Оковы

Боль. Жгучая боль поглощает все тело, вгрызаясь раскалёнными иглами сразу везде. Проникает сквозь кожу до самых костей, не оставляя за собой ни одной связной мысли. От этой боли сводит каждую мышцу одновременно ноющей болью, что не отступает, и острыми вспышками точечно по всему телу. Боль. Звон цепей с трудом проникает сквозь туман в голове, будто уши заложило ватой, но Лето знает — это не вата. Это в голове пульсирует кровь, приливая от очередной вспышки боли. Она шумит в ушах гулким частым пульсом, отдаваясь глухим звоном. Эльф уже много часов стоит так — на коленях, в кандалах и с выкрученными руками. Лопатки давно перестали болеть — эта боль несравнима с той, что последовала с первым напевным заклинанием Данариуса. По лицу стекают капельки пота, обжигая потрескавшиеся губы едким нестерпимым зудом. Но это ничто. Эту боль Лето даже не замечает, как не замечает он и жжения от таких же капелек по всему телу, когда они соскальзывают по свежим бело-голубым меткам из лириума и чистой магии. — Ты доволен, Лето? — Данариус крутит в пальцах странный прибор, состоящий из нескольких игл и пробирки с лириумом. — Ты пожертвовал собой ради науки, ради моего успеха! Об этом будут говорить веками в каждом уголке Тевинтера! — Я делаю это… не ради твоих… экспериментов… хозяин… — выдыхает с хрипом эльф. Он делает долгие паузы между словами, чтобы дышать, и сглатывает слюну. Она густая и с привкусом железа, липнет к языку и горлу, формируя ком. Дыхание снова сдавливает. — Ах да! — магистр притворно вздыхает. — Твоя сестра и мать. Не волнуйся, мой драгоценный волчонок, я сдержу свое слово. Теперь они свободны и могут идти, куда им захочется, и делать то, что придет им в голову. Данариус подходит к Лето вплотную. Несколько минут он смотрит на распятого цепями эльфа, чьи волосы побелели от боли и магии. Сутки назад эти волосы были такого насыщенного черного цвета, словно между ними таилась бездна. Магистр заводит руку к затылку Лето, зарывается пальцами в его волосы. Собрав их в крепкий хвост, он тянет руку и запрокидывает голову эльфа назад. Убирает влажные от пота пряди челки со лба. — Осталось сделать три крохотные метки на твоем упрямом лбу, Лето. — хмыкает магистр. — И всё закончится. Боль снова пронзает все тело. Трескучим электричеством блуждает от место прокола по всем до единой метки, что уже были на теле. Кожа на лбу туго натянута, Лето ощущает вибрацию каждый раз, как игла пронзает ее. Ему кажется, что он чувствует течение лириума под кожей, как он проникает в сосуды и вены, впитывается в каждую клетку. Сжигает их изнутри, внедряясь, словно паразит. Из горла не вырывается даже крика — голос безнадёжно сорван — а только хрипы и стоны. Сознание ускользает, меркнет, но не проходит и секунды, как оно вспыхивает алым. Слух улавливает напевное заклинание, которым магистр завершает обряд. — Как жаль, что ты не вспомнишь того, что было до сегодняшнего дня, мой дорогой Фенрис. Теперь это будет твоим именем. — Данариус отдает слуге инструмент. Эльф смотрит перед собой мутным взглядом, лишенным осмысленности. Из-под носа к губам стекает тонкая струйка крови. — Как прикажет… господин… — хрипло выдыхает Фенрис. Он не помнит кто он. Не знает где он. Смутные очертания воспоминаний говорят лишь о том, что он раб и принадлежит этому человеку. Но где-то глубоко внутри тлеет крохотная искорка, пульсирует в такт боли, что пронзает тело до сих пор, хоть обряд и остановлен. Фенрис прячет эту искорку еще глубже, но — не игнорирует. Однажды он даст ей разгореться. Однажды он вспомнит.