Прогулка

Это утро началось для Гастера, так же, как и всегда. Впрочем, стоило заметить, что его пробуждение некоторым могло показаться немного странным, но почти за десять лет ученый уже привык к такому, принимая, как данность. — Пап! — где-то над ним послышался высокий детский голос, и через пару секунд он почувствовал, как что-то слегка трясет его за плечо. — Просыпайся, ну пап! Гастер чуть улыбнулся, разлепив сонные глаза. Правда, сперва он не увидел ничего, кроме ярко-красной ткани, которая заслонила все лицо. Но даже этого было достаточно, что бы понять, кто прямо сейчас пытается его разбудить. — Доброе утро, Папирус. — поздоровался Гастер, слегка при обнимая сына за плечи. Тот довольно захихикал. Не было никакой нужды удивляться тому, что он зашел к нему в комнату в столь раннее время. Чаще всего выходило так, что именно Папирус поднимал с постели и старшего брата, и отца, а потому такое уже принималось, как должное. — Все, вставай! — через пару минут сказал он, стараясь поднять Гастера с кровати, сжав его ладонь. В голове ученого невольно всплыл вопрос, почему Папирус выглядит таким радостным, и только через пару минут вспомнил. Недавно он пообещал сыновьям, что покажет им одно довольно интересное место, и, должно быть, именно по этой причине Папирус поднял его так рано. А раз уж пообещал, значит, нужно держать слово. — Спасибо, сынок. — Гастер тепло улыбнулся, садясь на кровати. — Санс уже встал? — Неа. Пусть спит. — мальчик помотал головой из стороны в сторону, а Вин незаметно прищурился. Братья часто так прикрывали друг друга, но уже через пару месяцев он заметил одну странную закономерность — никогда такие фразы не говорились просто так. Судя по всему, Санс опять зачитался до ночи… Кажется, ему самому уже пора взять отпуск месяца на два… — Хорошо. Разбудим его чуть позже, ладно? — Гастер понизил голос до шепота, а Папирус кивнул, прижав палец к губам. — Спускайся пока на кухню. Мальчик только что-то тихо пробормотал, осторожно двинувшись к выходу. И выглядела эта картина довольно забавно, поскольку Папирус шел на цыпочках, явно стараясь не издавать лишнего шума. Гастер улыбнулся чуть шире, когда дверь за сыном закрылась. Даже спустя четыре года он все равно не мог не умиляться таким, казалось бы, незначительным моментам. Конечно, Санс с Папирусом еще дети, что с них взять, но почему-то очень приятно видеть, как они заботятся друг о друге. Пускай даже в таких мелочах. Выходя из комнаты, Гастер, чуть прислушавшись, уловил какие-то странные, тихие звуки, идущие из кухни. Они чем-то походили на звон посуды, и… смех? Стараясь не думать о том, какие сюрпризы сыновья могли преподнести ему в этот раз, Гастер тихо спустился на кухню, но, заглянув в проем, кашлянул, скрывая смешок. Перед ним открылась довольно забавная картина — Санс сидит на холодильнике (и как только он умудрился туда забраться?), и, прикрыв рот ладонями, тихо хихикает, в то время как Папирус ходит по комнате, недоуменно задрав голову вверх, и, кажется, не понимая, откуда вообще исходят эти звуки. — Пап, а что это? — обратился к нему мальчик, поправляя шарф, и все еще оглядываясь по сторонам. — Не имею ни малейшего понятия. — Гастер подмигнул Сансу, но только так, что бы Папирус этого не заметил. — Давай займемся поисками этого загадочного явления чуть позже, хорошо? А пока… не хочешь помочь мне с готовкой? Папирус кивнул, и в его глазницах заплясали искорки любопытства. Он часто наблюдал за тем, как отец или брат что-то делают, и недавно Гастер позволил помогать ему в некоторых вещах. Пускай понемногу, но начинает учиться, тем более, что такие навыки ему в дальнейшей жизни точно не повредят. — Хорошо. — спокойно сказал Гастер, подходя к столу. — Пожалуйста, можешь подать мне молоко? Подожди, подожди, — Вин положил руку Папирусу на плечо. — не прямо сейчас. — А почему? — Давай подождем, пока твой брат с холодильника слезет. — с некоторой иронией предложил Гастер, глядя под потолок поверх очков. Папирус, на чьем лице пару секунд было написано явное недоверие, посмотрел туда же, куда и отец, но был слишком мал для того, что бы увидеть верхушку холодильника, а потому, поднявшись на стул, тут же недовольно воскликнул: — Санс! Это не смешно! Слезай! — Папирус скрестил руки на груди, всем своим видом выражая недовольство. Старший же в ответ на это только расхохотался, и, может быть, упал бы, если Гастер не поймал его. — Сынок… не злоупотребляй телепортацией, пожалуйста. Ты ведь уже знаком с последствиями? — тихо, но отчетливо сказал он, обращаясь конкретно к Сансу. На самом деле, он не был уверен, стоило ли вообще обучать сына этой способности, но решение было принято именно тогда, когда сам Санс настоял на этом. Однако, Гастера все равно напрягало, что мальчик хочет иметь такое умение в довольно юном возрасте, а потому рассказал о последствиях почти сразу же, стараясь таким образом хоть немного, но предостеречь его. Санс, выслушав это короткое наставление, кивнул, и на его лице было написано несколько серьезное выражение; что уже довольно необычно. Однако, оно мигом испарилось, стоило только Папирусу дернуть брата за толстовку, обратив на себя внимание: — Санс! — Что такое, Папи? — Ты не будешь больше так делать? — в его тоне слышалось беспокойство, которое еще и подтверждалось тем, что он никак не мог перестать крутить в пальцах край свитера. — Ты пораниться можешь… — Тише, тише. — Гастер опустился на колено, положив руку Папирусу на плечо. — Не переживай, хорошо? Никто ведь не хотел тебя расстроить. Можете обсудить это чуть позже, если захотите. — предложил он, глядя на обоих сыновей по очереди. — Не а. — Папирус покачал головой, взяв брата за руку. В этот момент тишина в комнате переменилась, став какой-то особенной, проникновенной. Казалось, что братья, только глядя друг на друга, ведут какую-то очень важную, невербальную беседу. И Гастер просто не имел права прервать их. — Все хорошо уже. — через несколько минут продолжил за брата Санс, беря из холодильника нужную бутылку, и отдавая ее Папирусу. Тот же, в свою очередь, передал ее отцу с самым счастливым видом. «Отлично». — заметил Гастер про себя, при этом улыбнувшись. Его просто не могло не радовать такое хорошее начало дня. И, казалось бы, не произошло ничего такого, но было просто приятно, что они все… вместе делают что-то. От этого почему-то появляется такое чувство где-то внутри. Что-то теплое, растекающееся по костям, по всему твоему существу… На его счастье, за время готовки не произошло ничего травмоопасного. По крайней мере, никто из мальчиков не поранился, что уже не могло не радовать. Судя по всему, урок о том, что пока что им обоим не стоит иметь прямых дел с плитой и сковородкой, что Сансом, что Папирусом, был усвоен. Однако, поведение сыновей Гастера немного удивило. Оба сидели, будто с головой погрузившись в чувство радостного предвкушения чего-то неизвестного, даже захватывающего. Они ни разу не видели того, что отец собирался им показать, так что понять можно было, пускай Гастеру и казалось, что в этом деле далеко не все так просто. Покончив с завтраком, ученый поднялся из-за стола. — А нам выходить уже надо? — спросил Папирус, вытирая испачканные в сиропе руки. — Не торопись. — Санс опередил отца, убирая со стола посуду. — У нас ведь есть время еще? — он вопросительно глянул на отца. — Да, конечно. Нас никто, и ничего не ждет, так что спешка сейчас не имеет как такового смысла. — ответил Гастер, снимая с крючка шарф, и повязывая его на шее. Папирус недоуменно глянул на него, будто точно не знал, как воспринимать эти слова. Ученый только улыбнулся, похлопав сына по черепушке: — Не переживай. Сегодня никаких ограничений по времени у нас нет, так что успеем мы в любом случае. — Погоди! Если ограничений по времени никаких нет… — окликнул его Санс, уже натягивающий плащ. — Восемь. — ответил Гастер, коротко вздохнув, и глядя на сына поверх очков. Тот расширил глазницы, всем своим видом выражая удивление. — Пять за внимательность, четыре за хитрость. И минус балл сверху за порчу собственного здоровья. Спать вы все равно ляжете в десять вечера. Санс отвел взгляд, и по его выражению лица ученый мог чуть ли не прочесть фразу: «это же должно было сработать…». Но, видимо, не в этот раз. Гастер не находил ничего странного в том, что сын, по крайней мере, пытался более-менее легальным способом сбить себе режим так, что бы это после не каралось для него самого разговором о недосыпе (а с этой темой Гастер, как Королевский ученый, к своему сожалению, был ознакомлен просто отлично). Ничего примечательного пока не происходило, но он абсолютно точно знал — такая своеобразная тишина продлится ровно до тех пор, пока все трое не выйдут за дверь. Оно и ясно — Санс с Папирусом нечасто бывали в Водопадье, а одну из его «визитных карточек», так и вовсе никогда не видели. Гастеру оставалось только строить догадки о том, сколько времени займет их маршрут хотя бы в одну сторону. По идее, около часа, но вот странное чувству в груди и опыт подсказывали — ошибся ученый раза в два, а то и три. — Все в порядке? — не силах сдержать улыбки, спросил Гастер сразу у обоих сыновей, вид у которых был такой, как будто этой минуты они ждали всю свою жизнь. — Готовы? — Ага. — Санс коротко кивнул, беря брата за руку, пускай тот и пытался как-то отнекиваться. — А нам долго идти нужно? — Не слишком. По крайней мере, нам не придется погружаться в Водопадье слишком глубоко. — чуть улыбнувшись, ответил Гастер, закрывая за ними дверь. Старший тихо прыснул, в то время как младший несколько недоуменно переводил взгляд то на одного, то на другого, очевидно, не поняв каламбур. Но, может, оно и к лучшему. Ученый улыбнулся, похлопав Папируса по черепушке: — А что ты сказал сейчас? — спросил мальчик, идя по обочине небольшой дороги, по щиколотку увязая в сугробах. — Не важно. Ты еще не дорос до того, что бы понимать такие шутки. — просто ответил Гастер, при этом подмигнув Сансу. Тот улыбнулся, кажется, решив последовать своеобразному примеру брата, пойдя за ним по сугробом. Ученый не мог не усмехнуться. Вроде, мелкая, но забавная деталь, которую он заметил за эти годы. Почему именно вообще многие дети так ходят? Именно не по дороге или тропе, где тебе ничего не мешает, а по обочине, по сугробам? Ну вот как вообще работает детская логика в таких моментах? Когда они дошли до Водопадья, окружение резко сменилось с холодных и белых тонов на спокойные, сине-фиолетовые оттенки. Лишь в самом начале, на земле, можно было увидеть тонкий, почти растаявший слой снега. Такой резкий контраст… Впрочем, Гастер не без причин находил именно эту область Подземелья одной из самых интересных. — Смотрите! — Папирус протянул руку к стене, дотронувшись до полупрозрачного, зеленого кристалла, который излучал мягкий свет. — Оно красивое… — Пап, а почему он светится? — продолжил за брата Санс, внимательно разглядывая его находку. Гастер уже открыл было рот, но очень быстро понял, что слова «из-за химической реакции люциферина и люцифераза» сыновья не поймут от слова совсем — слишком малы еще, что бы разбираться в сложных научных терминах. Он незаметно вздохнул; привычка, сформировавшаяся за годы работы, иногда раздражала, ибо пытаясь вспомнить определение чего-либо, Вин понемногу начинал уставать. Вместо этого ученый ответил, стараясь говорить просто: — В них живут особые бактерии, которые, находясь в темноте, и контактируя друг с другом, излучают этот свет. — пояснил он, и Папирус резко одернул руку. — Что такое, дитя? — Оно вредное! — ответил мальчик, и, глянув на отца, пояснил: — Ну, ты сказал «бактерии». А до этого говорил, что они плохие. — Не все. Среди них тоже есть хорошие. — Санс взял брата за запястье, и на лице Папируса появилось некоторое недопонимание. «Как это — у них свой мир там есть?». Гастер же улыбнулся. Очень приятно видеть, что его уроки не прошли следом. — Этих кристаллов в Водопадье довольно много. — продолжил ученый, продолжив идти, при этом замедлив шаг. — Они — почти как визитная карточка этого места, ко всему прочему, очень дорогая. Особо сильно их ценят художники и прочие деятели искусства. Если раскрошить кристалл, добавить эту пыль в специальный раствор, а после — в краску, то она начнет переливаться и неярко светиться. Довольно интересный эффект… Дети на пару секунд остановились. Санс с любопытством смотрел на отца, а Папирус же прикрыл глаза, будто стараясь представить, как вообще выглядит подобное произведение. — Ты их изучал? — спросил старший с неприкрытым интересом. — Немного. Просто стало интересно, в чем причина их немалой цены. — заметив вопросительный взгляд сына, Гастер продолжил: — Именно светящиеся кристаллы считаются редкостью, из-за того, что почти не встречаются, и очень долго растут. И поэтому они так ценны — добывать их можно только раз в десять-пятнадцать лет, да и количество дает о себе знать. Ученый улыбнулся. Контраст между Сансом и Папирусом в этот момент сильно его позабавил, ибо один из братьев смотрел на отца с сильнейшим любопытством, которое чуть ли не буквально светилось у него в глазницах, в то время как второй явно не до конца понимал такой реакции, и, казалось, не понимал вообще смысла того небольшого рассказа, но ведь и обязан не был. Дальнейшие минут тридцать не были чем-то особо примечательны. Гастер уже давно привык к тому, что буквально все его прогулки с сыновьями можно описать одним очень простым примером: (70 — 20) — 10. Итого — сорок шагов в минуту, поскольку что Санс, что Папирус были гораздо более… внимательны к окружению, нежели он. И по этой причине, стоило им заметить нечто интересное или необычное, как тут раздавалось: «пап, смотри, что я нашел!», или «пап, а что это?». Гастер не мог винить их за это — они оба дети, и само собой, что им интересна окружающая их среда. Ученый просто радовался одному этому факту, как и тому, что Папирус с Сансом хотят поделиться с ним. Да и смысла-то от этих упреков… Он не считал, сколько времени ушло у них, что бы добраться до нужного поворота. Что-то внутри него радостно затрепетало; и за прошлые несколько дней, и за это утро Гастер уже услышал, как минимум, десятка два вопросов, примерно одного содержания: «А когда мы уже придем? И куда?». Вин улыбнулся, взяв обоих сыновей за руки: — Не переживайте, мы уже почти на месте. — с некоторой усмешкой сказал он, глядя на лица мальчиков, которые выражали явное нетерпение. — А «почти» — это сколько идти еще? — спросил Папирус. Однако прямого ответа он не получил; вместо этого Гастер резко остановился. Дети, кажется, собирались спросить, в чем дело, но вместо этого прислушались. Оно и понятно. Совсем неподалеку слышался плеск воды. Да, для Водопадья это не было чем-то необычным; название этой области более чем полностью оправдывало себя. Но конкретно этот звук отличался, будучи более звонким и чистым, словно даже поющим. Санс, чуть прищурившись, пошел в том направлении, в котором слышался звук. Ученый не спеша двинулся за ним, чего явно нельзя было сказать о Папирусе: он подбежал к брату, ухватив его за край толстовки. Гастер улыбнулся, пройдя за ними, и вдохнув прохладный воздух. Даже не открывая глаз Вин прекрасно мог увидеть открывшуюся перед ним картину: все чинно, мирно, и так спокойно… И посреди площади величественно возвышается фонтан… — Он красивый… — тихо прошептал Папирус, подойдя к сооружению, и проведя ладонью по резным, каменным краям. Санс же стоял возле стены, высоко задрав голову, пытаясь прочитать одну из скрижалей. Лицо Гастера на мгновение приняло скептическое выражение, и он незаметно вздохнул. Даже сейчас, после стольких лет, было несколько больно вспоминать о той войне, в которой сам принимал участие. Повезло хоть, что не умер — отделался лишь шрамами на черепе. Но вспоминать об этом уже не стоит — что толку, если погибших уже нельзя вернуть? Не все Монстры пали — это уже успех. — Пап! — ученый услышал голос Санса, и после понял, что его дергают за полы пальто. — А что тут написано? Мальчик указал рукой на табличку, что красовалась на фонтане, и которую с превеликим интересом рассматривал Папирус, явно пытаясь прочитать надпись. Гастер поначалу не понял вопроса, но после заметил на скрижали знакомые буквы и слова. «Латынь…» — промелькнуло у ученого в голове. Когда Монстров заточили в Подземелье, очень много кто знал этот язык, иногда даже лучше английского. Но со временем, что не удивительно, мода на латынь канула в небытие. — «В честь нового, великого, возводящегося королевства. Королевства Монстров». — Гастер даже не взглянул на табличку; эту надпись он и без того знал наизусть. Часто отдыхал здесь после работы. Атмосфера не только площади, но и самого Водопадья очень помогала разгрузить голову — тишина, спокойствие, и ничего, кроме журчания воды, да бесконечного потока мыслей, льющегося так же, как и река неподалеку. — Его тут построили, когда вы начали тут жить? — предположил Папирус, не отводя взгляд от тонких, серебристых струй. — Немногим после, когда Новый Дом уже был возведен. — пояснил Гастер, поднимая сына на руки, что бы помочь ему залезть на край фонтана. Эдакий своеобразный символ «нового начала», или чего-то в этом духе. Папирус выбросил ладонь вперед, как бы пытаясь дотронуться до воды, но был слишком мал для того, что бы хотя бы дотянуться до нее, и поэтому, медленным шагами двинулся по краю, стараясь идти крайне осторожно, что бы не упасть, пускай отец все еще придерживал его. Санс же, в это время с каким-то странным выражением лица глядел на стену, будто заметив на ней что-то интересное. Через несколько минут он подошел к ним, держа в руке небольшой камушек. — А чего ты там нашел? — спросил Папирус, спрыгивая с фонтана, и поднимаясь на носки, пытаясь увидеть, что брат держит в руках. Санс показал камушек, и только сейчас Гастер увидел на нем небольшую гравировку, похожую чем-то на часть Руны, а сами линии, судя по всему, были вырезаны вручную, и судя по сколам, уже довольно давно. — Он лежал рядом с фонтаном, когда мы пришли. — пояснил Санс, протягивая находку отцу. Тот провертел горную породу в пальцах, при этом щурясь. На обратной его стороне удалось разглядеть нечто, похожее на часть какого-то слова… Хм… — Думаю, стоит выделить этому несколько часов свободного времени… — пробормотал Гастер, отдавая сыну камушек. — А зачем тебе смотреть на эту штуковину? — спросил Папирус, глядя то на брата, то на отца, и лицо его выражала крайнюю степень недопонимания, смешанного при этом с любопытством. — Ты хочешь изучить, или как оно там… — Ну… не совсем изучать. Просто интересно, как он оказался здесь, поискать причины этого, подумать… Но не больше. — Гастер положил ладони на края фонтана, облокотившись на него, и глядя в воду. Ему показалось, что от самого себя он ни разу за всю жизнь не слышал такого спокойного голоса: — Иногда бывает приятно заняться чем-то подобным — особо не напрягаясь, размышлять о легком, не слишком важном… — Поэтому ты привел нас сюда? — спросил Санс, подойдя к отцу, и посмотрев на струи фонтана, будто пытаясь понять, почему Гастер в этот момент выглядит таким спокойным, даже несколько отрешенным. — Это место тебя водахно… или как его там? — Вдохновляет. Да, ты прав. — кивнул ученый, прикрыв глаза. Его губы сложились в легкую улыбку. — А это как? — Папирус подтянулся на руках, стараясь подтянуться на краю фонтана, и заглянуть отцу в лицо. — Ну, я про эту штуку, про которую ты сказал. — Если говорить просто… Вдохновение — это ощущение, которое возникает, когда ты очень хочешь заняться чем-то, не видя перед собой каких-то целей. Просто безрассудное желание чего-то добиться, достичь… Продолжать Гастер не стал. Глупо было отрицать, что в некоторых моментах, чаще касающихся эмоций, он был крайне циничен — не видел смысла преувеличивать, или романтизировать обычные чувства, свойственные почти всем. Но вот проливать все это на детей ученый не хотел. Папирус с Сансом просто не поймут его, взрослую точку зрения, а ведь в данном случае задача Вина — объяснить им, что и как. Потому лучше краткость, чем совершенная ошибка. Гастер глянул на младшего сына, и его улыбка стала чуть шире. Папирус проводил ладонью по кромке воды, при этом будучи сосредоточенным, даже задумчивым, будто пытаясь понять, про желание чего говорит отец. Ученый не знал, стоит ли уточнять, но Санс опередил отца: — Стой, ты куда! — мальчик обхватил брата вокруг груди, придерживая, дабы тот случайно не упал. Даже не смотря на то, что Папирус был слишком мал для того, что бы перегнуться, и дотронуться до воды, все равно было очень приятно от того факта, что Санс переживает за младшего, даже в таких мелочах. Гастер положил ладонь сыну на плечо, прикрыв глаза. Водопадье и без того всегда было очень тихим, умиротворенным местом, но сейчас эта атмосфера умножилась во множество раз. Виной ли то, что сейчас он проводил время с семьей, он не знал. Но, может, в это и было дело? Никаких забот сейчас нет, на душе полное спокойствие, даже штиль… Можно ли это назвать счастьем? Или это чувство более… «высокое», не доступное его пониманию, и не имеющее объяснений? — Пап! Пап! — Санс дернул отца за край пальто. Только после до Гастера дошло, что он стоит, опершись руками о край фонтана, прикрыв глаза. А сколько прошло времени?.. — С тобой все хорошо? — спросил Папирус, подбегая к ним обоим. Внутри ученого будто бы что-то упало. Иногда с ним происходило подобное — когда он погружался глубоко в свои мысли на долгие минуты, или того хуже — часы, и было неизвестно, когда это закончится. Дети уже знали об этой его «особенности», и все равно, стоило им заметить нечто такое, мальчики начинали волноваться. Самого Гастера это бесило — всегда он впадал в такое состояние в самый ненужный момент. — Да. Не переживайте, ничего страшного не произошло. — ответил ученый, поднимая Папируса на руки. Тот сразу ухватился за его шарф, глядя на отца со странной, несвойственной ребенку серьезностью, и только этого хватило, что бы понять — ответ его не устроил. Гастер вздохнул, теперь уже обращаясь конкретно к младшему: — Тише, дитя, тише. Со мной иногда происходит такое, но это не причина для беспокойства. Я просто думаю, понимаешь? Только выгляжу в такие моменты несколько… отрешенным. И все. — Гастер чуть улыбнулся, глядя мальчику в глаза. Тот некоторое время смотрел на него с явной задумчивостью, и спустя пару минут кивнул, сделав нечто странное — он размотал шарф, намотав его вокруг шеи ученого. В ответ на удивленный взгляд Папирус просто сказал, пожав плечами: — Тут холодно. Санс взял отца за руку, тоже выражая поддержку, и улыбаясь, так же, как и всегда: — Ты сам не переживай только. И с нами, и с тобой, все хорошо будет. Гастер сам не заметил, что лицо приобретает тоже выражение, что у сына. Его слова будто поставили точку в и без того не начатом диалоге. Но, почему-то все равно очень приятно от этого. Да, сейчас не было ни тревоги, ни холода, ничего подобного, даже не близко. Однако… так ли это важно? Сейчас, да и в целом вообще? Папирус и Санс, будучи еще детьми, заботятся о нем… Разве что-то другое, более низшее, имеет значение, по сравнению с этим счастьем? — Я тоже очень вас люблю. — тихо ответил Гастер, обнимая обоих сыновей, и расплывшись в широкой улыбке.