и они долго лежали молча. Ясуо смотрел на небо, которое растекалось кривой дырой в сводах пещеры. Из пятна на них дышало незыблемостью космоса, простирающимся в невообразимое, очарованием Вселенной. Они — крошечные песчинки, влекомые безразличными волнами существования. Втянутые в круговорот столь древний, что об одной мысли о нем кровь стынет в жилах и в костях звенит эхо предков, которые также думали о Вечном. — Ёнэ, а часто думаешь о смерти? — Это была всего лишь тренировка, Ясуо. — Хоть Ясуо и не видел, но по голосу чувствовалось, что Ёнэ улыбнулся. Юноша усмехнулся: — О, да, думаешь, я не понимаю, что тебе хотелось вымотать меня в край? Чтобы я костей своих не собрал? И все же… я серьезен. Подумал о ней, глядя звезды. Чувствуя, как ты обнимаешь меня… это же никогда не может длиться вечно, как бы не хотелось. Так жаль. Ёнэ задумчиво вздохнул. Его дыхание пощекотало шею и волосы на затылке. — Она как будто всегда за моими плечами, Ясуо. Но ведь такой путь мы сами выбрали, брат. Войнам следует помнить о ней каждое мгновение жизни: никак иначе… А ты? Часто думаешь о ней? — Постоянно. Но при этом как будто не думаю вовсе. Она всегда где-то за мыслями. Как тень. Поэтому, я так дорожу временем с тобой. И так настаиваю на… сам знаешь чем. Мы можем умереть в любое мгновение. Ёнэ, нам нельзя долго ждать. Твоя строгость к себе… возможно, сыграет на руку смерти. — Непривычно слышать от тебя столь серьезные речи, Ясуо. — Признай, что я прав… Пожалуйста. — Возможно, Ясуо. Они помолчали, а затем Ясуо добавил: — Иногда перед тем, как заснуть, я воображаю, что мертв. Мое тело не слушается меня, плоть гниет, а кости вот-вот начнут точить всякие жучки-червячки. Бездна поглощает, и я бы непременно услышал ее эхо, брат, если бы только мои уши еще слушали. И уже конечно я бы увидел первозданную тьму, да только глаза… Я не могу увидеть даже Ничего… Ясуо прикрыл глаза, чтобы все внутреннее внимание обратить внимание на объятие Ёнэ, на запах его тела. Он улыбнулся с каким-то озорством, кое-что вспомнив: — Но иногда представляю, то, что мне нравится куда больше, чем смерть! Ёнэ приподнялся на локте, в полумраке пещеры его лицо казалось особенно белым. — И что именно? — Будешь смеяться. — Нет. — Будешь! — Говори же. Ясуо развернулся к нему лицом. — Я воображаю, как ты полируешь мой меч. От выражения лица брата Ясуо чуть не прыснул со смеху. —… — Ты вынимаешь его из ножен так, словно он — твой собственный, которым ты дорожишь больше всего на свете! Я чувствую, что ты — единственный человек на свете, у которого может возникнуть такая же крепкая связь с моим клинком. Ты выстраиваешь с ним диалог, и вы даже понимаете друг друга. Твои пальцы крепко, но ласково сжимают рукоять, а затем… о, Ёнэ, мне действительно нравится, как ты полируешь мой меч! Это куда лучше, чем мысли о смерти! Вот бы вечность смотреть, как ты водишь ладонью вверх-вниз, вверх-вниз… — Ясуо… Ясуо уткнулся лбом в грудь, этим прося прощение. — Хотел пошутить по-взрослому… Ëнэ перевернул Ясуо на спину и навис сверху. — Я правда тебе так нравлюсь? — спросил он со всей серьезностью всматриваясь в лицо брата. Ясуо криво ухмыльнулся: — А как думаешь? Я готов взять твой член в рот. Когда Ёнэ навис над ним, большой и жилистый, Ясуо явственно ощутил исходящую от него силу. Она была подобна по природе самого Ясуо и дышала чистой энергией. Наливалась светом в каждой мышце Енэ, сверкала в его миндалевидных и глубоких глазах.Прекрасная настолько, что у Ясуо сперло дыхание. Он вдруг обмяк: хоть все внутри и желало одолеть брата, нечто другое, неожиданное и довлеющее появилось в грудной клетке и разрослось. Точно теплая волна, она протекла вниз к желудку, а затем широкой змеей юркнула вниз. Ясуо почувствовал, как его мужское естество напряглось, а сердце пропустило удар. Он уже испытывал нечто похожее во снах: в них неизменно фигурировал брат. Обычно они лежали в золотых пляжных песках и их утягивало зыбкое солнце земли, Ясуо устремлялся к Ёнэ, зная, наверняка, что их поглотит Неизбежность. Однако, думалось только об одном: успеть бы обнять его как можно крепче до того, как обоих задушит Смерть. Близость Ёнэ и зияющего черного Нечто, воплощенного в золоте, воплощалось и в горячем, интимном, сакральном. Гладкость кожи, падение сухих песчинок с ресниц, рев души и тесное, невозможно тесное сжатие. Это было похоже на принятие. От внимания Ёнэ не ускользнула покорность, равно и то, как Ясуо расслабил мышцы и обмяк, а его щеки налились румянцем. Но, — подобно броску зверя: Ясуо приподнялся и коснулся губами губ Ёнэ. В этот миг небо над головой сжалось и обрушилось: мягкое облако вошло внутрь, через макушку, и окутало внутренние органы воздушными волокнами. Губы Ёнэ, тонкие и мягкие, очень теплые, дрогнули. Ясуо померещилось лицо Ёнэ из сна, охваченные их тела песком. Песком, который привлекал их друг к другу, словно две куклы, зажатые в кулаке. Ёнэ отстранился: «Ясуо, нет», он поднялся, прошел к костру и, разложив деревянную дощечку, принялся чистить рыбу. Ясуо во все глаза глядел за тем, как руки ловко обрубают плавники и избавляются от костей и чешуи, а затем, как Енэ поднимает лицо и дает знак принести воды. В четыре руки они нанизывали куски рыбы на тонкие прутья, жарили мясо на огне, а затем съедали все до последнего кусочка, запивая травяным настоем. Ясуо знал, что там трава, которая успокаивает разум, у нее кисловато-пряный вкус. В школе Соумы ученикам всегда предписывали разные полезные настои, и только для Ясуо учителя неизменно заказывали травы, которые «исключительно хорошо усмиряли пылкий дух». (Врали. Не исключительно. Нехорошо). Ёнэ лег на циновку и повернулся на бок спиной. Ясуо слонялся в полумраке вокруг, пока ноги не привели к лежачему. Он упал на колени и долго смотрел в темноту леса. — Ты — самый важный для меня человек на свете. Твой путь — станет моим путем. Я готов принять твои цели, Ёнэ, потому что внутри меня самого только ветер. Я родился, чтобы быть рядом с тобой. Я теперь это ясно вижу. Что скажешь на это, брат?.. Ёнэ молчал, и тишина, казалось, оживала в обличье тьмы, которая окружала их пещеру и маленький костер. — Прошу не отталкивай меня! Я на все готов ради тебя. Хочешь мою свободу? Свободу, которой я так дорожу? Я отдам ее тебе! Я все отдам, только не игнорируй меня, Ёнэ! Ёнэ поднялся и сел, разворачиваясь к Ясуо. Его лицо было очень серьезным. — Ясуо… Я кое-что скажу тебе, ты должен будешь очень хорошо подумать. Ясуо кивнул. Ёнэ похлопал напротив себя, давая знак сесть. Ясуо сел и обратился в слух. Прежде, чем заговорить, Ёнэ ласково огладил скулу Ясуо, вытирая с нее скатившуюся слезу. Ясуо не заметил, как заплакал. — Если я отвечу тебе, это будет уже не изменить. Мы свяжем друг друга навсегда. Как ты уже должен знать, между войнами, которые идут Путем меча, эта связь сакральна. — За предательство — смерть, — промолвил Ясуо. — Если предам тебя, можешь убить. Ёнэ чему-то тихо улыбнулся. Ясуо добавил, сверкая глазами: — А если ты предаешь меня, я убью тебя, не сомневайся! Ёнэ, но к чему эти вопросы? Я — единственный человек в мире, который, не раздумывая, умрет за тебя. — Я должен был это сказать. Брат. Только и всего. — Это значит?.. Ёнэ провел пальцами по губам Ясуо, думая о чем-то: — Я должен был тебя наказать, как же вышло, что все пришло к этому?.. Ясуо усмехнулся: — Говорят, в первый раз особенно больно, чем не наказание? Ёнэ выдохнул, мол, что за глупые шутки?***
— А это зачем? — поинтересовался Ясуо, разглядывая баночку с маслом. Они ее использовали для жарки лапши и рыбы. Ёнэ поставил банку на пол рядом с их скромным ложем. Янтарная жидкость тотчас приобрела мистическое значение. — Смягчить наказание, — очень просто отозвался Ёнэ. — Ложись. Ясуо лег на спину, позволяя юноше устроиться между ног. Оба нагие. Тьма щекотала кожу, на которой рефлексировал свет костра. У Ëнэ она словно светилась изнутри матовым тусклым и согревающим теплом. Теперь, когда Ясуо мог, не скрываясь, любоваться телом Ёнэ, он этим пользовался. Стройное, гибкое, как высокое дерево, оно возвышалось перед ним, отбрасывая на стены пещеры свои красивые тени. Ёнэ поймал на себе жадный взгляд. Ясуо сказал: — Хочу, чтобы ты распустил их. Свои волосы. Ёнэ помедлил, а затем ослабил резинку и заколку, которые сдерживали волосы в высокой и строгой прическе. Черный длинный водопад опал вниз, и Ясуо удалось коснуться передних прядей. В отличие от волос Ясуо, волосы Ёнэ всегда были прямые, гладкие и более мягкие на ощупь. Напоминали материнские. В них притаилась та самая темная сила, что влекла Ясуо. По отношению к нему эта сила исключительно заботлива, временами строга и хочет, чтобы Ясуо также обрел ее. — Так лучше? — спросил Ëнэ каким-то бесцветным голосом. Юноша только и смог выдохнуть: — Красивый. Ёнэ тихо улыбнулся и прильнул к Ясуо, одаривая жаром тела и чуть терпким мускатно-древесным ароматом, который сохранил на себе после тренировок в густой и тенистой рощице, где деревья кружили им головы и шептали душами предков. Он поцеловал брата в губы: протолкнул язык глубоко, проводя им по зубам и деснам. Но и даже в поцелуе проявился нрав Ясуо: своим языком он устремился одержать верх и обязательно отвоевать пространство. Настолько увлекся, что прикусил мягкую плоть. Ëнэ поморщился: — Это не бой на мечах: мы не сражаемся. — Я случайно! Дай я попробую… Не мешай своим языком, я тоже хочу. На этот раз Ëнэ снисходительно позволил языку Ясуо исследовать свой рот, что Ясуо сделал с огромным рвением и наслаждением. Он тщательно облизал зубы и десна, ощущая, как мир застывает в моменте, а затем проваливается в пропасть ночной гущи, что развернулась вокруг них. Слюна Ëнэ смешивалась с его слюной, их вкусы и запахи, сбивчивое дыхание и тепло кожи… все соединялось вместе, вызывая приятное головокружение и внутреннюю дрожь. Так дрожали сердце и кости Ясуо, его мышцы, стремящиеся обхватить Ëню крепче, опутать его… — Слиться… — пробормотал юноша, — брат, я очень хочу с тобой слиться. Больше не отрываясь от поцелуя, Ясуо рукой накрыл его пах: член твердел и, как казалось, просился в пальцы. — Не торопись, — выдохнули в губы. Достаточно повелительно, что ослушаться. Ясуо убрал ладонь, сместив ее на грудь старшего брата: в ней, как в каменном храме, билось и пульсировало солнечное ядро — сердце. Оно билось быстро и сильно, и что-то внутри одарило волной наслаждения от мысли, что бьется оно так из-за Ясуо. Затем юноша наблюдал, как Ëнэ смазывает маслом пальцы своей правой руки. Ясуо лежал, уместив голову на единственном покрывале, которое использовал, как подушку. Чтобы наблюдать, он привстал на локтях. Ноги он развел, как ему и велели. — Ёнэ, а откуда ты знаешь, как нужно делать? — нетерпеливо спросил Ясуо. — Уже с кем-то?.. — Это тоже мой первый раз, — отозвался Ёнэ, и Ясуо почувствовал, с какой легкостью сердце подпрыгнуло вверх и встало на свое место. — Я читал, — невозмутимо добавил брат. — Ты? читал об этом? — Что удивляет? — Ёнэ налег руками на ляжки Ясуо, давая знак, и Ясуо еще шире раздвинул ноги. Ëнэ пододвинулся вплотную, его рука скользнула вниз, и палец, твердый и длинный Ясуо ощутил внутри себя. Его он тотчас плотно обхватил всем собой. — Представить не могу, чтобы ты склонил голову над таким чтивом! — ухмыльнулся Ясуо, испытывая смущение от необычного ощущения внизу и невероятной, странной, хоть и желанной, близости брата. Все происходило как во сне. В голове завертелась шутка про скромных девиц и библиотеки, когда он охнул от неожиданности: Ёнэ добавил один палец, а следом еще, и теперь внутри Ясуо их стало уже три. Если один и два пальца показались Ясуо не такими уж страшными в себе, то вместе они давали необычное и давящее ощущение наполненности. Член Ясуо напрягся, а мягкое нутро само по себе съежилось и туго сжалось, что не понравилось брату. — Слишком плотно сжимаешь, — промолвил Ёнэ. — От неожиданности. — Расслабься. Очень туго. Не пускаешь. — Стараюсь, — Ясуо сдул со лба выбившуюся прядь, его естество и правда против воли так и стремилось вытолкнуть Ёнэ из себя, как чужеродность, и первое время ничего он не мог с этим поделать: как все внимание уделить низу, когда сам Ёнэ так рядом? Сердце гулко билось, кровь прилила к вискам, а Ясуо зачем-то сказал: «Но я уже готов», — хотя понимал, что это неправда, и он не может знать наверняка. Просто в своей манере ему не терпелось броситься в бой, не раздумывая и не мешкая. — Не уверен, — отозвался Ёнэ и медленно задвигал пальцами, одаривая щекотливо объемными, утяжеляющими ощущениями. Ясуо рефлекторно двинул тазом навстречу и усмехнулся: — Кажется, боишься больше, чем я, а ведь вставляешь в меня! Я не боюсь боли. — А я не хочу тебе ее причинять, — парировал Ёнэ. С этим сложно поспорить. Впрочем, Ясуо и тут нашелся: — Но мы здесь, чтобы наказать меня, или мой старший брат забыл об этом? Так пусть он накажет меня, и уж как следует! Ёнэ вошел. Ясуо плотно сжал челюсти, ощущая, как из легких выбивается воздух: холодный туман окутал голову, а вот в нижнем туловище разгорелось жгучее пламя. Он и представить не мог каким переполняющим и тяжелым окажется это чувство! Ясуо откинул голову, тихо заглатывая воздух ртом, из уголков глаз брызнули слезы. Ёнэ медленно продвинулся глубже. — Большой, — сквозь зубы прошептал Ясуо, — большой старший брат, какой же ты большоо-ой! — Не называй меня так. — Ох, Ёнэ, Ёнэ, Ёнэ!.. — Ясуо заскулил, как щенок. Брат прекратил двигаться, на лице появилась тревога: — Сильно больно? Ясуо всхлипнул: — Глупые слезы, сами катятся! Не хотел, чтобы видел меня таким. Продолжай… Однако, Ëнэ остановили блестящие бисеринки около глаз. Он двинулся наружу. Ясуо сжался и крепко обнял его: — Нет, не высовывай! Я готов, просто делай, что должен! Ëнэ… От мысли, что ты внутри меня, кажется, что мой внутренний огонь будет гореть вечно. Ëнэ оправил взмокшие пряди на лбу Ясуо и смахнул маленькую слезинку. Он продвинул член глубже, а затем сделал несколько коротких толчков, Ясуо сжал челюсти, вжимаясь пальцами в тугие мышцы его предплечий. Что-то внутри как будто стремилось разорвать его, оно разрасталось и довлело, обжигая внутренности точно груда камней. Спирало. Он тяжело вобрал воздух в легкие, когда особенно сильно и резко толкнули изнутри. — Извини, очень тяжело сдерживаться, — раздалось около уха. — Я понимаю, не сдерживайся… — отозвался Ясуо. — Он целиком? — Да. — Ох, старший брат… — Не называй так. — Но мне нравится: ты — мой, а я — твой, разве нет? Сделай меня своим, брат. И накажи… аак следует! Только прежде поцелуй еще раз. Ёнэ поцеловал: непривычно глубоко и жадно, взгляд его стал тяжелым. Кажется, ему и правда нелегко давалась выдержка. Ясуо мог представить каково это, медлить с получением того, чего плоть жаждет больше всего. Это можно сравнить со зверем, который вырвался на свободу. Внутри пульсировало и жгло, и с каждым толчком казалось, что внутренности сожмутся окончательно, при этом член Ёнэ продолжал твердеть и увеличиваться. — Ëнэ, обещаю, что буду слушаться! Ёнэ вышел, затем снова вошел на всю длину и начал двигаться куда менее обходительно. Ясуо распирало от пронзающего и давящего. — Ëнэ, Ëнэ, Ëнэ!.. — тихонько и горячо заголосил он, руками приобнимая юношу за руки. — Больше никогда не буду перечить пьяным стариканам и сдувать огромные тучи-и! О-о, но, Ëнэ, ни одна туча не сравнится с тобой! До чего же здоровенный!.. Твой.! — Что ты… такое говоришь? — Только то… что… ты… наказа… ох… ние! Наказывай! Сначала Ясуо старался дышать в ритм толчков, но болезненная и давящая переполненность нисколько не становилась легче. Тогда он подвигал тазом, надеясь, что найдет положение, в котором станет хоть немногим проще. От очередного толчка, внутри разлилась приятная волна, затем еще одна. Более густая и яркая, она ударила глубже во внутренние органы и растеклась мягким, трепетным чувством. Твердый член Ёнэ что-то трогал внутри Ясуо, одаривая нежное и тугое нутро вспышками невыразимого удовольствия. В какой-то момент удовольствие выросло и, точно птица, выпорхнула из клетки, которая стала мала. Удовольствие достигло такого пика, что сознание помутнело и провалилось в небытие. Яркое и мягкое, оно увлекло за собой Ясуо, погрузив в потоки безвременного, безусловного счастья. Кажется, он громко застонал и даже залепетал бессмыслицу, однако не чувствовал, чтобы гортань и язык принадлежали ему. Тело отделилось от «я» и слилось с человеком, который плотно вжимался в него и тяжело, быстро дышал. Когда Ясуо вернулся в себя, Ёнэ совершал последний, самый сильный толчок. Кончая, он издал сдавленный и гортанный звук. Даже в мгновения высшего наслаждения брат стремился контролировать чувства. Напряжение в Ясуо схлынуло, задрожали бедра, спина и руки, а затем он окончательно расслабился, чувствуя, как податливое и мягкое нутро освобождается от переполненности. Поймал себя на мысли, что вовсе не хочет, чтобы Ёнэ покидал его. Так, Ясуо придвинулся к брату настолько плотно, насколько было возможно. Жар от их кожи слился воедино. Какое-то время юноши потерялись друг в друге, очень долго они лежали в тишине, которую нарушал лишь треск костра да клекот ночных тварей в чаще. Затем Ясуо потерся лбом о подбородок Ëнэ и спросил: — Ёнэ, а я говорил что-нибудь прежде, чем?.. В конце кажется, я что-то говорил… как во сне. Ёнэ улыбнулся, точно вспомнил что-то забавное, глаза его наполнились мягким и веселым светом, когда он посмотрел на любовника: — Харигитон. — Шутишь? — Харигитон — боевой клич в технике ветра, которую Ясуо разучивал вместе со старцем Соумой. — Подумал, послышалось, но ты повторил не один раз. — Хариги-тоон? — Ясуо повторил громче, засмеялся, а затем зарылся в шею Ёнэ, с наслаждением вдыхая родной аромат. До чего хорошо! Он навалился на Ёнэ сверху, прижимаясь щекой, она загорела, потому что кожа брата была разгоряченной. Сердце Ёнэ еще громко ухало, и у Ясуо вновь мурашки пошли от мысли, что билось оно так из-за него. Небо над головой разверзлось в бездонную пропасть и где-то, словно между звезд, вспыхивали пылающие небесные хранители, они унося на своих обитых драгоценностями крыльях, ночной ветер Ионии. Ясуо стоит лишь прикрыть веки, чтобы почувствовать магию этого ветра. Ее исток лежит далеко за пределами человеческого разума и возможностей. Иногда Ясуо так хочется передать Ёнэ чувство магии, и как тоскливо, что у него нет дара. — Ёнэ, — тихо-тихо и нежно позвал Ясуо. Губы едва слушались. Брат ответил звуком, нечто вроде «хм». — как думаешь, когда мы переплетемся светом сердец, ты сможешь почувствовать магию? Ту, что внутри меня? — Не знаю, Ясуо. Вряд ли. — А я думаю, шансы есть. Я бы так хотел показать тебе ветер изнутри. Знаешь, он настолько свободен, что свободен от самой свободы, — Ясуо улыбнулся, потираясь щекой о гладкую приятную кожу. — Раз попробовав, тебе бы не захотелось ставить себя в рамки. — Ясуо, мы — люди, а не ветер. Можно использовать силу ветра, отдавая ему дань, но нельзя стать ветром. Иногда мне кажется, твой ветер уносит твои мысли и сердце слишком далеко с собой. Подумай над тем, кто из вас должен контролировать это. — Ты сказал, ветер уносит мои мысли и сердце с собой?.. Но, Ёнэ, все мои мысли и сердце уносит вовсе не ветер. А ты. Ясуо поднял взгляд на брата и выжидательно и нежно смотрел, пока Ёнэ не поцеловал в ответ. — Ëнэ, ты и правда восхитителен! — заметил Ясуо со старой и знакомой ноткой, с такой он детстве восторгался успехами брата. Кто же мог подумать, что теперь он будет восторгаться его любовной силой? — Мне нравится в тебе все, — продолжал Ясуо. А подумав и лукаво сверкнув глазами, добавил: — Теперь когда мы особенно близки, я могу потрогать тебя? — Что это значит? — не понял Ëнэ. Ясуо занял на нем позу полулежа, сверху. — Это значит, что буду трогать тебя везде, где захочу. — Не думаю, что это хорошая идея, — Ëнэ смущало предложение, потому что он не знал, что от Ясуо можно ожидать. Еще бы: иногда даже сам Ясуо этого не знал. — Но, Ëнэ, мы теперь близки, как никогда, так? — Ясуо склонил голову набок, взгляд его стал загадочным и отрешенным, им он ощупывал грудь брата и его лицо. Ёнэ лежал расслабленно. Наблюдая за тем, как дрожат ресницы Ясуо, он рефлекторно потянулся пальцами, чтобы погладить его раскрасневшуюся щеку, которая показалась ему особенно очаровательной. — Так. — Скажи, брат, ближе, чем мы с тобой, люди ведь уже не могут быть? Не считая сплетения светом сердец. — Думаю, это действительно так. — И ведь, Ёнэ, мое тело — теперь твое, ты его взял и впредь можешь брать, когда захочешь. Ёнэ снисходительно, нежно и одновременно смущенно улыбнулся, он продолжал ласкать разрумянившееся лицо. Улыбка — вот и весь ответ. Ясуо сдвинул брови, на свой манер, тогда Ёнэ легонько подул на них, точно пытаясь разгладить. — Теперь дай и мне почувствовать, что твое тело — тоже мое! — попросил Ясуо, упираясь ладонями о каменный пресс. — Все еще не понимаю, чего ты хочешь. — Наблюдая нерешительность Ëнэ, Ясуо наконец догадался в чем дело. Он весело усмехнулся: — Я ведь даже и не думал о том, чтобы… взять тебя. Кажется, пока что я и не смогу. Хочу всего лишь поизучать тебя! Ясуо прильнул к нему, крепко обнимая. Ëнэ потормошил волосы на его затылке: — Тогда изучай, если так хочешь. — Только лежи спокойно и не дергайся! Ясуо принялся за дело с особым рвением. Если раньше он мог только исподтишка любоваться Ёнэ, его красивой и статной фигурой, то теперь у Ясуо развязаны руки. От мысли, что можно касаться Ёнэ везде, где заблагорассудится, голова пошла кругом. Теперь он беззастенчиво исследовал. Целовал и оглаживал каждый дюйм кожи, все Ясуо нравилось и вызывало внутренний трепет с приливами нежности. Ëнэ проявлял чудеса терпеливости. Так непоколебимая скала покоится на своем месте: не сдвинется и только принимает ласкающие да капризные порывы ветра, что гуляет по ней. — Твои пальцы такие длинные-предлинные… — Ясуо рассматривал руки Ëнэ так, словно видел впервые. Он сплел их пальцы вместе. Изящные и костистые, эти руки таили в себе огромную силу: они кормили Ясуо и чинили вещи, в детстве мастерили игрушки, чтобы младший брат не скучал, а когда Ясуо болел, толкли лекарство в ступе. А еще — ловко орудовали мечами. Как можно было не любить столь прекрасные руки? Ясуо поцеловал бледные ладони и с беззаветной нежностью поластился щекой: — Как часто они будут наказывать меня? А поощрять?.. — и он провел этими длинными, невозможно длинными пальцами по своей шее вверх и вниз. Мир вновь начинал тускнеть и терять значение, Ясуо прикрыл глаза от удовольствия. Хоть Ëнэ и говорит, у него нет магических способностей, но что это, если не магия? Уметь затмевать собой мир и умалять его давящее предназначение для другого? Ты волшебный, Ëнэ, если бы ты знал, какой ты волшебный. Ясуо лизнул указательный палец Ëнэ, затем протолкнул между губ и пососал, наслаждаясь ощущением твердой и гладкой ногтевой пластины, мякоти плоти и костистого, нервного контура. Прикусил. Один раз и затем — второй, чуть более осторожно. А на прощание, прежде, чем окончательно отпустить, лизнул. Во взгляде Ëнэ читалось легкое и недоуменное внимание, однако, он молчал и позволял Ясуо все это с собой вытворять. Ни слова не сказал. Ясуо осыпал поцелуями его грудь. Не обошел вниманием своего вертлявого и неугомонного языка и ореолы сосков, и сами соски… Рельеф мышц торса, каменоподобных и выносливых. Впадины и упругие выпуклости, творящие живой, сильный силуэт. В отличие от Ясуо Ëнэ уже начал раздаваться в плечах, но по сравнению с ровесниками, вся энергия его организма уходила и в рост. Он был значительно выше прочих, что шло ему на руку, учитывая технику владения двумя мечами. Ловкий и быстрый, изящный, как высокое дерево, в танце с клинками он мог легко загипнотизировать соперника и увести его в объятия молниеносной смерти. Все в Ясуо трепетало и ликовало от близости с тем, кого он считал непревзойденным. Лаская и трогая его тело, Ясуо словно вбирал в себя часть совершенной энергии и проникался его сакральной силой. — Ëнэ, чувствую себя зверем: так хочется тебя кусать и лизать везде… Не могу остановиться! Позволь сделать это вдоволь? — Кусай, если так хочется, — Ëнэ улыбался голосом. Голос оставался терпелив, почти, как всегда. Ясуо коснулся губами живота Ëнэ, а, подумав, лизнул, проводя скользкую, влажную дорожку от пупка вниз. Он не остановился, обхватывая член пальцами и заглатывая головку ртом. Ëнэ попытался остановить Ясуо: дрогнула линия его рта, пальцы крепко сдавили плечо, но Ясуо бросил на брата пронзительный взгляд. Предупреждающий взгляд упрямца. На мгновение он выпустил плоть изо рта: «Я сам хочу», и снова вобрал ее в себя, теплую и вновь неумолимо твердеющую. Прежде, чем посмаковать пунцовую, как дикий фрукт, головку, он языком поиграл с уздечкой и приласкал ствол. Дыхание Ëнэ стало частым, его пальцы то ложились на макушку Ясуо, то перемещались к плечу, которое тщетно пытались сжать. Порнографические романы, которые Ясуо изучал, дали ему достаточное представление о том, как доставить удовольствие губами и языком. К тому же он представлял, что могло бы доставить особенное удовольствие ему самому и старался воплощать это действиями. Ясуо попробовал расслабить свой рот и, спрятав зубы, протолкнуть член так далеко, насколько возможно. Впрочем, с непривычки чувство дискомфорта настигло быстро, и он остановился, чтобы погасить спазм в горле, передохнуть и восстановить дыхание. Перед тем, как снова вобрать ствол в рот, он тщательно полизал головку и обильно смочил ее слюной. Поцеловал. Люблю. — Ясуо… брат, не надо, — позвал Ёнэ сбивчивым голосом, а скоро он уже не смог произнести ни звука. Ясуо задвигал головой. Он двигал ей все чаще и чаще, до тех пор пока сопротивляющийся внутренним порывам Ëнэ уже не смог вытерпеть. Он издал хрипловатый и сдавленный стон. Пальцы крепко-накрепко сжали волосы на затылке юноши, и Ясуо догадался, каких же усилий Ëнэ стоило, чтобы не насадить его голову на свой член куда глубже. Туда, куда Ясуо уже не мог взять. В глотку хлынуло горячее, терпкое семя. Словно древняя живительная сила моря. Солоноватая и желанная. От неожиданности Ясуо закашлялся, но усердно заработал серединой языка, проталкивая сперму глубже и, наконец, протолкнул ее в себя. Вздохнул через приоткрытый рот и нос. Снизу вверх он посмотрел на Ëнэ, ощущая на ресницах капельки слез. Взгляд карих глаз показался опустошенных и волнующим одновременно, он мягко и ласково пронзил Ясуо насквозь. — Ты… проглотил? — как-то осторожно, даже недоверчиво поинтересовался Ëнэ. — До последней капли! — Ясуо облизнул губы, показывая, что ни за что на свете ничего бы не упустил. До дрожи в груди ему нравилось растерянное и смущенное лицо Ёнэ: ведь никогда еще старший брат не представал перед ним настолько беззащитным и робеющим. До чего же прекрасен! Ясуо прильнул к нему: — Знаю, что можно взять глубже, но это оказалось куда тяжелее, чем думал. — Не нужно глубже. — А я в следующий раз попробую. Ты только учи меня, как правильно, Ёнэ, и я сделаю, как хочешь ты. Ёнэ как будто слушал вполуха: думая о чем-то своем, он разглядывал Ясуо, любовался. Они прижались лбами, когда он неожиданно и шепотом спросил: — Что мы делаем, Ясуо?.. Нет, что я делаю?.. Ясуо ответил не сразу, ему потребовалось время чтобы понять, что именно имеют в виду: — Наши мечи могут принадлежать Ионии, как честь и долг, брат, но ведь сердца — наши сердца, — принадлежат только нам. Разве нет? По тонким губам брата скользнула умиротворенная улыбка: — Хорошо сказал. — У тебя учился. Они беззвучно и тихо рассмеялись. В объятиях Ёнэ для Ясуо все дышало беззаветной легкостью и счастьем. Бархатная ткань — оно служило для них настилом: приятное, вечное, нерушимое. — Ёнэ, — вновь позвал Ясуо, и во рту приятно растеклось шелковистое молоко от одного звучания имени. Именно его сердце за одно мгновение повторило десять тысяч раз. — Всегда хочу быть с тобой. Прости за то, что натворил в храме и перечил старцам. Но, если еще думаешь, как наказать меня, позволь заметить, что я постиг основы смирения в полной мере: ног не свести! Ёнэ приподнял его за подбородок пальцами и участливо заглянул в глаза: — Болит? Ясуо не стал врать: — Болит! Но знаю, что наверняка поможет, — он красноречиво посмотрел на строго очерченные губы Ёнэ. Потребовал: — Поцелуй. — Так понравилось целоваться? — спросили с какой-то удивительной нежностью. — Телячьи нежности, Ясуо. И все же Ëнэ сблизил их лица. Когда до губ оставалось совсем чуть-чуть, Ясуо высунул навстречу самый кончик языка, — в нетерпении лизнуть, — но лицо отодвинули. Карие глаза задорно сверкнули, а Ясуо удивленно моргнул: дразнится! — Играешь с ветром! Сказал же, дай поцелую! Но Ёнэ сам поцеловал. Неловко, но нежно и согревающе. — Нет, еще, — потребовал Ясуо, он даже взобрался верхом, седлая Ëнэ, чтобы стало сподручнее. На этот раз поцелуй оказался глубоким, влажным и страстным. Ясуо сам контролировал его, Ёнэ только и оставалось, что податливо принять сокрушающую ласку вертлявого и пылкого языка. Ясуо целовал его снова и снова, отвлекаясь от губ с языком только для того, чтобы усыпать поцелуями щеки, лоб и шею. — Еще, — повторял он едва слышным шепотком, и Ёнэ покорно целовал его, впуская в свой рот. Снова и снова. — Ёнэ, я сделаю что захочешь, только дай целовать тебя… вечность. — Какая жадность, Ясуо. — А ты не знал, что ветер не ведает границ и меры? Зато он знает, что принадлежит ему по праву! Ветер говорит: твои губы — мои губы, твои зубы — мои! И твой язык — мой язык! Все, что ты говоришь, — мое! А я беспрекословно слушаюсь и беззаветно люблю. Лицо Ясуо сияло, когда он крепко обнял возлюбленного: — Ёнэ, знаешь, а если я и — ветер, то ты… Дом для ветра. — Бесконечный, теплый, заботливый дом. — Они прижались щекой друг к другу. Ëнэ позвал его по имени и нащупал рукой пах, обхватывая пальцами член. Ясуо поддался тазом навстречу, испытывая невозможное удовольствие, пока Ëнэ дрочил ему. Он скоро кончил, вжимаясь лицом в его грудь. Они лежали так пока солнечные лучи не стали пробиваться в пещеру. Было в них нечто мимолетно тонкое и проворное, юношей словно улучили в чем-то, от чего им захотелось спрятаться друг в друге. Ясуо изумился, протирая глаза: — Уже утро? Только что же была темная тьма. Даже невозмутимый Ëнэ согласился, улыбаясь про себя «темной тьме»: — Удивительно. Я тоже не заметил течение времени. До чего же им было хорошо вместе, что они напрочь забыли про сон! Ясуо зарылся лицом в шею Ëнэ, наслаждаясь ароматом чего-то пряного, чуть горьковатого и бесконечно родного. — Словно нас спаяли вместе внутри тесного кокона, мы только привыкли быть в нем, как его вспороли и… вот— слишком много света! Может останемся на этой горе-коконе навсегда? Кажется, сам Ëнэ был не против. Жаль только, что это неосуществимо: им придется спуститься в привычный мир, вернуться в школу.***
Старец Оуша озадаченно гладил косички на бороде. Перед ним сидело два ученика, которых он отправлял в горы, чтобы старший брат как следует наказал младшего и оба извлекли урок. И хоть старец видел много строптивых и несносных учеников, Ясуо выбивался из них, как черный поро среди своих белоснежных сородичей. Невозможный. Невыносимый. Неугомонный. Непробиваемый, как дубовое дерево. И… непрощенный многими учителями. Стоит признать, в глубине души старец Оуша и не надеялся на хороший результат. С Ясуо не может справиться даже такой мудрец, как Соума, что говорить о юноше, который, хоть и брат, но… Однако, то, что старец увидел по возвращению обоих, впечатлило его надолго. Уже при входе в лачугу, Оушу отметил сильную и стойкую ауру: она поражала своим ровным и спокойным сиянием. Перед ним стоял юноша, крепко стоящий на ногах, с твердым сердцем и абсолютным, совершенным умиротворением в душе! Никакой бури Хасаги и тем более вертлявого, вечно скользящего ветерка! Почтение и свет в глазах Ясуо говорил сам за себя. — Достопочтенный о-фа! — начал он. Он… Ясуо Тысяча и одно Несчастье. Вихрь в штанах. Буря в чашке. Гроза всей школы. Первое настоящее бедствие ее за последние сотни лет. Глаза его горели странным, неизъяснимым огнем и то, что настораживало наставника: он не видел этого огня ранее и даже не мог предположить, что он означал! — Я осознал причину своего поведения. Мои невыраженные гнев и желания, которые обуревали меня, послужили причиной целого ряда невзгод. Я осознал их корень и вырвал его. Мой гнев утих, и впредь я не потревожу остальных его гнетущей и разрешительной силой! Мне жаль, что все так вышло, и я готов извиниться перед остальными! С вашего позволения, о-фа! — Ясуо сам себе удивлялся, до чего складно говорит! Вот бы на всех уроках так! — И что же… такого произошло? — Наставления моего брата вернули меня на путь. А его… наказание… железно приковало меня к этому единственно верному пути, достопочтенный о-фа! Старец привстал с места, ощущая, что ноги сами поднимают его. Первым делом он бросил удивленный взгляд на старшего брата, который возвышался за младшим изящным изваянием. Ëнэ — истинная гордость школы Соумы. — Ёнэ, я приятно удивлен. Ваш поход в гору и правда благотворно сказался на твоем несносном брате! Какие же методы ты использовал? Ясуо украдкой не мог не заметить, как окаменело при этом вопросе лицо брата. Какие же? Какие методы ты использовал, о, старший брат? Ясуо чуть не прыснул со смеху. Он поспешил помочь Ёнэ, который, возможно, впервые в жизни, не был уверен, как правильно ответить учителю. Еще бы: ведь только он и Ясуо знал, чем именно они занимались на горе. — О, о-фа! — горячо воскликнул Ясуо, — метод был настолько проникновенен и жесток, что прочно и глубоко затронул все струны моей души! Мой брат сполна наказал меня, теперь же, прежде, чем что-либо предпринять, я тысячу раз подумаю! О-фа, мой брат был так суров, что я было решил: он совсем разлюбил меня! Делал это со мной снова и снова… несмотря на мои слезы! Не уверен, что вынесу еще раз! Старец понимающе кивнул: — Ничего, Ясуо, братская любовь — одна из самых сильных вещей на свете. И тебе очень повезло с таким братом. Теперь-то ты усвоил урок! «Это точно», — подумал Ясуо и с улыбкой взглянул на Ёнэ. Самая сильная вещь на свете! Его любовь. — Вы правы, мне очень повезло с любимым… братом.