Alea jacta est

      — Говорят, сумерки — самое загадочное время суток.       — В них нет ничего загадочного. Все знают, что за ними следует ночь.       — Думаешь, знание даёт больше известности?       Джахан отрывается от карты шароподобных вселенных, соединённых тонкими линиями света и тьмы, и смотрит на девушку напротив себя. Она, бледная, словно потерявший меланин человек, с белыми волосами и серыми глазами, напоминает отражение в мутном зеркале: никогда не знаешь точно, тебя оно видит или призрака за спиной.       — Конечно.       «Сумерек боятся многие, а рассвет встречают с радостью», — сказал когда-то Джахан, и это сыграло с ним злую шутку. Чтобы ужиться в этом мире, ему необходимо было всего лишь наладить отношения с местными жителями — вышло довольно просто, так как солнце в этом мире считали божеством, а его короля — дланью господней. Единственным, чего не учёл Джахан, стала ночь. И весьма обидчивая, как он тогда подумал, Луна.       Пришлось мириться сначала с мелководьями и дурным настроением людей поутру, после — с начальными этапами засухи, прежде чем Джахан сумел догнать луну и поговорить. Они сидели также, как и сейчас, напротив друг друга на песчаном берегу моря, и говорили о вежливости, уважении и ответственности, пока люди поднимали к небу тёмные кусочки стёкол и смотрели, как посреди дня солнце скрывается от земли за луной.       И теперь, узрев все недостатки той погони, они встречаются раз в полгода и говорят о человечестве, об опасностях за пределами их мира и совсем иногда о своём будущем.       Айла улыбается мягко, как летняя ночь, и качает головой.       — Ты мудрее меня, солнце, так скажи: всегда твои ожидания совпадают с реальностью?       Ожидания — что свет и тьма будут всегда одинаковы в своем общем влиянии, что одни миры не столкнуться с другими, что Равновесие и неприкосновенность Межмирья — само собой разумеющееся для всего живого и неживого; что после этого разговора луна уплывёт вперёд, а солнце продолжит путь на противоположной стороне планеты и будет смотреть, как меняется цвет с серого на чёрный, с синего на красный в разных вселенных, просчитывать, как будет выглядеть карта завтра, через несколько месяцев и лет и понять, как он должен поступить, чтобы предотвратить катастрофу. Ожидания — то, чем он живёт, и то, что пытается претворить в жизнь, потому что помнит, как похожие ситуации обернулись в прошлом.       — Нет.       Так как реальность перестала быть предсказуемой, когда раскололся один из миров, а тьма решила, будто она главнее. Реальность забросила его сюда и заставила уяснить, что знания могут быть восприняты как высокомерие, мудрость стать глупостью без опыта истории, а неаккуратно сказанная правда — оскорблением.       Реальность Джахан не любил, но принимал, ибо как только оно становилось прошлым, он мог разыгрывать шахматные партии в голове дальше с учётом нового поля, фигур и их расстановки в попытке выявить идеальную стратегию на каждый ход соперника.       — Как тогда люди могут быть уверены в чём-либо, даже если их Бог не может всё просчитать?       Она кладёт на колени недовязаную лунную дорогу, которую бросит на море этой же ночью, и следит за выражением глаз. Джахан смотрит в ответ внимательнее, чем обычно, и запоминает мягкие черты лица, слегка расширенные глаза, узкий нос, изогнувшиеся в улыбке тонкие губы и будто высеченную из камня ровность кожи. Отчасти ему интересно, каким отражается он сейчас, отчасти — каким решит отразить его Айла; луна всегда выглядит по-разному и, несмотря на то, что она — зеркало, именно она решает, каким увидит себя смотрящий. Или, вернее, каким ему нужно сейчас себя видеть: молодым или старым, полным сил или немощным, великим или ничтожным.       Джахан вглядывается сильнее, но видит только непоколебимую решимость и флёр грусти, стелющийся перед глазами, словно туман. Король Солнца хочет сказать: «смена дня и ночи постоянна», но понимает, что это будет ложью. День и ночь постоянны так же, как ветер: он есть, но насколько он силён, пагубен и холоден предсказать практически невозможно.       Джахан догадывается, что Айла уже знает — и всё равно он должен произнести слова вслух. Так будет честно.       Он выпрямляется, кладёт руки на бёдра скрещенных ног и вздыхает.       — На одного Бога они всегда могут рассчитывать.       — Потому что второй скоро уйдёт?       Айла говорит скорее с утверждением, чем с вопросом, но хочет ошибаться. Впервые желает, чтобы можно было жить ожиданиями, как Джахан, а не реальностью, как она. Ждёт, что он останется ради неё, ради стабильности этого мира и решит все силы бросить на защиту и укрытие этого мира от бушующего зла, но понимает: такого не будет. Потому что мир грёз никогда не был ей подвластен, как бы там ни считали люди.       — Да.       — Когда?       — Через месяц.       Айла кивает, кусает губы. Обидно. Холодно, словно в глубинах океана, и тоскливо.       — Ты вернёшься?       Джахан стискивает зубы. Хочет подняться, подойти ближе и дотронуться — взять её руку в свою, почувствовать кожу, зарыться в волосы и остаться в её объятиях. Чтобы все мысли вокруг другого будущего, будущего без неё стихли на время и дали насладиться моментом, хотя он никогда не умел; может, и не умел оттого, что не было, с кем. Может, побег от настоящего — его наказание, а не дар, как говорили друзья-короли, когда из каждой непредвиденной ими ситуации у него находился выход, а на каждый вопрос — ответ, синтезированный из знаний прошлого.       Хочет, но понимает: нельзя. Солнце сожжёт что угодно, если будет слишком близко, и луна — не исключение. И неважно, вернётся он или нет, Айла всегда будет для него недосягаемой, несмотря на все «а что, если?..»       Ведь так всё и будет, да?       — Вернёшься же? — тихо повторяет Айла. Её плечи поникли, усталость отражается на лице и в глазах.       — Я надеюсь.       Фраза вырывается сама собой, и Джахан видит подлинное удивление Айлы.       Подобных слов не было в его лексиконе, потому что он всегда знал, позже — предполагал и мог с точностью сказать. Но никогда не надеялся, потому что надежда равна оптимистичной и часто глупой неуверенности. Глупой, потому что, как сейчас, она дарит окружающим ожидание лучшего, а не правдивого, и не даёт думать о более вероятном будущем. Сейчас — о будущем, в котором он не вернётся, потому что восстановит свой мир, а в этот вернётся другой он, тот, который здесь обитал изначально.       Айла не произносит: «я тоже надеюсь». Но оно и не нужно: её эмоции пробираются сквозь отражение, становятся очевидными. Она забирается в собственное прошлое и, видимо, вспоминает, что было до него.       — Что может заставить тебя вернуться? — спрашивает Айла, не отворачиваясь.       Она в принципе делает это редко. Говорит, что остальной мир уже видела тысячу раз, а его — всего несколько, и Джахан понимает. За его спиной — жаркий день, бесконечный песок и ветер, гоняющий сухие растения; за ней — безмятежная водная гладь, отражающая звёздное небо, изредка плещущаяся рыба и прохлада. Дальше — подводные царства, другие земли, сотни видов деревьев, трав, животных и поселений, которые рассматривать можно бесконечно. Но оно там, и его станет видно только в будущем.       Джахан впервые в жизни не стремится отправиться в будущее. Он желает сказать, что вернётся, потому что здесь его разум успокаивается и нет надобности гнаться за вероятностями, и ему это нравится. Здесь он не чувствует себя ленивым и праздным, если расслабляется.       Джахан жаждет дать знать, что здесь — рядом с ней, с его Луной, на границе между сушей и океаном. Но это тоже будет ложью; не это место ему нужно, а сама Айла. Чтобы он, тот, кто вечно думает о будущем, о прошлом — лишь в стратегических целях, и никогда — о настоящем, мог остановиться и начать… начать жить. Как всегда делали остальные, пока он был гарантией их спокойствия.       Джахан многое хочет сказать, но молчит. Цепи, приковывающие к ним луну и солнце, звенят особенно громко.       — Хорошо, — говорит Айла и поднимается. Встряхивает затёкшие ноги, старается незаметно утереть подступившие слёзы. Джахан поднимается следом, готовится попрощаться как можно более безболезненно, понимая, что уже наполовину провалил эту задачу.       — Айла, я…       — Должен, знаю.       Внутри всё сжимается, как у животного, готового к нападению хищника; она делает шаг от него, и сердце разбивается на глазах на кусочки, голос дрожит. На горизонте меркнут огни, звезда по имени Солнце — не исключение, и этот момент, скорее всего, будет самым человечным для них, хранителей местных Богов, потому что вечный штиль в мыслях становится бурей. И как бы Джахан не недолюбливал королевство Шторма, стало понятно, почему именно его король так хорошо управляет людским сознанием.       Буря приятна, если ей отдаёшься, она уносит прочь от любого прошлого и будущего, заставляет сосредоточиться на данном моменте и своих желаниях. Она спрячет всё: крик боли, звон радости, всхлипы и яростный клич. Никто не увидит тебя, не услышит, не осудит. Но шторм — хаос, а где хаос, там тьма. И такой, как Джахан, не может ей поддасться. Айла права: у него есть долг. Спасти этот мир и другие, помочь вернуть Равновесие и не нарушить его здесь, где небесные светила никогда не прикасались друг к другу.       И даже если так сильно рвутся слова: «я попытаюсь вернуться», «я заберу тебя с собой» и «я останусь», произносить их он просто не имеет права. Не имеет права хоть чуть-чуть уступить хаосу и впустить в сердце эгоизм — хотя было бы куда, если и так большая часть уже занята ею.       — Я вернусь сюда в следующей жизни. За тобой.       Айла улыбается сквозь слёзы, протягивает руки к нему и обнимает себя. Джахан осознаёт: она тоже желает нарушить законы природы и понимает, что нельзя. Он прикладывает пальцы к губам и отправляет незримый поцелуй. Хотелось бы сотню, тысячу таких же, но осязаемых. Однако нельзя, запрещено, невозможно для них.       В груди щемит, вдохнуть невозможно, кровь будто больше не течёт по сосудам. Всё для того, чтобы запомнить этот момент. Чтобы знать, за что сражаться помимо вселенского порядка. Сердце становится камнем, на котором выгравировано имя и последние слова, которые он от неё слышит.       — Я буду ждать.