Маленькая бесконечность

— Тебе нужно взять что-нибудь с собой? — буднично интересуется Метатрон у замершего посреди магазина новоиспеченного верховного архангела. Азирафель растерянно окидывает взглядом помещение. Старенький стационарный телефон на рабочем столе, на нем же полюбившаяся кружка с керамическими ангельскими крыльями и сотни, тысячи бесценных книг… Каким же бесполезным вдруг стало это все. К чему, например, телефон, когда позвонить совсем некому? Для чего нужны книги, если впечатлениями от прочитанного не с кем поделиться? — Нет, ничего не приходит в голову, — тихо отвечает ангел. Он судорожно пытается найти хоть что-то незаменимое в опустевшем магазине, но безрезультатно. Ничто не удержит. Никто не остановит. — Может все же..? Нет, ничего. Азирафель послушно следует за начальством на шумную и суетливую улицу. Сохо все так же шумен и беззаботен. Сливаются в белый шум голоса прохожих, одна навязчивая мелодия перебивает другу, пахнет свежей выпечкой и кофе. Суетится за цветастым прилавком Мэгги, наблюдает за людской суетой хмурая Нина и хозяйка французского ресторанчика то и дело снует по веранде. И лишь одна темная фигура выделяется на фоне этой какофонии своей неподвижностью. Она замерла, облокотившись о черную Бентли, да так и осталась тенью на залитом бензином асфальте. Словно человечка вырезали из цветастого модного журнала, а силуэт остался. Азирафель встречается с тенью взглядом и чувствует, как болезненно сжимается тот хрупкий насос в грудной клетке, который люди называют сердцем. Потому что ангел видит то, ради чего на Земле стоило бы задержаться на пару тысяч лет. А может быть на одну самую маленькую бесконечность. Но Метатрон уже ожидает нового архангела в лифте. Всего один шаг отделяет букиниста от жизни, о которой он всегда мечтал. От жизни, где его уважают и ценят, а не считают ничтожеством, где к нему прислушиваются. Он сможет так много изменить, став во главе вместо Гавриила. Он поможет людям искоренить зло, поможет отыскать лекарства от страшных болезней, зарыть топор войны между Адом и Небесами, очистить леса и океаны. Сделать это будет непросто, особенно в одиночку, но Азирафель справится. Он докажет Кроули, что тот был не прав. — «Двери закрываются. Вознесение.» — последний шаг сделан. Наполненный решимостью ангел преодолевает порог, занимает место рядом с Метатроном и… Не понимает, отчего слезы скапливаются в уголках глаз. Однако, ни одной слезинки он не в праве проронить. Остается только натянуто улыбаться белоснежным створкам лифта. Букинист так и не увидел, как до последнего провожал Кроули взглядом без шести тысяч лет друга, как с напускным равнодушием сел он в машину, как ударил раздраженно по кнопкам ожившей магнитолы. «Пел соловей на Баркли-сквер...». Нет никаких соловьев. Да и были ли они когда-то? Демону показалось на один миг, на одну жалкую секунду, что есть еще шанс все исправить. Когда прижался к сжатым крепко губам, когда кинулся к выходу, надеясь, что ангел остановит, когда встретился взглядом с исчезающим за дверьми лифта букинистом. Но нет. Слишком поздно. Кроули всегда опаздывает. *** «И Бог увидел, что это хорошо. Был вечер, и было утро – день третий.» (Бытие 1 стих 31) Был вечер. Третий день. И не было ничего хорошего. Кроули погряз во грехе уже на первый. Первый день сотворения мир, если быть до конца откровенными. Его точно также хватило лишь на то, чтобы по-быстренькому перетащить растения в новую-старую квартирку, а потом, не успел он и оглянуться, как люди придумали вино. Следующие шесть дней демон помнил смутно. Или тысячелетий. Одно хорошо – Шакс освободила жилплощадь. Как минимум до тех пор, пока в Лондон не потребуется вновь пристроить «своего человека». Кроули это не беспокоило. Его вообще мало что беспокоило после пары бутылок вина. Или пары десятков бутылок вина. А еще виски, коньяка, текилы, скотча… Кажется даже опустошенный пузырь водки завалялся где-то под столом. В том, чтобы быть демоном было столько же плюсов, сколько и минусов. Накладываясь друг на друга, они давали результат, которым Кроули был удовлетворен. Демон пьянел от человеческого алкоголя достаточно медленно – это, несомненно, являлось минусом. По щелчку пальцев перед искусителем возникали литры спиртного – это было плюсом. Лишь один момент слегка нарушала баланс – с каждой выпитой бутылкой щелкать пальцами становилось все труднее. — Не нужен он мне… — пьяно пробормотал демон, отхлебывая джин прямо из бутылки и морщась до бензиновых разводов перед глазами. В комнате не было никого, кто мог бы его услышать, кроме, разве что пары растений в горшках. Они все еще ютились в картонных коробках, позабытые и брошенные, не распакованные и не расставленные по своим местам. Хозяин был занят вещами более важными. — Не нужен! И прощение мне его не с-с-сдалось. Мне по должности положено быть не прощаемым. Я ведь демон. А он… А он ангел. Из этого изначально не могло выйти ничего хорошего… Наверное пару тысячелетий назад змей даже порадовался бы этому факту. Ему ведь никогда и не нужно было совершать «что-то хорошее». Напротив, за «хорошее» он мог получить от начальства неплохую взбучку. А теперь ему хотелось на стены лезть от того, что ничем хорошим в кои-то веке происходящее вокруг даже не пахло. Азирафелем не пахло. Не пахло какао и старыми книгами, не пахло свежими эклерами и винилом, не пахло белым деревом и небесной благодатью. — Идиот. Мы могли быть вместе, — фикус испуганно кивнул, соглашаясь со словами пьяного хозяина. — Я ведь предлагал быть вместе. Еще перед Армагеддоном. Предлагал улететь далеко-о-о… Демон неопределенно махнул рукой куда-то в сторону висящего на стене телевизора. Змея тут же повело, и он безвольно свесил конечность с подлокотника позолоченного, обитого красным бархатом кресла. Ноги змей забросил на противоположный подлокотник и будь Кроули человеком – его позвоночник уже попрощался бы с ним еще сутки назад, прихватив с собой печень, почки и желудок. Мозгов искуситель лишился еще до падения, а факт существования у себя сердца Кроули, как любой добропорядочный демон, отрицал. — Он и т-тогда отказался. И сказал, что я ему «не нравлюсь», — хозяин квартиры скорчил противную физиономию и заговорил высоким, писклявым голоском, передразнивая букиниста. — «Ты мне даже не нравишься!», так и сказал. Надо было лететь одному. А я как глупый мальчишка за ним побежал… С трудом демон дотянулся до полупустой бутылки виски. Рядом с ней ожидал своего часа стакан, да видимо зря. Пить прямо из горла было удобнее и эффективнее. Поморщившись и продрав красные, заплаканные глаза искуситель прошипел по-змеиному жутко: — Я его не прощ-щ-щу. Никогда. Даже если прямо с-с-сейчас он заявится на порог… Кроули был готов поклясться, что не чудесил в тот момент. Если он и сделал это, то случайно, не нарочно, бездумно. Ну не настолько же он был не в своем уме. Он был зол, пьян, подавлен и искренне не желал видеть лицо Азирафеля ближайшую вечность. Это прелестное круглое личико, чуть вздернутый носик, мягкие щеки, что так мило розовели, стоило ангелу смутиться, глаза, наполненные поистине небесной синевой и обрамленные белоснежными ресницами… Но тут в дверь постучали. Стук был робким, нерешительным, тихим. Он был похож на тот стук, который уж точно не повторится. Потому что человек, стоящий за дверью, слишком труслив, чтобы побеспокоить хозяина дома вновь. Но стук повторяется. Он становится решительней, уверенней. Нет, нарушителя спокойствия все же придется припугнуть. — Проваливай! — гаркнул Кроули и звук вновь прекратился. Блаженная тишина, пропитанная запахом виски. Нерушимая, желанная, вечная. «Тук-тук-тук» — Проваливай, кому говорю! — от громогласного голоса демона вздрогнули стены. Если и после этого незваный гость не исчезнет, искуситель будет вынужден пойти на крайние меры. «Тук-тук» — Да что б его… — прошипел хозяин квартиры, с трудом сползая с кресла. Нетвердо ступая, он направился в сторону двери, намереваясь показать наглецу фокус с преображением собственной головы в чешуйчатую змеиную физиономию с широкой клыкастой пастью. О, люди обожали эту проделку. Обожали до обморока. — Я же сказал проваливать, совсем что ли… Кроули гневно шипел, отворяя дверь. Его раздвоенный язык то и дело показывался из-за тонких губ, змеиные глаза, покрасневшие от бессонных ночей и алкоголя, вываливались из орбит, а на скулах, кажется, начала проступать темная чешуя. Жуткое зрелище. Какая досада, что незваный гость, посмевший прервать запой ужасного оккультного существа, видел это исчадие ада и в более тяжелые времена. За дверью стоял Азирафель. Стоял, виновато опустив глаза в пол и нервно теребя рукава старого кремового пиджака. Кажется, он не расставался с ним с 60-х, а может быть и дольше. В 67-ом ангел точно был в нем. И тогда он сказал: «Ты слишком быстр для меня, Кроули». А демон, дурак, решил, будто за полвека что-то изменилось. —… Ог-лох, — запоздало окончил предложение змей и будто набрал в рот воды. Есть вероятность, что святой. Он замер, вцепившись в ручку до побеления пальцев. Хотелось немедленно захлопнуть дверь у ангела перед носом и вернуться к вливанию в себя литров односолодового. Хотелось прошипеть что-то колкое и обидное в лицо напротив. Хотелось спросить: — Какого черты ты здесь делаешь? Азирафель знал, какого черта. Черта этого в разные времена звали по-разному: Змий, Кровли, Энтони. Черт сменил множество имен за более, чем шесть тысяч лет. Но как бы его не звали, он оставался все тем же демоном, который в глубине души оставался «чуточку хорошим». — Я пришел извиниться… — начал было Азирафель, как его прервал раздраженный рык. — Ну уж нет, — выплюнул демон и стремительно рванул дверь на себя. Та не поддалась, за ручку, с другой стороны, схватился испуганный букинист. — Прошу, выслушай меня! — взмолил он и потянулся к мертвенно бледным пальцам, окольцевавшим резной металлический шарик. Змей одернул ладонь, будто ее ошпарило святой водой. — Ты не стал меня слушать, с чего бы мне снисходить до этого? — брызжил он слюной, но попытки отгородиться от незваного гостя бросил. — Ни с чего, — пролепетал ангел растерянно, будто слова искусителя лишь сейчас достигли его ушей. — Ты вправе прогнать меня, не выслушав… Брови демона медленно ползут вверх, морщинка у переносицы разглаживается и сил злиться как раньше у змея непозволительно мало. Все потому, что перед ним стоит его ангел, преклонив покорно голову, говоря как бы: «бей, заслужил». А Кроули бить не хочет. Более того, он нестерпимо желает выслушать букиниста. Однако в этом змей не сознается, будет молчать и ждать. Надоело ему делать первые шаги и самому за это расплачиваться гордостью. А ждать приходится не так уж и долго. — Я виноват перед тобой, — срывается Азирафель. Голос его дрожит и говорить ему трудно. Мысли ведь нужно собрать, сложить в предложения и наружу выплеснуть. А это сложно, не помогают даже многочисленные репетиции, проведенные до этого в книжной лавке. — И не знаю, как искупить свою вину. Ты был прав. Прав насчет Небес, ангелов и демонов, прав на мой счет. Я не смогу ничего изменить, Кроули. И я снова хочу быть на нашей стороне, но пойму, если ты просто закроешь передо мной дверь. Кроули готов поклясться, что видит, как маленькие капельки катятся по розовым щекам, как ангел раздувает ноздри, пытаясь сдержать слишком громкие всхлипы. И демон не может сердиться, глядя на это. Он уже не скалит зубы, не сверкает зло глазами, не хмурит брови, только руки на груди держит, чтобы раньше времени не прижать к себе плачущего ангела. — Что-то еще? — устало вздыхает змей и Азирафель кивает, так и не найдя в себе смелости заглянуть змею в глаза. — Д-да. Есть кое-что… — бормочет он и делает шаг вперед. Кроули осознает происходящее, когда его губы окутывает приятным, мягким теплом, когда щека его становится мокрой от слез. Не собственных, к этому он привык за последние дни. Чужих. Запоздало демон понимает, что Азирафель стоит на носочках, что надо бы немного наклониться, положить ладонь на пухлую талию и ответить наконец на поцелуй. Не прождать ответа и получить отказ, а самому этот отказ не дать. И от осознания этого проспиртованное змеиное сердце позволяет себе забиться вновь. Ангел целуется просто ужасно, но это совсем не беспокоит Кроули, потому что теперь он знает – у него будет время, чтобы исправить эту кошмарную оплошность. Возможно, целая вечность. Азирафель отстраняется резко и будто бы испуганно. Его губы дрожат, а глаза наполняются слезами. Он смотрит на демона, с трудом сохраняющего невозмутимость и ждет ответа. Он не готов к отказу. Он совершенно точно не готов. — Пируэтик, — вдруг произносит змей, глядя куда-то в потолок, выше светлых кудряшек, мельтешащих под носом. — Ч-что? — всхлипывает букинист и непонимающе хлопает влажными от слез голубыми глазками. Неужели за три дня одиночества Кроули совсем сошел с ума? Но нет, скорее Азирафель выронил чувство юмора в лифте между Небесами и Землей. — Извинения без реверансов, — невозмутимо поясняет змей и наконец смотрит в ангельские глаза, улыбаясь хитро и лукаво, как прежде. — Я такие не приму. Но с танцем – подумаю. Азирафель смеется, утирая влагу со щек. Он готов станцевать «Я был не прав» еще хоть сотню раз, лишь бы Кроули продолжал улыбаться.