Взводя курок

      — Россиу, честно... Я всё сделаю, я сделаю, — взмолился еле шевелящийся Симон из-за кипы бумаг, которая только что стараниями секретаря увеличилась на треть. — Отпусти на полчаса, у меня уже спина отваливается!       Россиу слишком хорошо его знал. Он будет очень стараться, но не успеет. И опять придётся доделывать за него всё, что не связано с личной подписью. Да и подпись Россиу на крайний случай тоже уже умел хорошо подделывать, просто самому Симону об этом знать было не обязательно.       — Но только сделай, — произнёс он, пряча взгляд.       А иначе как смотреть на эту расцветившую лицо улыбку и такие лёгкие и свободные вдруг жесты?       — Я скоро вернусь! Обещаю, всё будет в лучшем виде!       «Не будет», — подумал Россиу.       После окончания рабочего дня он ожидаемо застал Симона спящим в кипе бумаг. Документ под его рукой был безнадёжно испорчен съехавшей ручкой, которая лежала возле разжавшихся расслабленных пальцев. Симон спокойно сопел, даже не подозревая, как сильно у него будет ныть завтра шея. Россиу знал не понаслышке. И именно в этом положении боль особенно мерзкая.       Симону никогда не стать тем, кем Россиу хотел бы его видеть.       И вместе с этой мыслью вдруг сжалось сердце. До гадости человеческое.       Россиу протянул руку, желая коснуться волос Симона, но одёрнул себя. Только подошёл ближе и проверил: ему действительно придётся переделывать эти бумаги.       Симону здесь не место. Но пока всё под контролем. Есть шанс успеть привести всё в порядок.       О чём говорить, когда кресло политика, в котором помощнику старейшины вдруг стало так спокойно, а голова заработала на полную мощность, совершенно не подходило пилоту ганмена, бывшему пилотом до мозга костей.       Пилотом он и оставался. До самого конца.       Когда решение нужно было взвесить, когда нужно было с холодной головой осознать, что сражаться над городом может быть чревато, Симон просто вскочил в Гуррен Лаганн. Рванул, не соображая, потому что в Лаганне ему не были нужны мозги.       Россиу был в ярости. Но ещё он почему-то был в полной уверенности, что наорать на идиота ничем не поможет. А вот поорать в пустыне — возможно. Но он сдержался. Как и всегда. Потому что на это не было времени.       Такие решения не принимаются с горячей головой. Нужно было разбираться, что делать с людьми.       И чем дальше он забирался в мысли, тем больше приходил в ярость снова. Выбора не было. Трибунал. Чем быстрее, тем лучше. Чем ярче жертва, тем быстрее успокоится народ.       И виноват в этом был только сам Россиу.       Вдруг прошибло: злость не уходила, потому что источником был не дурак Симон. Не тот единственный человек, который моментально понял, что делать с инородной угрозой, и дал о ней в результате уйму информации, пусть и заплатив немалую цену. Пусть и получилось это потому, что больше он ничего не умел. Зато Россиу, который столько всего знал и умел — не сделал ничего. Он оказался недостаточно умён, недостаточно быстр, недостаточно хорош во всём, что делал.       И так было всегда.       И это было единственной причиной, почему он будет вынужден собственноручно пристрелить друга. Можно было навесить вокруг тонну юридической информации, но факт оставался фактом — он убьёт друга, потому что сам в этом виноват.       Они... Остальные могли сколько угодно называть Россиу бесчеловечным тираном за то, что тот объявил Симону смертный приговор, не поведя бровью. За то, что без единого лишнего слова, не дав никаких ответов, удалился и заперся в кабинете.       Они не знали, что причиной было то, как он до ноющей боли закусил губу изнутри, отвлекая себя от жжения в глазах и сдавливающего грудь страха, пока смотрел на закованного, смирившегося, приговорённого им самим Симона.       Прекрасно понимающего, что иначе правда никак. Потому что, кажется, по его мнению, Россиу тоже не имел другого выбора.       Они не знали, что он плакал в своём кабинете до тех пор, пока тело не сдалось. А не сдавалось оно долго. Дольше, чем казавшийся слабым Россиу мог бы и сам подумать: он держался все эти годы. Всё бессилие в сложившейся ситуации. Весь накопившийся страх, вся боль. Вся неуверенность. Вся сила осознания собственной вины. Все неразрешённые вопросы. Все сожранные переутомлением ночи. Все бесполезно принятые решения.       Что ж. Такие решения не принимаются на горячую голову.       Взводя курок, Россиу не плакал.       Россиу думал, что люди не заслужили такого правителя как он: зарвавшегося труса, бесполезного, жестокого и жалкого. Убийцу.       Кого угодно, только не его.       Даже этого парня. Инфантильного, глупого, громкого, импульсивного, яростного, решительного. Яркого. Невероятного. Сделавшего в миллион раз больше. Бывшего в миллион раз лучше него.       Симон никогда не стал бы тем, кем Россиу хотел бы его видеть. И это было бы к лучшему.       Только он уже никем не станет, хорошо это или нет.       В пещерной деревне было холодно в городской одежде. От влажности форменный плащ лип к телу. Впрочем, это уже не имело значения.       Взводя курок, Россиу не плакал. Думал только о том, что это должен был быть не он. Кто угодно, только не он.