Друзья?

Лева матерится под нос, когда угождает в еще одну лужу, провалившись под снег левой ногой. Шарф сполз, а шапку он, слава богу, не носит абсолютно никогда. Руки краснющие, как те же самые нос и щеки, потому что варежки для мальчишек, да и не могли его родители себе такого позволить. А вот лишнюю бутылку водки прикупить не забывают. Хлопов наскреб мелочь по их карманам, надеясь, что его не уличат в этой мелкой краже, иначе достанется по самый верх; прибавил некоторые сбережения и собрал сумму на приличный торт (с обильным количеством заварного крема, шоколадными фигурками, с — продавщица сказала поверить ей на слово — непромокшим коржом и сочной прослойкой. Он точно помнит, что Валера любит шоколад). С прошлого дня рождения он отложил деньги (которые ему подарили дальние, но очень хорошие и любящие его родственники. Одному богу известно, как эти деньги еще не нашли его пьющие родители) на новые вещи и принадлежности, но так их и не купил, поэтому все очень кстати. Букет хризантем должен понравиться Лагуновой. Без сигарет как без рук! А денег нет, да и питаться нужно чем-то — не каждый раз стащишь у родителей колбасу из закуски. Но это подождет, конечно, потому что предстать перед родителями своего единственного друга в хорошем свете хочется куда больше, чем затянуться на углу многоэтажки. Лева с трудом выбирается из лужи, с трудом заходит, потому что вьюга самая настоящая! Его швыряет в разные стороны, но не столь за себя страшно, сколько за презенты. Бабушка Хлопова всегда говорила, что с пустыми руками не ходят, поэтому он и захватил хоть что-то, но опирался на Валеркины предпочтения. Решил и его маме выбрать букетик, хотя он уверен, что муж чуть ли не каждый день приносит. Некрасиво получилось, конечно, с Лагуновым-старшим, но у того, кажется, и без Левки деньги себе на подарки найдутся. Когда подросток наконец-то добирается до подъезда, он трясет головой, сбрасывая шапку из снега со своих волос, а затем замечает, что его шарф куда-то запропастился. Ну и ладно! Все равно он был совсем-совсем старым. Обмороженными руками Лева набирает число двадцать четыре и букву В. — Лева, ты? — приятный голос дорого друга греет сердце Хлопова, даже и близко к нему не подбираясь. — Я. Мальчик очень-очень волнуется, дрожит и от холода, и от нервов. Кажется, скоро он переживет свой первый инфаркт. Они бывают в шестнадцать? Впрочем, все подобные и не подобные мысли отпадают, когда на пороге Валера в одной футболке темно-синего цвета (на серые спортивные штаны он правда старается не смотреть), с забавными носками с оленятами, с разбросанными в разные стороны прядями на голове. Весь запыхавшийся, аж капля со лба течет. — Проходи. — А где твоя мама? Лева косится на букет в своей краснющей руке, который, вроде как, остался в целости и сохранности. Когда Валера зовет женщину, Лагунова выходит из кухни в фартуке с маками и своими сияющими глазами смотрит на Хлопова. Тому кажется, что он встретил самого настоящего ангела. — Это мне? — женщина замечает небольшой ступор мальчика напротив, поэтому старается перевести внимание на себя. — Простите, пожалуйста. Это Вам, — Лева галантно вручает букет, заводя правую руку с тортом за спину (словно он его прячет), и замечает, что Валеркиной маме они очень нравятся. Когда ее сын горячо шепчет на ухо, что хризантемы — ее любимые цветы, Хлопов не сразу въезжает, потому что вместо крови у него вмиг электрические разряды по венам и артериям расползаются. И «Раздевайся» из чужих уст воспринимается немного иначе. Лева списывает все на переходный возраст и пубертатный период, но знает, что проблема не в этом. Сдерживаться становится труднее.

***

Пить чай в кругу Лагуновых становится еще одним самым приятным, но до жути неловким событием в жизни Левы, потому что таких людей он, казалось бы, видит впервые. Отец Валеры в меру строг, но очень мягок в кругу семьи — стоит только взглянуть на его выражение лица, когда Лагунова интересуется, как прошел его день. И, казалось бы, они почти сутки вместе, но в рассказ о дне вложены новости о том, как члены семьи себя чувствовали сегодня, что нового узнали и что планируют делать завтра. У Левы мама лишь раз интересовалась учебой. Все вчетвером они пьют горячий чай с тортом, который принес Хлопов. Отзывы только положительные. Цветами любоваться женщина так и не перестала, как это подметил мальчик. — Мам, можно Лева будет праздновать Новый год с нами? — Упомянутый в этот же момент поперхнулся ароматным чаем и хорошенько пнул друга в ногу под столом. Они это даже не согласовывали! — Конечно! Вместе веселее! Ты же не против? — окрыленная Лагунова обращается к супругу таким искренним и возбужденным взглядом, что он, кажется, согласится только поэтому, а не потому, что Хлопов внушает доверие, и не потому, что он всего лишь единственный друг их единственного сына. Отец Валерки выражает соглашение обычным кивком, а сам Лагунов-младший утаскивает шокированного Леву в свою комнату. — Ты рад? — Я тебя об этом не просил. На лице Валеры не меняется ровным счетом ничего: его извечно похоронная мина остается точно такой же. Но, судя по глазам, свою идею он полюбил раньше, чем озвучил. Как только в голове возникла, так и полюбил. — Это всяко лучше, чем ты будешь отмечать дома, — Валерка трет переносицу, прикрывает веки и тяжело вздыхает. Он так и знал. — Знаешь, давай я сам решать буду? Мне неловко есть за счет твоих родителей. Да и вообще, они могут совсем не то подумать и запретить нам общаться. Ты это понимаешь? — Хлопов хмурится до невозможности, толкает друга в плечо, выражая все свое негодование. — Лев, послушай.. — Нет, это ты меня послушай. — Почему ты такой неугомонный? — Почему ты принимаешь решения, не спросив меня? Мы же друзья, — весь накал рушится и сыпется, когда Лагунов различает всплывающее разочарование в серых радужках. — Я знал, что ты откажешься и пойдешь домой; что родители и их друзья явно не будут рады твоей компании. Тебе нечего там делать. Особенно в праздники, — своими голубыми глазами Валера находит чужие, впивается в них на небольшом расстоянии, но не выражает сочувствия и жалости, потому что знает, что друг это не любит. Хлопов вообще-то мало что не любит, и Лагунов о каждой этой вещи или эмоции знает, но иногда приходится идти наперекор. Например, как сейчас. — Родители не против. Ты им нравишься. И это не только потому, что я их оповестил о том, что.. — Ты им про мою семью рассказал, что ли?! — Да нет же. Лагунов смотрит все так же проницательно, немного надавливает, поэтому Лева чуть робеет, но не полностью поддается. Это что, новый уровень гипноза такой? — Я сделаю кое-что, и ты все поймешь, ладно? — Ладно. Хлопов чувствует, как выкатываются его глаза, когда его искусанных губ касаются чужие — теплые и крайне нежные. Когда чужой язык по-собственнически проталкивается в рот, а руки волшебным образом оказываются на бедрах Левы. Он, честно говоря, чувствует, словно его пленили. А еще он чувствует, как бешено у него бьется сердце, когда Валера его ладони кладет к себе на шею, а сам касается верхнего ряда зубов Хлопова. Лева не безынициативный — он просто плавает резиновой уточкой в ванной полного ошеломления. И надеется, что Лагунов простит и не примет это за отказ, потому что Леве очень-очень нравится так целоваться: посреди теплой комнаты, где каждый угол говорит о том, что здесь живет Валера — единственный Хлоповский друг и самая первая искренняя влюбленность. Лева чувствует, что у него даже в закрытых глазах бегают крохотные звездочки, а на кончиках волос покоится разряд во все двести двадцать вольт. Но поглаживающие движения любимых аккуратных тонких пальцев на собственных бедрах имеют расслабляющий эффект. Хлопов наконец-то касается чужих волос по своей инициативе, играется с ними так, что Валера отлипает, а затем смеется, утыкаясь носом в шею Левы. — Я понял. Друзья? — Дурак.

***

Валера отрывает листочек на календаре под фейерверки за окном и не забывает чмокнуть лежащего в его же вещах Леву в губы, купая их обоих в ярком калейдоскопе искр. Первого января Лева Хлопов чересчур влюбленный и чересчур счастливый.