Ты

      Ты — мужчина с тяжелым прошлым и отсутствующим выражением лица. Быть может, ключевую роль в его образовании играет плотный корпус укрытого винтами (порой я думаю о том, что зол ты именно из-за них: они выглядят так, будто вкручены в твой череп сквозь эту баллистику) куска пуленепробиваемого кевлара или почти мертвая синева глаз, обрамленная покрасневшей склерой. Быть может, у тебя просто отсутствует само лицо.       Что он делал с тобой, напомни? Знаковый штык-нож от автомата Калашникова в своей модернизированной версии, электрический кабель, сломанная зиппо с отсутствующей крышкой, чей аромат серы врезался в твой мозг вместе с ощущением жирного от масла фитиля на наслоении ороговевших тканей вместо левой щеки? Скрученный стальной тросик, кипятильник, окурки от «Мальборо», пара обломанных игл, стекляннаякрошка от бутылки, портновские ножницы, оэтичертовыножницыберцытебяведьбилидаязнаюбилиполицупеченипочкамшилонагретоенадтойсамойзажигалкойтыдолженсказатьмнетыдолженсказать…       Ты должен сказать мне что-то, но вместо этого обращаешь тяжелый взгляд вдаль, неуютно вжимая покрытую голову в плечи. Я продолжаю смотреть в твою спину так, будто мой взгляд имеет сакральное осязание и вот-вот оторвет твое тело от обшарпанных перил, заставляя вновь и вновь поощрять, щекотать мой больной голод по драматическим событиям.       Так, по крайней мере, на русском шепчет тебе щупленький Никодим, несмотря на то, что отношения с «Химерой» у ваших ребят стабильно держались в позиции нейтралитета. Я понимаю по-русски и, кажется, не нравлюсь вашим ребятам. Меня это никак не заботит.       «Сева», — голос у тебя хриплый и иногда к основной своей тираде я добавляю вопрос о том, был ли он таким всегда: быть может, это еще одно напоминание о том, что сотворил Захаев? Настолько громко ты кричал? Держался ли как настоящий мужчина? А может твои связки были подрезаны искусственным путем? Воплотимость последнего суждения ставится под явный вопрос, но своей фантасмагоричностью приятно греет низ живота, — «Отвали от меня».       Я не отвечаю тебе ничего, потому что «отвали от меня» явление явственно цикличное: ты мог повторять и повторять с разной громкостью, если был не в настроении на разговоры подобного плана. Даже если я ничего не говорил вслух. Ты просто знал о том, что если дашь мне открыть рот в определённый момент (могло ли у тебя выработаться чутье на мое любопытство?) — не оберешься гадостливых неприятностей в виде липкости задаваемых вопросов, даже если иногда, лишь иногда, умудрялся пресекать их на корню.       Они такие же, как сальный фитиль той зажигалки. Но, в отличии от него, тонкую масляную пленку ты чувствуешь не на одной щеке; по всему телу. Иногда в твоих глазах читается немое сравнение меня с ним — виной тому пытливость и страсть, с коей я подхожу к ней. Я все еще хожу по земле, избегая твоего взгляда на тех, кто напоминает тебе определённую личность (скажи мне, что с ними?) и делаю вывод: ты сравниваешь, но так и не находишь схожести. Я не похож на него. Я настойчивее.       Огни вдалеке угасают и ты больше не смотришь в их сторону. Теперь, обернувшись, лицезреешь последний: тот, что был в моих руках, стлев до неприглядного окурка в последний раз рассыпал искры сталкиваясь с влажной, чуть белесой от налета плотью. Язык. Когда я тушу его об язык, твои брови секундно взмывают ввысь. На этот вечер наш невербальный разговор, состоящий из твоего «отвали» и моей надсадности объявляется оконченным. Точка тлеет обожжённой плотью и я даже не морщусь. Теперь озабоченным выглядишь ты.       Ты. Мужчина с тяжелым прошлым и отсутствующим выражением лица. Когда в нем что-то меняется, я безошибочно знаю: это убьет нас обоих рано или поздно.