время расставаться.

— Мистер Крэпсли! — заревел я, бросая себя в его руки. — Мастер Шэн! — он смеялся, крепко прижимая меня к груди. — Неужели ты успел подумать, что со мной покончено? — Да! — рыдал я, чувствуя из носа начало течь ручьем. — Ха! — он ухмылялся. — Ты не избавишься от меня так легко! Тебе еще много предстоит узнать о наших путях и обычаях. У кого, кроме меня, хватило бы терпения учить тебя? — Тщеславный, старый мерзавец! — засопел я. — Грубый, неотесанный мальчишка! — парировал он все также улыбаясь, затем отодвинул меня обратно, чтобы изучить мое лицо. Подняв руку, он стер слезы и грязь с моей щеки, а потом… потом… потом… А потом я снова проснулся в своем гамаке. Уже смеркалось, в шатре, который мистер Толл представил мне и Харкату, я был в одиночестве, очевидно мой товарищ нашел себе работу среди циркачей. Уже несколько неделей меня преследует этот кошмар, в котором я бы хотел оказаться наяву. Сотни раз я прокручивал в голове все события того рокового сражения. И никогда прежде я не хотел переиграть этот день. Но жизнь вокруг меня продолжала идти своим чередом. Люди из цирка разделяли мое горе и старались не беспокоить, предоставляя время пережить утрату. Я был рад оказаться среди людей, чьи жизни были более скоротечны, в отличие от моих собратьев. Харкат оставил попытки поднять мой боевой дух, после нашей ссоры мы даже не разговаривали, но время от времени пересекались. Я не мог говорить с ним о самом близком мне человеке на этом свете, в то время когда это ему требовалось. Ведь мистер Крепсли стал другом и для него, пусть у Харката не было с ним такой связи, как со мной. Их союз был построен на мне. Пару дней назад, после длительного отсутствия в лагерь вернулась мадам Труска — женщина, которая могла отращивать себе бороду, и пусть я был искренне рад увидеть её, но тоска по ушедшему близкому человеку продолжала душить меня. В тот вечер она, когда мы остались наедине сказала мне: «Смерть того, кого ты любишь, — вторая худшая вещь в мире. Но хуже всего позволить этому причинить тебе такую боль, что ты тоже умираешь внутри». И её слова продолжали преследовать меня все эти дни и ночи. Полог шатра распахнулся, впускает в обитель моей боли и отчаяния мадам Труску. — Ты грязный и вонючий. Тобой нужно заняться, капризный мальчишка, — занятия с Эврой давали свои плоды и речь Труски стала гораздо разборчивее. С тех пор как мы покинули город, у меня пропал аппетит, а вместе с ним меня покинули силы на самые элементарные вещи такие как умывание, смену одежды и стрижку ногтей, которые росли быстрее, чем у человека. Я чувствовал себя опустошенным и потерянным, и ничто в мире не казалось стоящим. Но отталкивать от себя еще одного друга не хотелось и я последовал за ней в палатку. Её шатер практически не изменился, даже спустя только лет, словно мне снова четырнадцать и она впервые привела меня на примерку пиратского костюма, который был на мне практически всё мое прибывание в цирке. На стенах висели все те же картины и зеркала, за исключением, что на некоторых стал заметен налет старины. Большие комоды и туалетные столики продолжали хранить в себе различные атрибуты за которыми в любой момент могли обратиться артисты цирка. И даже кровать с пологом продолжала казаться мне огромной на фоне общего убранства. Я разделся и обернул вокруг себя полотенце, после того как Труска наполнила ванну горячей водой, добавляя в нее различные травы и масла, словно планировала сварить похлебку. Эта глупая мысль выудила из меня легкую улыбку, которая не осталась без внимания женщины. Эвра со своей ребятней неделями не могли вызвать на моем лице хоть какое-то изменение, но дурацкое сравнение справилось в один миг. Мадам оставила меня и чувствовал себя глупо, ступая в сладко пахнущую воду, но мне была приятна её забота. Покончив с водными процедурами, я обнаружил, что женщина забрала мою одежду. Когда она вернулась, то я почувствовал как мои щеки начали гореть. Либо она этого не заметили, либо же не стала акцентировать на этом внимание. Мистер Крепсли бы не упустил шанса подтрунить над мной и это мысль вновь уколола мое сердце. Пусть вампирский род, как правило, не стеснялся своих тел, собственная нагота при посторонних продолжала смущать меня, хотя на горе вампиров бывало всякое. Труска подстригла мои волосы и привела в надлежащий вид мои когти, чем вызвала у меня нешуточное удивление. — Эти ножницы наточены лучшими мастерами, мальчик. Я знаю все о вампирских ногтях, я иногда подстригаю Ванче! — ответила артистка на вопрос, который я не успел задать. — А где мои вещи? — спросил я, когда она отложила инструменты. — Сожгла, — пожав плечами она принялась что-то искать среди пестрых костюмов, среди которых я успел рассмотреть костюмы зубастой Греты, костлявого Александра и прочих моих друзей. — Так что ты предлагаешь мне надеть? — проворчал я. — У меня есть для тебя сюрприз. Еще немного покопавшись в недрах она извлекла из шкафа нечто, что сначала я не рассмотрел, но чуть позже эта вещь растоптала остатки моей души. Труска передала мне что-то объемное, завернутое в бумагу, уже изрядно потрепанную временем и обвязанное куском обыкновенной бечёвки. Я недоуменно посмотрел на неё, не понимая, что это и зачем. По её лицу я понял, что она явно начала сомневаться в моих умственных способностях. Разорвав небрежную упаковку, моё сердце упало. В моих руках лежал костюм, явно сделанный специально для меня. Пара черных брюк из плотной ткани, способной выдержать неурядицы судьбы; темная рубашка узкого кроя и красным узором в виде паутины на манжетах и в тон к брюкам жилет. Только не эти предметы гардероба ранили меня. Я смотрел на сложенный в несколько раз, измятый, но не потерявший своих красок, алый плащ. Плащ, который я так часто замечал издалека. Плащ, который я заметил вторым, после ярко рыжих волос. Плащ, владелец которого разрушил мою жизнь и которого я ненавидел. Однако, этот плащ был моим сигнальным маяком во мрачных переплетениях судьбы и чей цвет давал мне понять, что я не один и мне всегда есть кому довериться. А теперь этот плащ в моих руках, а его владелец, которого смог простить и полюбить уже нет. — Я жду снаружи, позови меня как будешь готов. Бородатая (не в данный момент) женщина вышла, а я простоял с плащом в руках, как мне показалось целую вечность, жадно впитывая ощущения гладкой кожи, которую не надеялся больше увидеть. Конечно же я понимал, что это не тот самый плащ, потому что он остался давно позади, всеми забытый в одной из заброшенных квартир в тот роковой день. Но мне хотелось думать, что мистер Крепсли просто оставил его у Труски, когда забегал к ней и вот-вот вернется за ним, попутно отчитывая меня за безделье. Мне казалось дикостью надеть его, но Труска хранила эти вещи и обижать её не хотелось. Я позвал её, когда был готов. Войдя, она улыбнулась. — Лартен попросил меня сберечь этот костюм. Незадолго до вашего путешествия с Гэвнером Пэрлом, — упоминание имени еще одного покинувшего друга сковало мое сердце, — Он планировал изменить ваше выступление, придумать новую программу и представить тебя как своего компаньона. Больше никаких помощников. Мистер Крепсли планировал передать мадам Окту своему бывшему наставнику — Себе Нилу, еще одному любителю пауков и красный плащей. Осознание того, что Лартен Крепсли был уверен в нашем возвращении в цирк уродов почти выбило из меня дух. Дрожащим голосом спросил: — Как я выгляжу? — Посмотри сам, — ответила она и подвела меня к зеркалу в полный рост. Прищурившись, оглядел себя. Я выглядел старше, вокруг моих глаз появились морщинки, напоминание о бессонных ночах, которые я пережил после смерти мистера Крепсли. Брюки были коротковаты и оголяли мои щиколотки, ноги мои остались босыми, потому что у Труски не нашлось подходящей по размеру обуви, и немного разбивали общую картину. На удивление, рубашка оказалась впору. Постоянные тренировки, сражения и внезапная чистка не помогли мне раздаться в плечах и впервые я был этому рад. Но все мое внимание оставалось приковано к плащу. Мягкая кожа висела на мне, но в этом плаще я чувствовал себя цельным, словно уже родился в нем. — Он сам решил возделывать кожу, я лишь помогла с кройкой и шитьем. Не знаю, где он этому обучился, но его век был долог. Он многое пережил и в эту вещь он пытался вложить часть себя. Он любил тебя, Даррен. — Спасибо, — прошептал я, отворачиваясь от зеркала. Труска положила твердую руку мне на голову и повернула меня обратно к моему отражению. — Ты не закончил, — сказала она. — Что ты имеешь в виду? Я видел все, что можно было увидеть. — Нет, ты не видел, — наклонившись вперед, женщина постучала по зеркалу, — Посмотри на свои глаза. Загляни в них поглубже и не отворачивайся, пока не увидишь. Нахмурившись, я пристально посмотрел в свои глаза, отраженные в зеркале, в поисках чего-нибудь странного. Они выглядели так же, как всегда, немного печальнее, чем обычно, но… Я остановился, поняв, что Труска хотела, чтобы я увидел. Мои глаза не просто выглядели печальными, в них не было жизни и надежды. Даже глаза мистера Крепсли, когда он умирал, не выглядели такими пустыми. Осознавая свой конец, он не знал печали, и его прощальные слова все еще звучали в моей голове:

Даже в смерти, я торжествую!

Теперь я знал, что имела в виду Труска, когда сказала, что живые тоже могут быть мертвы. Весь я словно выцвел и красный плащ облегавший моё тело создавал впечатление что меня заживо освежевали. Алое пятно, на безжизненном полотне. — Лартен не хотел этого, — прошептала она мне на ухо, пока я смотрел в пустые глаза в зеркале. — Он любил жизнь. Он хочет, чтобы ты тоже ее любила. Что бы он сказал, если бы увидел этот живой, но мертвый взгляд, который станет еще хуже, если ты не остановишься? — Он…он, — я глубоко сглотнул. — Пустота никуда не годится, — сказала Труска. — Ты должен наполнить глаза, если не радостью, то печалью и болью. Даже ненависть лучше, чем пустота. — Мистер Крепсли сказал, что я не должен тратить свою жизнь на ненависть, но он ничего не говорил о скорби, — быстро сказал я и понял, что это был первый раз, когда я упомянул его имя с момента вслух. — Мистер Крепсли, — сказал я снова, медленно, и глаза в зеркале сморщились, — Лартен. Мой…друг — с паузой произнес я. Теперь мои веки дрожали, и слезы собрались по краям. — Он мертв, — надломлено сказал я, поворачиваясь лицом к Труске. — Лартен Крепсли мертв! С этими словами я бросился в ее объятия, обхватил руками ее талию и заплакал, наконец найдя слезы, чтобы выразить свое горе. Я плакал долго и сильно, и солнце взошло новым утром, прежде чем я выплакался и соскользнул на пол, где Труска подложила мне под голову подушку и напевала странную, грустную мелодию, пока я засыпал. В ту ночь запомнить что именно мне снилось не удалось. Но сквозь сон мне чудились объятья и чей-то родной для меня голос шептал, что мы еще встретимся, но мне не стоит приближать это событие. Когда я проснулся окончательно, легче мне не стало. Но красный плащ на мне давал поддержку и надежду, что скоро что-то изменится.