* * *
Последняя линия легла на бумагу, когда солнце скрылось за углом террасы. Свет из ярко-золотого стал бледно-розовым, а в ветре почувствовалась вечерняя свежесть с моря. Фаэллин откинулась в плетеном кресле и заложила руки за голову. Она работала весь день, и теперь тело, которое отвыкло от долгой неподвижности, требовало хорошей разминки. Вокруг стола, под соседним креслом и даже в дальних углах валялись смятые листы бумаги, которые Фаэллин в сердцах бросала все утро, пока линии не стали выходить такими, как нужно. Она сама расписывала потолки в своем доме, делала это в домах друзей, библиотеке и мастерских. Ее кисть легко выводила упругие стебли травы и гибкие ветви деревьев, листья и лепестки цветов бросали живую тень на каменные и деревянные стены. А вот жесткие четкие линии чертежей ей давались плохо. Нолдорское перо оставляло неровные дорожки или уродливые пятна. Ее руки и сердце не были созданы для подобных вещей, и если бы не упорство наставницы, она бы так и не освоила эту науку. Бесполезную, как ей казалось бесчисленные столетия, вплоть до недавнего вечера.* * *
Остро заточенная палочка коснулась черной линии, старательно выведенной Фаэллин. — Здесь не та толщина. Палочка сместилась ниже. — Рука потеряла твердость, линия дрожит. Затем опустилась на столбик букв кирта. — Не тот допуск. Скользнула еще на несколько строчек ниже, к абзацу, написанному на тэнгвар. — К записке замечаний нет. Все переделать. Фаэллин откинула нолдорское перо. Оно с шумом прокатилось по столешнице и упало на пол. В пустом классе это прозвучало особенно громко и вызывающе. Тинтэгил, сидевшая на краю стола, даже не шевельнулась. Только указка, зажатая в пальцах, едва качнулась. — Я больше не могу! Я целитель, а не кузнец, — воскликнула Фаэллин. — Может у нолдор и принято, чтобы каждый с пеленок знал, как держать молоток и лить металл, но не у нас. Я научилась исцелять еще до того, как вы пришли сюда. Я здесь, чтобы помогать, а не чтобы учить то, чего я не буду делать. Если ее речь и произвела впечатление на наставницу, то та и вида не подала. — Кто, по-твоему, создал инструменты, которыми ты пользуешься сейчас? — спросила Тинтэгил. — Кто-то из мастеров лорда, — предположила Фаэллин. — Они их изготовили, – Тинтэгил выделила последнее слово, — по нашим описаниям и образцам. Думаешь, любой кузнец поймет по твоим словам, какая толщина лезвия тебе нужна, какой изгиб или состав металла? Что бы ни случилось, единственное, чего у тебя не отнимут и что ты не потеряешь — знания. Она подняла с пола перо, потрогала колесико, управлявшее острыми тонкими створками, и, убедившись, что все в порядке, вложила его в руку Фаэллин. — А мастера, который прочтет эту запись, среди нас ты всегда найдешь. Фаэллин со вздохом притянула к себе чистый лист из стопки с краю. Тогда еще было невозможно представить, что все запасы, инвентарь и даже мастерские нолдорских крепостей могут безвозвратно рассеяться дымом пожарища. Тинтэгил задумчиво почесала бровь. Должно быть, ей тоже надоело биться с упрямой ученицей. — У меня есть идея, – сказала она. — Мы на сегодня закончим, но подожди меня. Она вышла из класса стремительным шагом, только подол платья хлопнул по ногам. Фаэллин только-только закончила мыть перья в глиняной миске, как наставница вернулась с книгой под мышкой. Том в кожаном переплете лег перед Фаэллин. По корешку и обложке вились буквы тэнгвар, но больше никаких украшений не было. Ни любимых нолдор самоцветов, ни медных или серебряных накладок в виде животных или птиц. Не было даже тиснения или травления. Книга больше напоминала большой пухлый блокнот для записей, которыми пользовались все старшие лекари. Но для блокнотов не берут такую кожу. Фаэллин хватило одного взгляда, чтобы понять – это была оленья кожа самой лучшей выделки, и она действительно не нуждалась в украшениях. Тот, кто переплетал книгу, знал толк в том, как раскрыть красоту одного лишь материала. — Возьми на несколько дней, посмотри еще. Некоторые вещи здесь изложены подробнее, чем в учебных записях. Книгу Фаэллин открыла только на следующий день, когда наступило время отдыха от работы в Палатах Исцеления. Многие изображения Фаэллин уже видела в другом исполнении. Тинтэгил сама на занятиях иногда отрисовывала что-то вместе с учениками. Но впервые у Фаэллин перехватило дыхание. Четкие контрастные линии черной туши лежали на белом идеально ровно. Они как будто парили над бумагой. Фаэллин, то и дело продавливающая ее, не могла поверить, что железное нолдорское перо может так легко скользить. Обычные линии, различающиеся только толщиной, находились друг с другом в гармонии, больше напоминающей музыкальную. Некоторые страницы дополнялись объемными рисунками углем, которые показывали, как должен выглядеть инструмент после изготовления. Всего несколько движений — и на листе уже лежит скальпель со съемным лезвием, отбрасывающий потрясающе настоящую тень. Фаэллин повертела книгу, чтобы найти автора. До этого все трактаты, которые она читала, имели подпись. А у нее в руках как будто были записи, сделанные для себя или близкого круга. К разочарованию наставницы Фаэллин не проявила большего усердия в изучении нолдорской науки. Но много дней подряд она изводила всю выданную ей бумагу, чтобы поставить руку так, как было у неизвестного мастера.* * *
Вести о том, что король Гиль-Галад собирает войско, быстро долетели до Гаваней, поэтому Фаэллин не удивилась, увидев на пороге своего дома смотрительницу Палат Исцеления. Они познакомились еще на Балар, обе лечили больных и раненых, спасающихся от войны. Фаэллин оставила свое ремесло, когда над Белериандом сомкнулись воды моря, а та продолжила лечить эльдар и людей. За спиной послышались легкие шаги и теплые ладони опустились на ее плечи. Лантир заглянул поверх головы Фаэллин на стол, с разбросанными чертежами. — Если тебе надоела жизнь здесь, то Кирдан всегда найдет тебе место на корабле, — сказал он. Фаэллин подняла взгляд. За перилами террасы спускался к морю каменный город. Он уходил к кромке воды, на которой покачивались стройные корабли с серыми парусами. Серые сумерки медленно накрывали Гавани, и они как будто растворялись, размывались, словно свежий рисунок, на который попала вода. — Мне оно не нужно, — ответила Фаэллин. Нет, она не устала от жизни здесь. Ее сыновья стали мореходами, ее внуки возводили стены и башни города. Здесь ее семья наконец нашла приют и покой. В этом городе у края земли она жила счастливую жизнь. Возможно на целую эпоху дольше, чем должна. — Зачем тебе твои инструменты? Мы обещали, что никогда больше не окажемся на войне, — продолжил Лантир. Его ровный и тихий голос мог обмануть кого угодно, но не Фаэллин, знавшей мужа еще с тех времен, когда на небе не было ни солнца, ни луны. Она услышала и тревогу, и напряжение, и недовольство. Почувствовала их в едва дрогнувших пальцах. — И я держала обещание так долго, что все почти войны прошли, — ответила Фаэллин. — Знаешь, что мне снится теперь на рассвете? Ветер полощет знамена на башнях. Я помню, что будет дальше, но в этот раз, понимаю что остаюсь. Как я могу уйти, не закончив дело?* * *
Небо горело над зубцами каменных стен. Полыхало совсем рядом на севере и далеко на востоке. Молнии то и дело вспыхивали в темных клубах, закрывающих небо, воздух рвали раскаты грома. Между ними Фаэллин слышался непрестанный, нарастающий, приближающийся с каждым часом гул. Он не давал ей ни уснуть, ни хотя бы передохнуть. Фаэллин не чувствовала ни ног, ни рук от усталости. В глаза словно насыпали песка, а сухой воздух драл горло, превращая речь в хриплое карканье. Кажется, она не опускала голову на подушку с момента, когда их гарнизон отступил, если их торопливое бегство можно было так назвать, ища спасение в крепости южнее. Сюда же отступили и гарнизоны с других рубежей. Те, которые смогли пробиться. Фаэллин остановилась в дверях комнаты, которую они использовали как дополнительную перевязочную, потому что комнат в Палатах Исцеления крепости не хватало. Тинтэгил сидела за столом и сматывала постиранные бинты. В плетеной корзинке рядом с ней уже собралась горка. Темноту разгоняла одна феанорова лампа. Фаэллин шагнула к краю света. — Могла позвать меня на помощь, — сказала она совсем не то, что собиралась. — Я так отдыхаю, – ответила Тинтэгил, ни на мгновение не остановив движения. Она давно перестала быть наставницей Фаэллин. Они работали на равных уже в Дагор Аглареб. О, какими нереальным и похожим на сон казалось то блестящее время из сегодняшнего дня. Вся слава и вся гордость осыпались пеплом и развеялись по ветру. — Ты можешь взять все, что захочешь, — сказала Тинтэгил. — Я пришла просто попрощаться, — покачала головой Фаэллин. Ей стало легче, что не пришлось самой произносить те самые слова, которые она повторяла раз за разом, пока шла через двор, чтобы в последний момент не растеряться и не отступить: я ухожу. — Прощай. — Тинтэгил подняла наконец глаза от своей работы. — А лекарства, бинты и инструменты все равно возьми. И Фаэллин ушла. К тому моменту, когда она и ее родичи спустя многие и многие годы скитаний достигли Балар, она действительно лишилась почти всего, что забрала с собой. Кроме знаний и опыта, который мало у кого был — все, как и говорила Тинтэгил. На улице ее ждал Линтир. На нем был легкий кожаный доспех с нашитыми металлическими пластинам. Короткий лук был убран за спину к колчану. Вооружение конного разведчика — отметила Фаэллин. Не одна она зашла попрощаться. Оставалось самое тяжелое — сказать то же самое их лорду. Хотя если Тинтэгил догадалась, что они уходят, то уж он не мог не знать. Во дворе собралось несколько десятков синдар. Перед ними стоял Гилраэн, отец Линтира. Он был их предводителем до того, как нолдор ступили на земли Белерианда. Он привел их на службу владыкам из-за моря и он же теперь уводил их на юг, подальше от войны. Куда несколько дней назад уже бежали многие и многие из их сородичей. Их лорд спустился со смотровой башни, на которой была установлена труба, позволяющая видеть дальше, чем глаз. Он был без оружия и без брони, и только плотно убранные волосы говорили о том, что он снял ее недавно. Он остановился перед Гилраэном и обвел нечитаемым взглядом собравшихся. Серые глаза, всегда похожие цветом на вечерние сумерки, как у всех его братьев, теперь были цвета тусклого металла. Его рост позволял ему смотреть на всех поверх голов и видеть каждого. Фаэллин подумала, что сейчас он до странного напоминает свои черно-белые рисунки в книги эскизов и процессов. Как будто его черты нарисовал острым нолдорским пером по бумаге превосходный мастер. Только он, положив тени, забыл про свет. И потом, всякий когда произносили его имя, в памяти Фаэллин вставало его лицо в тот день: идеальное, неподвижное и незнакомое. Стало так тихо, что у Фаэллин закружилась голова от неожиданной пустоты. Ни постоянного гула, ни рокота в небесах, ни шума встревоженных голосов. Она осторожно перевела дыхание — усталость и страх, до того вцепившиеся в ее внутренности, медленно отпускали. На мгновение ей показалось, что сейчас их призовут остаться, скажут, что надежда еще есть. — У вас не больше пяти дней, чтобы уйти так далеко, как это возможно, — наконец сказал он и как будто оборвал фразу на полуслове. А потом сразу направился к воинам, отдыхавшим прямо на земле у конюшен. Фаэллин не знала, чего от него ждала: проклятий или пожеланий остаться в живых. Уничижительных замечаний, как умел только он. Но не одной короткой фразы. Ей хотелось крикнуть: что будет через пять дней? Если и эта крепость падет, почему вы не уходите сейчас? Ты даже не знаешь, жив ли твой любимый брат и где он со своим войском. Что с другими братьями и родичами. К чему эта бессмысленная гибель. Но она промолчала. Тогда впервые о том, что действительно волновало ее.* * *
Из дома Фаэллин вышла рано утром, завернувшись в теплую шаль, и направилась в нижнюю часть города, в сторону причалов. Солнце только-только начинало подниматься над горизонтом, и с моря тянуло прохладой. Улицы в это время были почти пусты. Под деревьями на аллеях и в садах у домов еще лежала ночь. Но цветные фонари в их ветвях уже вспыхивали и гасли, когда солнечные лучи попадали на них, отмечая окончание ночи и наступление нового дня. Они зажгутся снова, когда солнце коснется кромки моря и на небосводе появятся первые звезды. Фаэллин свернула под высокую белокаменную арку, увитую плющем, и оказалась в квартале мастерских, который примыкал к верфям и причалу. Эта часть города просыпалась первой, а кузнецы приходили раньше всех. Еще затемно приносили уголь и разжигали печи. Фаэллин вспомнила, как иногда возвращалась из Палат Исцеления совсем рано утром, а в окнах кузниц зажигался свет и слышался пока еще тихий перезвон металла. Фаэллин хотела успеть до того, как мастера приступят к основной работе. Война еще только вставала угрожающей тенью далеко на юге, но подготовка к ней уже началась. Длинные каменные дома с рядом кирпичных труб и большими двустворчатыми воротами стояли по обе стороны улицы. В этих кузницах работали в основном синдарские мастера. Нолдор в Гаванях было мало, а кузнецов еще меньше. Почти все, кто остался в Средиземье, жили под рукой Гиль-Галада или в Имладрисе. Но кое-кого Фаэллин все же знала. На днях она уже приходила сюда за нолдорским пером. Дверь в кузницу, где работал Мэндил, была открыта. Высокий нолдо сидел на чурбачке на ее пороге и пил чай из глиняной кружки, которую для она для него расписала. Его кожаный фартук, подпаленный и уже прожженный в некоторых местах, висел на открытой створке. В глубине дома слышались голоса и раздавался звук работающих мехов, нагоняющих жар в печи. Поприветствовав его, Фаэллин протянула тубус, в который она упаковала чертежи. Линтир делал его для нее до самого рассвета. Он все еще не смирился с ее решением вернуться к ремеслу военного целителя, но сказал, что любая работа должна храниться достойно. — Вижу, мое перо пошло в дело, — приподнял бровь Мэндил, разворачивая первый чертеж. Он быстро пролистал несколько страниц. — У тебя превосходная техника, училась у кого-то из наших мастеров? — Давно, — неопределенно ответила Фаэллин. Никогда и никому она не говорила, где оттачивала лекарское мастерство, у кого училась рисовать черной тушью, углем и яркими красками и почему в верховой езде ей нет равных в этом городе. Здесь не было принято спрашивать, кто из каких земель пришел. Эта привычка сохранилась еще со времен бегства на Балар, когда все внутренние разногласия были забыты перед лицом неизбежной гибели. А после того, как их дом ушел на дно, тем более не было смысла вспоминать. Хотя Фаэллин никогда не забывала, что не вспоминать — не значит не помнить. Скоро Мэндил нахмурился, быстро пролистал всю стопку. Между темных бровей появилась задумчивая складка. — Признаюсь, я первый раз вижу такое оформление, — наконец сказал он. — Это же гномская запись? — Он указал на столбик кирта и буквы на чертеже. – А здесь я вижу подчерк нолдорского мастера. — Это относилось уже к пояснительной записке внизу страницы. — В записке мне все понятно, но с гномами я никогда не работал. У тебя перечислены названия сплавов, но их состав я не знаю, потому что не понимаю, о каких идет речь. Можешь пояснить? — Не могу. Я не обучалась так глубоко, – призналась Фаэллин. У нее похолодели кончики пальцев. Конечно же она не знала ни состава металлов, ни способов их обработки. Все это было в книге, которую она так и не прочитала. — Только запомнила схему с листа. И это не запись гномов. — Лаэголф, Эллот, Ниндэль! — позвал Мэндил быстрее, чем Фаэллин успела хоть слова сказать. На пороге тут же появились трое мастеров. Высокие, со светлыми волосами уже убранными для работы. Шум раздуваемых мехов в кузнице не прекратился, значит, они были главными мастерами, а не подмастерьями. Мэндил показал им чертежи Фаэллин. — Кто-нибудь встречался с такой манерой записи? Все трое тут же покачали головой и вернули листы, даже не став смотреть дальше. — Нолдорская работа, тебе должно быть виднее. Никто из наших не использует одновременно два алфавита, — сказал эльда с пронзительно-синими, как море в летний полдень, глазами. Такие встречались только у тех, кто родился и вырос на берегу. — Какую интересную загадку ты мне принесла, госпожа Фаэллин! — воскликнул Мэндил. Подобное воодушевление при встрече с чем-то новым она видела бесконечное число раз и не смогла сдержать улыбку. — Может ты знаешь имя мастера, изначально создал такой причудливый документ? Мы сможем поискать тех, кто мог работать с ним или учиться у него. Улыбка застыла на лице Фаэллин. Внутри как будто свернулась холодная скользкая змея. Одно неверное движение — и она укусит, отравит смертельным ядом. Давно даже для эльдэ она научилась жить так, чтобы не тревожить ее. Выбирать слова, взгляды, движения. — Нолдо из-за моря. Он умер очень давно, — слова легко сорвались с губ как будто так и надо. Она безмятежно стояла перед кузнецами Гаваней, которые прямо сейчас ковали оружие и доспехи для войны, оставив проекты своих мыслей и сердца. Ничего страшного, она или отправится в Фарлиндон или возьмет в руки инструменты, которые уже есть в Палатах Исцеления. Ей все равно придется заново привыкать к работе. Но вся ее безмятежность — как короткое мгновение перед хрупким звоном, с которым бьется хрустальный кубок о мраморные плиты. «Нолдо из-за моря? Он умер очень давно? спросила она себя и крепко зажмурилась до белой вспышки перед глазами. — Какой позор». К щекам прилила кровь и кровь застучала в висках. Змея у нее в груди, старая, хитрая, терпеливая тварь, все-таки открыла пасть и пустила по венам обжигающий яд — стыд. Фаэллин так боялась снова почувствовать стыд за чужие дела, что в своем страхе сама совершила ужасное: отняла у творения имя его мастера. Мастера, чье имя не называют без проклятия, поэтому его больше предпочитают не упоминать. Он просто нолдо, который давно умер, оставив безымянными свои работы. «У вас не больше пяти дней, чтобы уйти так далеко, как это возможно», — тысячи лет раз за разом перед ее глазами вставал день, когда она выбрала свою судьбу, и звучал как всегда спокойный голос ее лорда. Она спрашивала себя, правильно ли поступила тогда, не лучше ли ей было остаться на опустевших равнинах, рассыпаться пеплом в родной земле? Она силилась понять, что не было произнесено тогда, хотя еще в тот же момент все было ясно. Пять дней — все, что он мог дать тем, кто спасался от войны, больше у него ничего не осталось. Фаэллин признавала за собой многие ошибки и многие недостатки, но неблагодарности среди них не было. — Куруфин Искусный создал эту запись для своих целителей. Чтобы, возникни необходимость, мы могли обратиться к любому из кузнецов Восточного предела и получить любые инструменты для нашей работы. — Она сказала и посмотрела с вызовом. Ее рост позволял смотреть Мэндилю прямо в глаза, а на остальных кузнецов даже сверху вниз. Тинтэгил взяла ее к себе не только из-за познаний в лекарственных травах, растущих по берегам Митрима, и не только из-за ее опыта в исцелении от ядов орочьи стрел.* * *
В новом крыле Палат Исцеления пахло свежеобструганными доскам, которыми на днях застелили пол, и и сушеными травами. Фаэллин почти бегом преодолела полутемный внутренний коридор и оказалась перед выходом на галерею, опоясывающую пустой внутренний дворик. Если пересечь засыпанную мелким речным песком площадку, можно выйти к воротам аптекарского огорода, где сейчас, по ее сведениям, была смотрительница Палат. Фаэллин распахнула дверь и едва не столкнулась с ней прямо на пороге. Линвен держала в руках несколько веточек водной мяты, которую с трудом и только с помощью лекарей-синдар удалось вырастить вдали от заводей озера. Сильный терпкий запах, исходивший от нежных зеленых листочков, обычно успокаивал чувства и прояснял мысли. Но не сейчас. — Госпожа Смотрительница, — перешла Фаэллин сразу к делу. — Тинтэгил отказывается принимать в свой отряд Эсгар. Она говорит, что той лучше оставаться в Палатах Исцеления, а не отправляться с воинами. Линвен, по-видимому ошарашенная ее напором, сделала шаг назад. Взгляду Фаэллин открылась часть площадки за ее спиной. Еще утром в центре вкопали стойки, на который повесили и закрепили доспехи: одни помятые, побывавшие в бою, и двое новеньких, только что из кузни. Доспехи в местных Палатах Исцеления могли удивить разве что вновь прибывших синдар. Под все виды брони, которую носили нолдор, даже была выделена отдельная комната рядом с залом трактатов. Фаэллин уже знала все особенности креплений, сочленений, плетения и наложения каждого из их видов. Как здесь говорили: прежде чем лечить воина-нолдо, надлежит снять с него доспех, иначе обычно ничего непонятно. Постепенно в коллекцию добавлялись синдарские образцы, но медленно. За каждым из них стояла трагедия. — Если Тинтэгил так говорит, у нее есть на то причины, — ответила Линвен. — Эсгар старше меня и опытнее. Она учила меня и теперь учит ваших целителей лечению отравленных ран. Несправедливо брать меня на место, на котором она принесет больше пользы, чем я, — возразила Фаэллин. Она уже выдержала тяжелый, но короткий разговор с Тинтэгил. Та куда-то спешила и не была настроена ее слушать. — Дело не только в опыте и знаниях, — спокойно сказала Линвен. — И я, и Тинтэгил высоко ценим знания и умения Эсгар. Но позволь говорить откровенно. Она не справится с той работой, которую делают целители в отряде Тинтэгил. Линвен подняла руку, призывая Фаэллин молчать и не возражать. От высокой, статной и широкоплечей нолдэ веяло спокойной и уверенной силой. Не только силой духа, но и тела. Когда Фаэллин вместе с другими синдарскими лекарями впервые переступили порог тогда еще недостроенных Палат Исцеления их встретила Линвен. Если бы не запах сушеных трав, Фаэллин подумала бы, что попала в кузницу, а перед ней мастер, привыкшая махать молотом, а не сшивать края ран и соединять кости. Линвен вышла на галерею и поманила Фаэллин за собой. Теперь площадка с песком полностью открылась ее взгляду. По центру стояли те самые стойки с доспехами, а напротив них, на складном походном стуле, уперевшись локтями в колени и подперев подбородок, сидел нолдо в рабочей одежде. Перед ним на песке лежало хорошо знакомое Фаэллин орочье оружие: деревянная дубина, увенчанная железным шипастым навершием в три ладони длиной. Рядом стояла Тинтэгил и так же внимательно разглядывала выставленную броню. Как будто эти двое нолдор действительно видели что-то в холодных и молчаливых листах металла, что было недоступно взгляду Фаэллин. — Посмотри на этого нолдо, — сказала Линвен. — Это лорд Куруфин, — заметила Фаэллин. — Неважно, — отмахнулась Линвен. — Если он встанет, он будет выше Тинтэгил на голову. Еще он очень силен. А теперь представь его в полном боевом облачении. Как ты думаешь, Эсгар сможет хотя бы приподнять его с земли? Эсгар — тонкая, изящная, с быстрыми пальцами и пронзительными зелеными глазами родилась на берегах Митрим и была настоящей дочерью своего сумеречного народа. Фаэллин покачала головой. — А ты? — спросила Линвен. — А я да, — ответила Фаэллин, которая с детства была на две головы выше своих сверстников. — Выезжая навстречу врагу, мы никогда не знаем, как все обернется, — продолжила Линвен. — Даже в одиночку каждый из нас должен быть готов поднять раненого на коня и удержать его так долго, как это будет нужно. Перенести и укрыть в безопасности. Тинтэгил требует от своих целителей не только мастерства, но также силы и особого склада характера.* * *
В начале улицы застучали копыта, неровно, с перебоями. В утреннем воздухе каждый звук был громче и отчетливее, чем при полном солнце. Но Фаэллин не было дела до случайного путника и неправильного ритма. Она поочередно обводила взглядом лица кузнецов. Эльда с глазами древнего моря, не говоря ни слова, развернулся и ушел обратно в кузницу. Его товарищи переглянулись между собой, а Мэндил снова уткнулся в записи. С проклятиями и осуждением пока никто не спешил. Но в воздухе повисло ощущение неловкости. Как будто каждый из них думал, что сейчас будет уместно сказать. Звук копыт приближался, зашелестели страницы в руках Мэндила. — Это — потрясающе, — наконец заключил он. — Выходит, у меня сейчас в руках запись технологического процесса, которая была принята в Белерианде в Войну Самоцветов. Это самый древний документ, который я видел! Возможно, в Имладрисе есть мастера, которые знают, как она читается… Я должен понять, как она пишется. Если мы сумеем перенести этот опыт… Фаэллин закатила глаза. Тут двое кузнецов-синдар перевели взгляд за ее спину и низко склонили головы в приветствии. Почти сразу Мэндил, заметивший движение краем глаза, последовал их примеру. Фаэллин обернулась. К ним, ведя коня под уздцы, подошел Элронд Полуэльф. Он был в простой походной одежде, сапоги припорошены пылью, но седельных сумок на лошади не было. Значит, он успел их где-то оставить и поторопился в квартал мастерских. Только сейчас Фаэллин поняла, что странный звук, который издавали лошадиные копыта, был из-за слетевшей подковы. Спрашивать, что он делает здесь, так далеко от своих владений не было смысла. Они все, каждый из них, готовился к новой войне. Кто-то ковал оружие, кто-то искал совета, а кто-то возвращался к себе. — Доброго утра, кузнецы Митлонда и госпожа, — Владыка Элронд первым поприветствовал их, как будто был простым путником, нуждавшимся в помощи. — Я случайно услышал, что вам нужны знания мастеров Имладриса. Ну а нам, — он легко потрепал лошадь по шее, — не помешают ваши. Пока Ниндэль занимался лошадью, Элронд попросил показать записи. — Возможно, я могу помочь и вам не придется ехать через весь Эриадор, — пояснил он. Легкая приветливая улыбка сползла с его губ, как только он взглянул на листы. Но едва Фаэллин решила, что расстроила его, пробудив неприятные воспоминания, улыбка вернулась на его лицо. Но другая. С такой смотрят на старых знакомых, которых уже не думали встретить. — Вам действительно не придется совершать такой долгий путь, какой скоро опять предстоит мне. — наконец сказал он. — Если вы дадите мне бумагу и кисть, я расшифрую для вас эти записи. — Владыка Элронд еще и кузнец? — удивился Мэндил. — Нет, — засмеялся тот. — У каждого есть таланты, которыми он гордится, и те, которыми нет. В юности мне сказали, что талантами кузнеца я не обладаю, поэтому мне лучше держаться подальше от кузницы. Так я сохраню свою гордость, а кузница свою целостность. Но теоретическая подготовка у меня была лучшей из возможных. Он поднял глаза на Фаэллин. Серые, похожие на вечерние звездные сумерки. Живые. — Ведь можно потерять все, но знания — единственное, чего у нас не отнять, так ведь, госпожа Фаэллин?