О кроликах и вдохновении

— Красивая картина. Слова Джейса разбежались кругами по воде ее самодостаточного безразличия, и Мэл мысленно отчитала себя за эту глупость. Мама никогда не комментировала ее работы. Смотрела и видела их — Мэл каждый раз чувствовала, как ее взгляд отмечает очередной холст — но ничего не говорила. Раньше Мэл думала, что результаты недостаточно хороши, пробовала иначе, по-новому, снова и снова. Пока наконец сама не была довольна так, что это читалось по лицу и влюбленное наивное биение сердца, наверное, было слышно еще за дверью. Что было очень глупо, ведь ее предупреждали: следует быть лисицей и волком, а не кроликом. Мама встала перед картиной, как перед достойным соперником. Рассматривала ее долго и молча. И, конечно, победила одним ударом. «Это разве похоже на гавань?». Она спросила почти сочувственно, как, наверное, говорила бы с сумасшедшей. Но ведь да, это была гавань, где пахнет солью и кричат чайки, и их с братом следы сыпуче искрятся на белом песке, и солнце играет на запрокинутом лице мамы, как будто забывшей на минуту о том, чтобы с чем-то бороться. “Я подарю тебе весь мир, дитя мое”. Но ведь и она тоже хотела сделать такой же подарок, дарила ей свой мир! Что ж, не все подарки нужны получателю. Такова жизнь. С тех пор она никому не показывала свои работы, не обсуждала их и не ждала впечатлений. Это были ее моря, ее древние крепости и ее небо. Ее ночные кошмары. И если кто-то из ее мужчин воображал, что разбил ей сердце, то даже первый уже опоздал. Она не ответила на его похвалу, но Джейс не оставил тему. — Что это за место? — спросил он. — Бессмертный бастион Ноксуса. Таким я его помню. Джейс выпрямился, подался к картине. — Ты сделала это по памяти? «Хорошая память, как у отца», нередко подмечала мама. Мэл подозревала, что отчасти потому так любит свое увлечение, что его мать никак не могла присвоить. Хорошая память, как у отца, быстрый ум, как у деда, “выдержка на славу, моя школа”... Но не было никого в их роду, кто брался за кисти и краски. Это принадлежало только ей. — Ты ведь тоже помнишь свои любимые места, — ответила она Джейсу. Тот подошел к картине. — Но нарисовать бы не смог. Как ты так… так делаешь? — Он провел рукой над холстом, не тронув, но Мэл показалось, она собственной кожей ощущает идущее от его ладони тепло. — Я стараюсь изобразить то, что чувствую, а не то, что вижу, — сказала она. — Хотел бы я так рисовать. — Я думала, в лаборатории у вас достаточно рисования. Чертежи хекс-врат — настоящее высокое искусство. Джейс неуверенно улыбнулся, и Мэл хихикнула, удивив сама себя. — Это шутка. Я не только рисую, я иногда шучу. Такое случалось редко — этот талант был занят ее братом. — Что бы ты написал? — спросила она с неожиданным интересом. — Тебя, — тут же выдал Джейс, и она усмехнулась, чуть откинув голову, скрестив залитые солнцем ноги. — И что же ты чувствуешь, когда меня видишь? Взгляд Джейса скользнул знакомым путем, она сама отметила его на себе черно-бело-золотыми мазками вырезов и украшений, но сказал он не то, что обычно говорили другие: — Вдохновение. К собственному изумлению Мэл отвела глаза, застигнутая врасплох, как самый глупый кролик на свете. — В таком случае не будем упускать момент! — Она встала и деловито перебрала свои кисти и альбомы. — Я не пишу портреты, но мы можем попробовать пейзаж. Какое у тебя любимое место? — Я хорошо помню только лабораторию. — Джейс со смешком развел руками. — Мы столько сидели над ее чертежами!.. Мэл посмотрела на него с ей самой не до конца понятным азартом. — Ты любишь это место не в проекциях и дюймах, — сказала она. — Закрой глаза, вспомни. Джейс подчинился, сдвинул брови с до смешного старательным усердием отличника Академии. Мэл следила за его лицом с тихой любопытной жадностью, как будто по-детски подглядывала за чем-то запретным и чужим. Он улыбнулся, и она спросила, опоздав на секунду: — Что ты помнишь? — Запах как после грозы. Бумага такая белая, что глазам больно, и не терпится начать что-то новое. Но и просто смотреть тоже можно вечно. Это… такое же чувство, когда получается фокус: мы сделали это!.. Радость замерла и погасла под тяжестью этого “мы”: очевидно, он вспомнил про больного друга. По его лицу слишком легко читать для советника. И слишком хочется — красивую книгу приятно держать в руках. Мэл легонько погладила его по щеке. — Вот это и нужно изобразить. То, какого цвета и формы получившийся фокус. — Трогать ее инструменты не позволялось даже Элоре, но она наклонилась и, подняв с пола палитру, протянула ему. — Хочешь попробовать? Если сосредоточишься, конечно. Джейс поспешно вернул взгляд от ее декольте уместно выше. — Ты меня отвлекаешь. Она весело приподняла брови. — Кажется, ты сказал, что я вдохновляю. — Ты делаешь все и сразу. Как тот… какой-то император. Мэл сдержала улыбку. — Один знаменитый живописец утверждал, что следует опасаться тех, кто равнодушен к красивой женской груди, — сказала она, и Джейс засмеялся, наклонил голову мальчишески лихо и смущенно. — В этом смысле я полностью благонадежен!.. Она это нарисует, неожиданно решила Мэл. Его, этот день. И никому не покажет, конечно. А может, повесит в парадном зале и будет наслаждаться тем, что все увидят, но не смогут им обладать, этим теплым, горящим, смеющимся светом. Да, она не пишет портреты, но, возможно, раньше у нее просто не было вдохновения.