ce sont les règles

— Итак, леди Фурина, у вас есть возражения против заявлений защиты? Верховный судья Фонтейна строго взглянул на девушку в ложе. Их разделял с десяток метров, но даже с такого расстояния Нёвиллет прекрасно видел на девичьем лице растерянность, обиду и… страх. Чувство, которое должно быть чуждо Архонту. — Я… Э-э-э… — Фурина замялась, не зная, что ответить. «Почему всё обернулось именно так? Ну почему?!» — лихорадочно вертелось в белокурой голове. То, что началось, как превосходное, изумительное представление, сулившее ей победу в судебной схватке, кончилось полнейшим провалом! Как ей теперь смотреть в глаза этому бедному мальчику-иллюзионисту и его сестре? Как появиться на глазах у публики? И разве может называться Богиней Справедливости та, кто обвиняет своих собственных людей в порыве эмоций, не желая разбираться? Позор… Позор! Фурина краем глаза посмотрела в сторону, обдумывая последний оставшийся план — бесславное отступление, которое пока ещё имело смысл. Она успела сделать совсем маленький шажок, прежде чем твёрдый, громоподобный голос прокатился по залу: — Прошу ответить на мой вопрос, госпожа Фурина, — судья теперь смотрел ещё строже, не оставляя больше путей к отступлению, — Замечу кстати, что судебный процесс ещё не закончился. Сторона обвинения не может покинуть зал до окончания процесса. Гидро Архонт замерла на месте, буквально кожей чувствуя, как сверлит её затылок недобрым взглядом Верховный судья. Это нервировало… Собрав в кулак всю оставшуюся у неё смелость и наглость, Фурина круто развернулась на каблуках, набрала побольше воздуха в грудь и обвиняюще ткнула пальцем в мужчину, намереваясь осадить его одной лишь едкой фразой. Но она совсем растерялась, столкнувшись с тем же строгим, холодным и даже раздражённым взглядом бледно-лиловых глаз. — Но… — весь воздух будто разом вышибло из лёгких, поэтому слова прозвучали, как жалкий писк, — Вы что, читаете мои мысли? Надежда на поблажку, как и на то, что всё вдруг разрешится само собой таяла так же стремительно, как лёд на солнце в жаркий день. Глаза Нёвиллета оставались холодными и непроницаемыми, а сжатые в тонкую полоску губы так и вовсе намекали — терпение судьи подходит к концу. Фурина обречённо уронила голову на грудь и вздохнула: — Гм… Нет, у меня нет возражений. Я признаю поражение, — глаза тут же начало щипать от обиды, — Могли бы войти в моё положение и не донимать лишний раз своими вопросами. Воткнутая ею шпилька оказалась проигнорирована. Словно сквозь толстое одеяло до Фурины доносились радостные возгласы путешественника и его друзей, восторженные крики зрителей и даже голос Нёвиллета, сухо подытоживающий процесс. Всё вдруг потеряло краски, и даже всегда любимый оперный театр «Эпиклез» сейчас казался до жути неуютным и чужим… Единственное, чего сейчас хотела могущественная Гидро Архонт, это вернуться в свои покои и не выходить никуда. Желательно с сотню лет. Так закончился первый за последние годы суд, где победу над божеством Фонтейна одержал чужеземец.

***

Суд вышел на редкость утомительным. Возвращаясь обратно в город, как того требовали обязательства, Верховный судья Фонтейна выглядел так же, как и всегда: отстранённо, слегка хмуро и совершенно спокойно. Краем уха он слышал, как жители обсуждали только что прошедший суд, и то тут, то там в разговорах всплывало: — Вы видели, какой сильный дождь шёл сегодня? — мужские, женские, даже детские голоса друг за другом подхватывали эту весть и несли её по городу всё дальше. Края губ Нёвиллета приподнялись в слабой, горькой ухмылке. Конечно, дождь сегодня был силён: под стать его собственным душевным терзаниям. Разве могло быть иначе, если ему пришлось смотреть на то, как в очередной раз разбивается на миллион осколков его маленькая драгоценность? В зале суда ему даже на какое-то мгновение показалось, что никогда прежде он не видел Фурину такой растерянной, и от этого становилось в тысячу раз больнее. Иногда мужчину действительно забавляло то, как быстро исчезала бравая уверенность Богини Справедливости — в особых случаях почти по щелчку пальцев, но… Сейчас было не до смеха. Он лишь выполнял свою работу, как и всегда. Оставался бесстрастным, действовал исключительно в рамках закона и не давал поблажек ни одной, ни другой стороне. Такова была роль Верховного судьи: что бы ни случилось, продолжать шоу до конца, пока не восторжествует справедливость, и даже личные обиды самой Гидро Архонта не должны были этому мешать. Ведь в суде не было места для эмоций. Но сейчас Нёвиллет не был в суде. Возможно, именно поэтому ноги несли его прочь от обычного места работы, прочь от всех бумаг, дел и намертво въевшегося в кожу запаха чернил. Вместо этого мужчина направлялся к месту, о котором в Фонтейне слышал каждый и в которое попасть не мог никто. Покои Гидро Архонта. Фурина всегда любила сидеть повыше. Место под потолком в оперном театре «Эпиклез», обзорная площадка у входа в Фонтейн, даже сам город, построенный на возвышенности… Всё это было не просто так. Вот и покои она пожелала себе не где-нибудь, а в самой высокой башне, откуда беспрепятственно можно было наблюдать за жизнью граждан Фонтейна. В эти комнаты допускались лишь единицы из людей, особо приближенных к Гидро Архонту, да и тем требовалось сперва дождаться позволения войти. Только один человек во всем Фонтейне — нет, во всем Тейвате мог заходить в покои Гидро Архонта тогда, когда ему вздумается, не тревожась ни о разрешении, ни о времени суток. Лишь один. Когда бесконечные лифты, длинные светлые коридоры и десятки жандармов и механических солдат остались позади, а единственной преградой остались лишь двери её комнаты, Нёвиллет на мгновение замер перед ними. Вздохнул поглубже, встряхнул белокурой головой, чтобы сбросить остатки напряжения, и надавил на тяжёлые двери, заходя внутрь. Первым, что он услышал сразу после глухого стука захлопнувшихся дверей, были всхлипы. Вторым — скрип кровати, а следом за ним и шорох откинутого в сторону балдахина. Потом — лишь тишина. Из-за белых шёлковых занавесок, надёжно укрывающих постель божества, выглянуло заплаканное личико Фурины, что сейчас выглядела далеко не так грозно и величественно, как в зале суда парой часов ранее. В разноцветных глазах застыли слёзы, и неизвестно сколько их уже было пролито, прежде чем её щёчки и нос покраснели так сильно, что не оставили и следа прежней аристократической бледности. Да и гримаса обиды величия ей не добавляла… Они смотрели друг на друга всего несколько секунд. А затем Фурина снова всхлипнула, спряталась обратно за занавески и вновь заплакала — так горько и отчаянно, как мог плакать только преданный всем миром человек. Нёвиллет поджал губы. Он знал, что эта истерика и этот плач больше показательные, чем настоящие, а Фурина просто хочет заполучить немного жалости, но всё равно смотреть на её слёзы мужчине было невыносимо тяжело. Сердце будто ножом резали… С глухим стуком его плащ соскользнул на пол. Не теряя времени на слова, Нёвиллет приблизился к постели девушки, легко раздвинул белоснежные занавески и присел у края, не без сожаления во взгляде отмечая количество подушек рядом с Фуриной. Одиннадцать… Даже в тяжёлые дни это количество редко доходило до восьми, и он знал: чем больше подушек лежит вокруг неё, образуя маленькое гнёздышко, тем хуже себя чувствует Фурина. А если учесть и то, что три из них уже были насквозь мокрыми от слёз… Ох. Но она не обижалась. Не так сильно, как Нёвиллет ожидал, по крайней мере. Стоило ему только склониться чуть ниже и раскрыть руки в приглашающем жесте, как Фурина сама бросилась ему на шею — схватилась так крепко, так отчаянно, словно действительно боялась отпустить и просто потерять Нёвиллета, и заплакала ещё громче и безудержнее. Слёзы чистые, как хрусталь, падали ему на плечо, впитывались в жилет и рубашку и всё не заканчивались, сколько бы ни плакала Фурина. Верховный судья Фонтейна, который среди своего народа имел славу достаточно отстранённого, безэмоционального и подчас холодного человека, в самом деле умел быть другим. Просто… Никто более не удостоился его любви и привязанности, кроме неё — Фурины. Эксцентричной, нахальной и громкой Фурины, которая на самом деле так легко могла потерять равновесие и сорваться в Бездну, но оставалась на плаву благодаря ему. Даже удивительным казалось то, насколько легко удавалось держать идеальный баланс таким разным личностям. Воистину, противоположности имеют свойство притягиваться. Крепкие и вместе с тем нежные объятия судьи сомкнулись вокруг тельца Фурины, дрожащей от рыданий. То ли требовательно, то ли умоляюще девушка тянулась дальше. Она была лёгкой, как пёрышко, и уже через мгновение вместо своего гнезда из подушек оказалась на коленях Нёвиллета, немного успокоившись лишь затем. Сейчас ей действительно не требовались слова. Суровый Верховный судья знал, что лучше подействует кое-что другое, и не стал тянуть: его драгоценной Фурине не становилось легче. Она всё плакала, плакала и плакала, выплескивая всю свою боль и обиду, удерживаемые с того самого момента, как вышла из «Эпиклеза». Ласковые поглаживания по голове, по плечам, объятия, в которых её сжимали, словно самую любимую игрушку, и особенно поцелуи — вот что действительно помогало. Губы Нёвиллета всегда были бледными и неприметными, но только они дарили Гидро Архонту счастье. Судья целовал её в макушку, в висок, даже целовал её ледяные, дрожащие ладони за неимением лучших вариантов, и эта простая, непримечательная ласка была для Фурины самым большим счастьем. Медленно, но верно её истерика сходила на нет. Слёзы, уже и так насквозь пропитавшие рубашку мужчины, хотя бы перестали капать ему на плечо, и только редкие слабые всхлипы ещё напоминали о только что прошедшей буре. Как только Фурина отстранилась, и подняла заплаканные глаза вверх, сердце Нёвиллета снова заныло, но на этот раз не столько от боли, сколько от любви. Даже с мокрыми, покрасневшими глазами, шмыгая носом и надув губки от обиды, Фурина всё ещё была божественно прекрасна. Мужчина смахнул остатки слёз с её лица большими пальцами и медленно, словно он всё ещё сомневался, наклонился чуть ниже, прикасаясь к её губам своими. Фурина не отстранилась. Она ответила на поцелуй, хотя всё ещё была обижена — ощутимо прикусила его губу, оставляя маленькую рану, пульсирующую тупой болью. — Это больно, моя леди, — проронил Нёвиллет, как только ему позволили вздохнуть. — Хмпф! — она фыркнула, — Уверена, совсем не сравнить с болью, которую чувствую я! Нёвиллет знал, о чём она собирается заговорить. О чём же ещё, если не о сегодняшнем суде? Тогда, сидя в зале, он прекрасно видел все чувства и эмоции, багровой краской написанные на лице его богини и в глубине души желал помочь ей, утешить, но, увы, не мог. Таковы правила Фонтейна. Таковы правила игры в зале суда. И всё-таки он продолжил, позволяя бедной девушке пожаловаться на всё то, из-за чего она пролила столько слёз: — Расскажите, — вкрадчиво прошептал он, целуя холодную ладонь Фурины, — И тогда мы сможем сравнить. — Я опозорена! — тут же запричитала та, — Я должна была одолеть этого путешественника ещё в нашу первую встречу, устроив грандиозное шоу, но я… Я не сумела победить даже в зале суда! Ещё и обвинила собственного гражданина… Это непростительно! — Никто не мог знать, что дело примет такой оборот, моя леди, — Нёвиллет успокаивающе шептал ей на ухо слова, в которых она действительно нуждалась, — Даже я. — А ты…! — сменившийся тон её голоса намекал на то, что её злость уже исчезла. Осталось лишь упрямство, — Ты даже не дал мне уйти незамеченной, чтобы избежать этого позора перед зрителями! — Таковы правила суда, — мужчина оставил ещё один поцелуй на раскрасневшейся щеке, — Моя леди, вы же знаете, что я не мог поступить иначе. — Знаю… — проворчала Фурина, — Просто… Продолжения не последовало. Только усталый, раздраженный вздох. Гидро Архонт понимала, что Нёвиллет не виноват: он просто играет по правилам, созданным ею, и каждое заседание суда проводит с исключительным профессионализмом. Сколько раз Верховный судья спасал невиновных от несправедливого приговора, просто не позволяя Фурине поддаться эмоциям или вмешаться в процесс? А сколько раз спасал её саму, когда она заходила в тупик, запутавшись собственным напускным фарсом? Бесчисленное количество раз! Неважно был ли суд в Фонтейне представлением или по-настоящему серьёзным процессом, Нёвиллет играл свою роль потрясающе. Так было ли правильным обижаться на него за это? Ещё раз вздохнув, Фурина устроилась поудобнее в чужих руках и подставила для поцелуя вторую щёку, незамедлительно получая желаемое. А потом ещё раз, и ещё, и ещё… Обида, пусть даже настолько сильная, исчезла быстро, и теперь Гидро Архонт могла позволить себе насладиться любовью и нежностью, которые предназначались только ей и никому более. — Я всё равно опозорена. Не знаю, как людям на глаза показаться… — прошептала она, вырывая Нёвиллета из полудрёмы. За окном была уже глубокая ночь. — Всем свойственно ошибаться, моя леди. Даже Архонтам, — добавил он, чувствуя, что Фурина хочет возразить, — Я прошу вас быть более… спокойной на следующем заседании. Больше слушайте, меньше говорите, тщательно обдумывайте то, что собираетесь сказать. Не позволяйте эмоциям взять верх над разумом. — Тебе легко говорить… — девушка снова надула губы, — Я стараюсь. — Я знаю. Именно для этого я сижу в зале суда, — щёки Фурины порозовели, когда она вновь почувствовала прикосновение губ к макушке, — Не волнуйтесь, моя леди… Даже если вы допустите ошибку, я не дам вам пойти ко дну. — Хмпф! — она улыбалась, — Лучше бы тебе сдержать своё слово. Какой бы упрямой её ни считал Нёвиллет, Фурина действительно умела признавать свои ошибки и учиться на них. «Вот увидишь, завтра в суде я буду такой собранной, что у тебя челюсть упадет!» — мысленно пообещала она спящему мужчине, прежде чем сама медленно провалилась в сон.