Переломы

В шестой искусственно тихо. Часы не тикают, чайник не шипит, ничьё рукоделие не стучит металлическими спицами, никто не выругивается за игрой в карты, никому даже не взбредает в голову громко вздохнуть, вобрав полной грудью напряжённый воздух. Даже ветер не дует в приоткрытое окно, а назойливых воробьёв за ним Псы давно порасстреляли из рогаток и поразоряли их гнёзда по указке вожака – Горностая. Оперативно занявший пост почившего Помпея, он безмятежно перебирает в руке очередной оберег от мстительных духов, полулёжа расположившись на идеально застеленной кровати. Горностай – щуплый и длинный – вытянул на белой постели ноги-спички, отчаянно запрятанные в огромные грубые джинсы с, по меньшей мере, десятком карманов, в каждом из которых наверняка лежит по оберегу. Чёрные ботинки на ногах, начищенные почти до блеска и огромный красный свитер с белыми черепами на нём, также как и джинсы, выполняют функцию компенсации недовеса Горностая и устрашения всех его встречающих людей. Свитер он носит, как может показаться, не снимая. На самом деле, у брезгливого Горностая имеется около пяти ужасно похожих свитеров, связанных Псами бессонными ночами под кроватью в дальнем углу или в туалете – звук спиц приходится тщательно скрывать от чуткого слуха. Было ещё полтора свитера: один Горностай перепачкал в саже, пытаясь обобрать одного Лога, и его не смогли отстирать, а другой сел после стирки так, что если и налезет на своего обладателя, то это будет даже хуже, потому что в случае такого унижения.. Горностай не побоится унизить в ответ того, кто закинул его в стирку с горячей водой. Но и одежда на пару размеров больше него устрашает всех с натяжкой – в ней он всё равно выглядит тощим. Куда больше пугает его лицо: острая улыбка и прикрытые глаза. Вот и сейчас, Горностай лежит себе, не шевелясь. Только полупрозрачные от бледности веки с белоснежными ресницами прикрывают не нежный дневной сон, который, как может показаться, Псы так трепетно охраняют, а слепоту, что страшнее. Горностай незрячий, но слышит и чувствует вдвойне. Ещё в самые первые дни властвования он дал всем понять, что отныне все Псы становятся его. Ручными, надрессированными. Дал понять, что тишина – одна из главных ценностей его Пса, и что её нарушение карается пинками в живот или другими публичными унижениями. В худощавых, тонких руках больше десятка невидимых поводков, ведущих к пёстрым кожаным ошейникам и безграничная власть, построенная на нечеловеческой жестокости к нарушителям порядка – будь то хоть свои, хоть чужие. Без благодарности за преданность не обходится: Горностай регулярно достаёт своим питомцам мотки пряжи, амулеты, обереги, материалы для их изготовления, еду, даже сигареты, при этом совершенно не поощряя курение. Всё это и другие поблажки за его красивое личико не сравнятся для Псов с искренним ощущением и пониманием собственной защищённости от внешних врагов внутри стаи. В шестой искусственно тихо. Жизнь в ней не замерла: она живёт в новом тихом ритме. С момента, когда Горностай занял пост вожака, всё сильно поменялось, но не остановилось. Псы сами приняли его покорным молчанием, когда их пространный траур и продолжительный страх нарушил он. Новый, острый, как лезвие ножа. И страх из протяжного и туманного обрёл чёткие границы. Костлявые, худощавые и высокие, с чётким каре и косичкой со вплетёнными бусинами. И всё постепенно стало вставать на свои новые места. Псы своенравные, но своенравие их и раньше кончалось там, где начиналось слово вожака. Стая Псов по праву начинает называться стаей только тогда, когда есть кому уверенно потянуть за их поводки и показать, в какую сторону лаять. И такой нашёлся, подарив Псам не только сильную руку, но и новые правила поведения. Горностай не заставляет им соотвествовать. Но не пожалеет пинков в живот каждому, кто нарушит внутреннюю дисциплину. Поэтому в шестой жизнь идёт, и идёт быстро, но тихо. Кто-то вяжет, обмотав спицы пластырем, чтобы не стучали; кто-то играет в карты на мягкой кровати, чтобы не было слышно, как бумага касается твёрдой поверхности; кто-то читает, переворачивая страницу почти столько же долго, сколько времени уходит на ее прочтение; кто-то подслушивает соседнюю комнату, а кто-то задремал и почти захрапел, но его вовремя разбудили картёжники. Ещё есть Ручной. Ручной – это сменная должность любимчика Горностая, сменяемая около раза в неделю. Ручной читает Горностаю все надписи, подаёт мелочи, ведёт себя тихо и не ошибается, если не хочет попробовать на вкус подошву вожака. Случались случаи избиения за громкое дыхание, которое один бедолага после замечания попытался задержать, да так усердно, что потерял сознание. Зато полежал в руках Горностая, успевшего его поймать у самого пола. Смелые, или, вернее сказать, бесстрашные, всё же находились внутри стаи. Первые пару недель Псы свыкались с новым вожаком, проверяли на прочность. Только явившийся на пост, Горностай спустя пару дней заявил о том, что стены необходимо покрасить в белый. Псы решили это решение бредовым и не нашли поводов для выполнения настолько дурацкой работы, поэтому даже не пытались создать вид бурной деятельности по смене обстановки (тем более – какая разница слепому, какого цвета стены в его комнате?), после чего несчастного Сову, попавшегося под руку Горностая первым, беспощадно окунули головой в вонючую белую краску, которая будто специально была припасена Горностаем на такой случай. Те остальные, кому не сломали ребро или руку минутами позже, пол ночи помогали Сове отмыться. После этого его вдруг осенило, что он всю жизнь хотел покрасить волосы в белый.. Как и половина Псов. То ли в солидарность Сове, то ли подражая вожаку с белоснежным каре, в которое маленькой косичкой сбоку всегда вплетена какая-то верёвка с бусинами, тоже похожая на что-то, имеющее немало смысла. Правда у Горностая ещё и кончики волос всегда пестрят красным, в то время как у других негласным правилом сформировалось эту деталь всё-таки не копировать. Сам Горностай, что случается не так часто, ничем не занят. Щупает пальцами белую стену, будто совсем ни о чём не думая. Уже с полчаса он даже не шевелится, и никому из Псов не приходит в голову то, что все эти полчаса огромные одеяния их вожака скрывают напряжённые мышцы. Горностай в любой момент готов сорваться и метнуться куда-то с предельной скоростью, пугающе юрко и тихо. Он ждёт. Чего-то или кого-то, пристально и до звона в ушах слушая тишину, оттого и с особой строгостью шугая Псов за шум. В одного прилетело книгой за громкий смешок, да тот был рад получить по голове ей, а не ботинком. Даже принял такой жест за совет и принялся судорожно вчитываться в текст чуть не зашибшего его самоучителя по вязанию. Никто даже не придал особого значения тому, что одного из Псов нет в комнате. По разным причинам возникает нужда сбежать от пристального слуха вожака: от желания воспользоваться туалетом по прямому назначению – покурить в вентиляцию, до любых других, менее часто возникающих потребностей посетить уборную или Кофейник. Тишину разразил громкий стук. Исписанная напоминаниями не хлопать ею дверь с силой распахнулась, ударившись о стену комнаты и впустив в неё немаленькую порцию коридорного шума, о чём вошедший мигом пожалел. Тяжело дыша, он застыл в дверном проёме, будто надеясь, что пока он недвижим, его никто не заметит. – Чего встал в проходе? Не запускай сюда шум и заходи. – рявкнул Горностай по обыкновению. Хоть он и предугадал произошедшее и придумал для своей речи подходящую интонацию ещё полчаса назад, делать вид, что реагирует на ситуацию в моменте, куда выгоднее для поддержания образа. – Что случилось? Сядь ко мне и объяснись. Я слышу, что что-то не так. Дверь закрыли, и убитый стыдом многострадальный Сова с кровящим носом прохромал к Горностаю. Вся комната, оторвавшись от своих занятий и замерев, проводила трясущегося состайника пытливыми взглядами. Псы с любопытством улавливали каждую деталь его мимики, показывая что-то друг другу. Фанатичное стремление к тишине привело к абсурду: многие говорящие начали овладевать языком жестов. Сова коротко сложил пальцы правой руки перед носом в щепоть. Красноречивое "пиздец" дало уже достаточно Псам, по-птичьи раскрывшим рты в ожидании хоть какой-то информации. И хоть все понимали, что этот "пиздец" настанет для кого-то вне стаи, всё равно насторожились и поглубже вжались в места, где сидели или лежали. – Садись. – Горностай свесил с кровати ноги и хлопнул ладонью рядом с собой. – Спасибо.. – неловко пролепетал Сова, шмыгая. Садясь, он случайно запнулся о подперевшего ножку кровати действующего Ручного. Точнее, о его ногу в нелепо огромных кроссовках. Ручной Валет тактично промолчал, скорчив Сове мерзкую рожу. – Рассказывай. С самого начала. – С самого..? – С обеда. Ты в столовой зацепился с Вараном. – Так ты заметил? Тогда почему.. – Сова в очередной раз громко хлюпнул носом, пытаясь вдохнуть в него кровь обратно. Звук получился настолько громким и булькающим, что самому Сове стало противно и страшно. Страшно – потому что Горностай за такое может и доломать нос, чтобы шмыгать было больше нечем. Пришлось подставить ладонь, чтобы кровь капала в неё. Опасно. Может капнуть на Горностаеву кровать. – Валет, – Горностай толкнул Ручного ногой в спину. – дай ему салфеток. Зубами отгрызать пятна будете, если он своим потопом из носа перемажет мне постель. Идеальное послушание не стёрло с лица Валета всё раздражение, однако салфетки Сове выдали как положено. Ещё даже помогли оттереться от крови с особой навязчивостью. Валет своим положением явно гордится, и гордость его иногда плещет через край, задевая других, как сейчас. Горностай же этого не замечает. Вернее, предпочёл не замечать намеренно. Многие вещи сознательно им игнорируются до момента, пока не приведут к каким-то серьёзным последствиям. Гордость Валета вряд ли приведёт к чему-то помимо повышения в его глазах авторитета вожака, а вот инцидент в столовой, удобренный игнорированием, уже спустя пол дня расцвел кровоподтёками на бледном лице Совы. Расцветёт и на лице виноватого в этих кровоподтёках, но после того, как Сову приведут в чувства, выслушают и приободрят. – Этот идиот из четвёртой специально даёт своей мелкой слишком много свободы! – чувствуя на своей стороне благосклонность Горностая, вскипел Сова. – Какого хуя мелкая девчонка шастает по нашей столовой, ещё и рядом с нашим столом? Я не обязан смотреть под ноги, чтобы не наткнуться на мелочь в месте, где её быть не должно. Подумаешь, чаем облил.. Этот Варан ещё тогда на меня так злобно посмотрел, будто в моей кружке был не чай, а кислота. Еблан.. Комната одобрительно зашепталась и тут же стихла. Горностай раздражённо на неё шикнул. Его отношения с Вараном – отвратительнее некуда. Поэтому каждый его просчёт Горностай воспринимает как свою личную победу. Чем Варан так сильно не угодил Псиному вожаку? Горностаевское "тем, что родился", служащее ответом на этот вопрос для смелых, глупых и любопытных, вроде Курильщика, красноречиво отражает всю его ненависть к обладателю рептилоидной клички. Горностай ненавидит в нём всё от тихой походки и младшей сестры Жучки, таскающейся за ним хвостом, до наглой и хамской прямолинейности. Варан – костлявый, почти такой же, как и Горностай высокий, с проблемной, страшно шелушащейся кожей, подобно вараньей чешуе, тяжёлым кулаком (правда, всего одним) и не менее тяжёлым взглядом исподлобья, ответно его ненавидит. Только не выражает этого так ярко – поэтому и ходит с целым носом и конечностями. Может даже стерпеть от Горностая пару оскорблений, отделавшись угрозами наслать с помощью Табаки на него порчу, если оскорбления не касаются напрямую Жучки. Жучка – ценность его жизни, немая беззащитная девочка, по мнению Варана, заслуживает самого лучшего в мире. Безопасности. А самому можно и потерпеть. – Думаешь, что он намеренно подкидывает людям под ноги свой драгоценный хвост? – Ну, может, и не совсем намеренно.. Но я тоже не специально споткнулся! – Сова в порыве экспрессии махнул кровавой салфеткой. – За такое нос не разбивают, блять. Из-за стены со стороны четвёртой послышалось громкое и звонкое "Ещё как разбивают!". Стая негласно сочла это массовым помешательством из-за отсутствияя реакции на это вожака. – Не разбивают. Как ты умудрился получить от этого сопляка? Или специально не уворачивался? – на лице Горностая сверкнула уличающая улыбка. – Да я не успел! Да и.. наверное, правда не уворачивался особо. Я в туалет шёл, а этот мимо. Спокойный такой, а тут хлобысь – и я на полу в крови! Разве честно так драться?! – Мгм.. – Горностай глубоко задумчиво вздохнул. – подлый поступок. Стая, вы слышали, как подло обошлись с вашим состайником? Стая утвердительно завыла. – Мы проучим его, – Горностай с обращения к стае снова перешёл на более личный тон. Это не имело особой значимости, потому что чем тише становился вожак, тем и стая сильнее затихала, чтобы случайно не упустить ни слова из его речи. – Так, что больше в жизни никто к тебе не подойдёт и пальцем не тронет. Разве что пол перед твоими ногами будет вылизывать. А ты зализывай пока раны до вечера. После ужина позовём отличившегося на пару ласковых. – Горностай потрепал непослушные, жёсткие от покраски волосы. С покрасочного инцидента прошло достаточно времени, и отбеленные локоны постепенно стали вытесняться натуральными, задиристо-рыжими корнями. Хорошо, что Горностай не видит. Не оценил бы такой запущенности. Сам-то каждый месяц стрижётся и подкрашивается. На последующие два часа стая погрузилась в мелкую суету, то и дело прерываемую коллективными завываниями вроде "Отомстим за Сову!". Валет, воспользовавшись своей ненадобностью, отомстил картёжникам, игравшим без него. Обыграл каждого, а на выигранные желания попросил отдать ужины в столовой, аргументировав это тем, что "на месть нужны силы, а Ручному они нужны втройне. Вдруг прочитать что понадобится". Спорить не стали. Кто-то спал, последовав примеру Тишеедешь. Кто-то случайно увёл его коляску, чем магическим образом поднял несчастного колясника, а вместе с ним и страшный вой, похожий на плач малолетнего ребёнка. Логам было приказано молчать. Для большей верности дверь заперли на горностаевский замок. "Не обоссытесь и не сдохнете без курева за пару часов. Зато никому язык прожигать не придётся за болтовню и сплетничество. Некоторым они ещё понадобятся." – аргументровал Горностай свой поступок. Больше с Псиноголовыми он пока беседовать не собирался. Всё сидел с Совой на своей кровати и полушёпотом переговаривался, заглушённый комнатным гулом. – В Перекрёстке парочки. И народа много. Не дадут спокойно всё сделать. – В учительском туалете места мало.. – Бассейн? Транспортируете его на лифте. Осторожно и без увечий. – Сделаем. – Это не было, блять, вопросом! Конечно, вы сделаете. Сразу после ужина мы втроём – и в лифт. Остальные подтянутся. – Я?.. Кхм. Слушаюсь. – Всё не могу дождаться момента, когда смогу на нём оторваться. Не заиграться бы.. – Думаю, у нас будут проблемы, если он умрёт.. – Не умрёт. Мы с ним аккуратно, если он извинится. Передай Валету, что он держит протез. Подготовка шла всё интенсивнее. Горностай перемотал себе кулаки, пришпилил к ботинкам опасно выглядящие шипы. Распихал по карманам два каких-то оберега, крепкую верёвку и несколько новых бритвенных лезвий. На всякий случай. Подошёл к Сове и с выражением особого благородия налепил ему на переносицу пластырь. "Напоминание о том, с чего это всё началось". – Стая! – ораторски начал Горностай. – Сегодня свершится правосудие над гнусным и жалким червём, посягнувшим на авторитет вашего вожака. Мы раздавим его, как ничтожную букашку. Сегодня, после ужина, в комнате бассейна. Есть те, кто не согласен вершить со своим вожаком правильное дело? Гробовое молчание. – Вот и отлично. Выдвигаемся. В столовой напряжённо тихо. Возможно, так кажется только самим Псам, настороженно вжавшимся в стулья и коляски. А возможно, другие стаи поймали невербальные знаки напряжённой шестой и действительно сами стали более напряжёнными, ожидая худшего. Поводки на Псиных шеях натягиваются. Заставляют тянуться к вожаку и нелепо давиться едой. Но большинство не притрагиваются к еде. Даже Валет со своими тремя порциями рыбных котлет сидит, не притронувшись ни к одной, глядя на недвижимого вожака. Горностай с сидящими по обе руки Ручным и Совой молчит и сверлит столовский гул своим исключительным слухом, пытаясь добуриться до молчания того самого. Он знает, что он здесь. Уверен. – Мелкой не видно. Не видно было и по дороге. Кошка давно её увела. – Не коверкайте кличку. – впервые открыл рот в столовой Горностай. – Хорошо, что увела. Нам она не нужна. Варан же будто знает, что его ждут. И без того необщительный, сейчас он и вовсе отсел от состайников, завесив лицо спутанными лохмами. Навис над рыбной котлетой и ковыряет.. Тянет. Нагоняет тошноту на себя и своих наблюдателей. Скрюченная кость, на которую пускает слюни целая стая голодных, обезумевших Псов. – Встаёт. – шепнул Валет, и напару с Совой прошуршал за дверь. Поводки остальных остались болезненно натянутыми. Шаг, второй, третий – Горностай отмеряет шагами время оставшейся безмятежности. Четвёртый, пятый – плотно сжимает пальцами только что распакованное лезвие. Шестой, седьмой – хлопает по карману с амулетом. Восьмой, девятый, десятый.. конец. – Любезнейший, можно тебя на пару слов? Боюсь, отказы не принимаются, – щебечет Горностай, кладя ладонь на плечо Варана. Тот съежился. Помолчал. Кивнул. Повинуясь, пошёл с сжатым в кармане кулаком и мыслью "Как только выйдем из столовки – я ему вмажу и убегу". Вмажу и убегу, вмажу и убегу, убегу и спрячусь.. Мальчик-жертва не додумался, что угодил в капкан, только зайдя сегодня в столовую. Не рассчитал. Жаль, Псиные капканы ломают не только ноги. Ещё и желание жить. Шаг через порог – и руки уже заломлены за спиной. И здоровая рука, и грабля намертво в слюнявых сторожевых пастях. В протез, искленный детскими наклейками, вцепился Валет. Здоровую руку до боли сжимает тот, кому этой рукой сегодня прилетело по носу. Из-за спины выплыла перемотанная рука с лезвием между пальцев. Прижалась к горлу. – Дёргайся. Если хочешь своей шеей проверить, насколько острое это лезвие. – спокойно проговорил Горностай. – Иди, куда ведут. – Мрази.. – процедил Варан, повинуясь. Он проиграл. Уже проиграл. Насколько давно – непонятно. Явно не сейчас, и даже не сегодня утром. В момент знакомства с Горностаем, или, может, ещё раньше. Когда убил отца. Или когда родился. Точно.. С самого детства всё шло не так. Веселье, потом избиение. Игнорирование, потом опять избиение. И по новой. Ничего не поменялось с переселением в Дом. За время, пока лифт опускался на первый этаж, Варан успел трижды попросить о смерти, но почему-то всё же не вслух. Тут его просьбы исполнять явно не собираются. Почему-то он даже так и не дёрнулся, чтобы получить лезвием в шею. Лифт мерзко прокряхтел и остановился, Варана почти выпинали из кабины, всё ещё не отпуская рук. Настоящая ныла даже меньше той, с которой Валет от скуки неаккуратно сдирал памятные наклейки по дороге и жадно запихивал их себе в карман. Воспоминания о Жучке, которая обклеивала его протез дорогими душе наклейками, блядски заныли в районе отсутствующей руки. Фантомных болей ещё не хватало.. Здание бассейна. Ремонтируемое, а на деле – давно заброшенное. Заброшенное всеми: и жителями Дома, и остальными его заезжими обитателями. В плиточных стенах звонким эхом множится каждый шаг. Звенящие и гордые – псиные, понурые и тяжёлые – вараньи. Шаги четырёз человек уже смешиваются в какой-то напряжённый предсмерный марш. В сумраке огромного, пустого здания много строительного мусора и воняет хлоркой. Похоже на Могильник. Все присутствующие там хоть раз оказывались, однако риск попасть туда снова резонно пробрал дрожью лишь одного. Вдалеке слышится топот Псиноголовой стаи. Жадные до зрелищ и избиений, они наверняка втопчут Варана в пол.. Так он думает. – Ты же понимаешь, зачем и почему ты здесь? – обошедший Варана спереди Горностай навязчиво отодвигает шторы спутанной волосяной копны с его лица. – Ты хочешь меня избить. – грубо бросает Варан в пол. – М-м.. частично верно. – Варана издевательски гладят по голове. – Частично? Ублюдок, я не собираюсь играть в угадайку! – Тебе нужно извиниться за своё поведение перед Совой, передо мной и перед всей стаей. А ещё.. избить – слишком мягкое слово для того, что я.. мы собираемся с тобой сделать. Я бы на твоём месте поаккуратнее общался с "ублюдком". Никогда не знаешь, что от него можно ожидать. Перемотанная рука с лезвием скользит по рукаву свитера, превращая его в бесформенное безобразие распускающихся вязаных лоскутов. Пальцы шуршат по коже, щупают. – Ты настолько ненавидишь себя и свою жизнь? – улыбается Горностай, проводя большим пальцем по поперечным шрамам на чужом плече, – Тогда тебе не должно быть так больно от каких-то порезов. Но мне нужно заняться чем-то, пока все не собрались. Чирк – средней глубины порез кровит на фоне старых и заживших шрамов. Красная кровь, в темноте почти чёрная, на сизо-белой коже расползается пятнами. Красивыми, текучими и скользкими. Хорошо, что Горностай не видит. Иначе его жажда крови ради извращённой эстетики быстро бы умертвила и без того малокровную жертву. Варан молчит и этим только подогревает к себе азартный интерес. Ещё два более глубоких пореза – Горностая уже не остановить. – Не больно? Совсем? Не поверю, ёбаный терпила. Хочешь сказать, что привык к боли настолько, что таким тебя не проймёшь? Раскомсав плечо Варана лезвием ещё сильнее и не получив ожидаемой реакции, Горностай вскипел и выбросил на пол своё оружие. Азарт, не подкреплённый никакими, даже ничтожными успехами, превратился в тупую, животную злость. Не слыша, не чувствуя и не зная ничего, кроме Варана, Горностай принялся за кулаки. Голова на расслабленной шее болтается от каждого удара. Нос и губы – в кровь. А Варан злобно молчит, даже не шипит. Унизительно противно терпит, понявший, что это – единственный способ сбежать отсюда как можно быстрее. Как только Горностаю надоест его избивать, что наверняка произойдёт очень скоро.. Стоит только немного потерпеть. Всегда так было, и сейчас так будет. – Горностай, стой. Голос Совы вырвал Горностая обратно в реальность из состояния гневного кошмара, где не существует ничего, кроме избиваемой игрушки, которую любой ценой нужно заставить показать, насколько ей больно. Не было ни Совы с Валетом, смиренно удерживающих руки "игрушки". Она несильно-то и сопротивлялась. Только сжимала кулаки и показывала за спиной средние пальцы. Никто из них не сказал и слова в упрёк Горностаю. Никто даже не шевелился, пока Сова не забеспокоился, не вырубится ли Варан от избиений. Не из взыгравших совести и сочувствия – из страха, что Варан не выстрадает должное. Не извинится. Не удовлетворит своим унижением всех собравшихся Псиноголовых, которых Горностай тоже не заметил в яростном порыве. – Чего, блять? – включился Горностай, нарушив кристальную хлорочную тишину, невольно возникшую из-за него. Псиноголовые выдохнули. Заговорил. – Того, блять. – Варан сплюнул кровь Горностаю в ноги. Не сдержался и вряд ли пожалел об этом. Варан вообще мало о чём жалеет. Даже если творит то, что способно разрушить его жизнь. Стая осуждающе загудела и залаяла. Горностай не стал никого затыкать, наоборот – одобрительной улыбкой усилил вой. Дикие безмозглые щенки резво усвоили кроткуб похвалу. Залились жадной радостью. – Тебе стоит извиниться, а не усугублять своё положение. Мы отпустим тебя, как только ты сделаешь это. – увлечённо заговорил Горностай в лицо Варана, приподнятое рукой. – Все от тебя ждут раскаяния. – Да, раскаяния! – подхватили из пёстрой толпы в ошейниках. – Извинись перед Совой, мудак! – Извинись, мы ждём! – Чего молчишь? Извинись! Постепенно разрозненные вскрики переросли в слаженное, подвывающее скандирование с требованиями извинений. Жадная до жестоких зрелищ толпа требует унижений, брызжа слюной, топча друг друга, выискивая место получше. Кому-то залезают на шею, кто-то топчет колясников, а кто-то нагло распихивает всех, пока не получает по лицу рукой или, чего хуже, ногой. Всем интересно видеть, как сильный бьёт слабого. Всем хочется ощущать себя полноправной частью "сильного". – Ну? – Горностай ждёт. – Пошёл нахуй. – Варан дёргается так, что вылетает из протеза, замахивается ногой. Горностай скрючивается на корточках, держась за нос. Варан, прокрутивший все события в голове помногу раз, разворачивается и намеревается бежать, но рядом, ожидаемо, голодная Псиная стая. Последней надеждой и последним рывком, он влетает в воющую толпу, глядя в просвет между дверью и проёмом. Просвет постепенно гаснет за лохматыми головами: его съедают жадные пасти, которые вот-вот примутся и за Варана. Перед его глазами блетящие ошейники, кожа, шипы и куча, куча ног.. И впервые страшно не слышать голоса Горностая. Ноги больно топчут и пинают, вытирают об одежду грязную обувь, давят и даже пытаются прыгать. На глазах почти проступают слёзы с мыслью "почему я до сих пор жив?", а ощущения не думают притупляться. Мозг не думает выключаться. Чувствует каждую ногу. Одна так усиленно пинала рёбра, что одно, кажется, хрустнуло – стало больно дышать. Две какие-то усердно пинают колени. Ещё пара маячит перед глазами, а одну всё стараются запихнуть в рот. Держать рот закрытым ещё пока выходит, как и глаза – на это уходят все силы. Кто-то додумался больно пнуть по яйцам – израненное тело сгруппировалось и из последних сил закрыло голову рукой. До этого Варан думал, что чем более открытым к ударам он будет, тем быстрее умрёт, но его всё не вырубает. Теперь по лицу бить его сложнее, однако до яиц кто-то ещё добрался пару раз. Это, кажется, даже больнее ребра. Весь он – одно болящее месиво, усиленно молчащее на всеобщую немилость и зудящее всеобщий азарт. Каждому хочется стать причиной хотя бы одного всхлипа, стона или воя избитой груды конечностей, которая всё почему-то не хочет принять свою роль в их игре. – Хватит. – крикнул Горностай, и все в секунду отпрыгнули от тела, образовав вокруг него круглое пространство. Тело не шевельнулось. Вытерев рукавом свитера кровь с носа, Горностай неспешно зашагал к избитой фигурке. В ожидающей тишине звуки его шагов звучат особенно страшно. Все замерли, ожидая оценки вожаком проделанного. Ждут, пока Горностай скажет, окончено ли развлечение. Жив ли ещё Варан, или можно продолжать прыгать на его костях, радуясь его живучести. Варана несильно пинают и переворачивают обратно на спину. На обезображенном болью, грязью и кровью лице, приоткрывается один глаз. Псы выдыхают, а Горностай наклоняется и щупает пульс. Есть, но слабый. Терпеть боль ещё способен. – Не надумал извиниться, мой хороший? – нависает Горностай над лицом Варана. Тот закрывает глаз и отрицательно машет головой. – Он сказал "нет". – констатировал Валет, не участвовавший с Совой в избиении. Они были с Горностаем и его кровящим носом, о чём тихо сожалели, с открытыми ртами разглядывая обезображенное тело. – Будешь ещё пытаться сбежать? Положительный кивок. – Как жаль. Думаешь, мы перестанем тебя бить, если нам осточертеют твои выебоны? Ошибаешься. Доверю твою судьбу своим верным пёсикам. Стая, что сделаем с ним? Варианты возбуждённой своры с чавканьем и вскриками посыпались на Варана градом. – Забьём досмерти! – Задушим! – Снимем кожу! – Выбьем зубы! – Да-да, выбьем зубы и заставим сожрать! – Сожрать-сожрать, у-у! – Может, вырвем язык? Он всё равно не разговаривает! Горностай упоенно заулыбался, выслушивая версии. – Тихо, стая. Я вас услышал. Ты их тоже услышал, да, дружок? – включивший всю сладкую псевдолюбезность Горностай поудобнее уселся рядом с лицом Варана. – Ничего хорошего тебе не светит. А пока я выбираю лучшую из версий, тебе не обязательно дышать. Валет, скажешь мне, когда его лицо начнёт становиться фиолетовым. Худая рука, измотанная уже перепачканными кровью бинтами, обвила пальцами шею Варана, пока вторая спокойно зашарила по карманам в поисках чего-то. Горностай спокойно слушает, как под его ухом медленно задыхаются. Слушает с мягкой полуулыбкой, довольный результатом пыток его и его стаи. Улыбается ещё шире от царапин ногтей обессиленной руки Варана на его руке. Даже не спешит её убирать. Лёгкое сопротивление, не имеющее и шанса на ослабление хватки, только подогревает Горностаевский интерес к удушению. Успешно вымещая свою ненависть и злость на умирающем существе, Горностай довольно улыбается толпе. Ему не жаль. – Горностай, он.. – Тихо. Он ещё может продержаться. Так ведь? Хватку издевательски ослабляют, давая шанс на глубокий вдох, и сразу же сжимают сильнее прежнего, вслушиваясь, как интересно и неровно застучало сердце. И когда уже Варана забило в удушьи, Горностай отпустил. – Дыши, дыши. Хорошо тебе? Как мало нужно тебе для счастья, умница, – поласковевший Горностай звучит страшнее прежнего. Этого Горностая, кажется, не остановит даже смерть жертвы. Он делает только то, что хочет, и как хочет. Он больше не хочет делить со стаей свою добычу – они получили достаточно, и теперь.. Варан жадно захватал воздух ртом, широко распахнув перепуганные глаза. Тут зачем-то открытый рот поймала Горностаева рука, не давая сомкнуть челюсти. Варан запаниковал, начав быстро дышать через нос. – Напугался, родной? Не бойся. Я пока ничего с тобой не делаю. Постарайся не откусить мне пальцы, чтобы я в ответ не оторвал тебе всю здоровую кисть. Договорились? Держите его. Будет дёргаться. Пока Варан смиренно терпел, как его прижимают к полу руками и задами, в руках Горностая блеснуло новое лезвие. Опасный блеск пугающе быстро переместился к его лицу. – Ты же у нас Варан, да? А у варанов обычно.. Не закончив фразу, Горностай с интересом полез в чужой рот. Понял, что совершенно неудобно одновременно держать и челюсть, и язык. Позвал Сову и попросил держать челюсть. Шершавый и мокрый язык долго щупали, лезли пальцами в рот, замеряли длину и ширину пальцами, пока Варан частично не перестал чувствовать язык и начал чуть не захлёбываться скопившейся слюной. – А у варанов обычно раздвоенные языки. В Вараний рот хлестнула кровь. Всё в крови: его лицо, рот, одежда, руки Горностая. Варан побледнел и задёргался, но тяжёлые задницы по его телу не дали и шевельнуться. В глазах встали слёзы, дышать стало тяжелее, вспомнилось сломанное ребро. Новая боль, не сравнимая даже с ударами по яйцам. Как будто язык заживо подожли. Смотреть страшно, видеть противное еблище Горностая тошно и кровь всё хлещет, Варан захлёбывается, не успевая глотать всё. – Не проглотишь кровь – захлебнёшься. Ты хочешь так глупо сдохнуть? Тем более, если ты умрёшь сейчас, завтра мы сделаем то же самое с Жучкой. – И выебем её! Осуждающая тишина не успела повиснуть, как Горностай решил вступиться и отчитать импульсивный голос из темноты. Несмотря на все нездоровые пристрастия к насилию, иметь малолетних Горностаю не хочется. Зачем? Для этого есть нормальные девушки. – Ей двенадцать, идиот. Варан, ты хочешь, чтобы мы издевались над твоей сестрой? Тебе стоит быть громче, чтобы нам хватило тебя и мы не перешли на неё. Сделай мне настолько хорошо, чтобы мне не захотелось идти и мучать твою сестру. Один избитый – это же куда лучше чем два? Да и кто знает, может, я и правда разрешу стае делать с ней чуть больше, чем с тобой. Углубление пореза на языке вызвало такой пронзительный крик сквозь хлюпанье крови, что по громкости, наверное, перебил даже сегодняшний Псиный вой. Варану больно. Ему и было больно, только ситуация вынуждала молчать, пытаясь отключиться. Это ощущение наблюдателя, когда твой разум наконец перестаёт иметь границы тела и уходит куда-то под потолок, наконец наступило. Варан кричит истошно громко, глядя на себя со стороны. Какой жалкий. И почему это чудище до сих пор живёт? Старается, карабкается и рыдает, давая Горностаю чуть не стонать от удовольствия своей противной жалостью. Он пробивает очередное дно жалости с единственной надеждой – безопасностью Жучки. Варан старается не слышать сквозь истошные булькающие крики избитого тела тяжёлое дыхание Горностая, старается не думать ни о чём, что он сказал. В голове только бесконечно больно вертятся угрозы безопасности Жучки, тонущие в отвращении к своему мучителю и осознании "он правда может всё это сделать". Дальше – как в тумане. Горностай, вставая, наступил на кисть руки Варана и она захрустела, а тот с противным ехидством извинился за "нелепую случайность". Варан снова заорал и разрыдался. Может, просто не было больше сил молчать. Его поставили, любезно дали отхаркать кровь, потом долго били головой о перила бассейна. Варан не знает, сколько точно – сбился после седьмого раза. Тогда стало заметно, как топорщится ткань на ширинке Горностая. Стало противнее в десять раз и почти вырвало, но приходилось продолжать кричать, теша чужое эго. Варан старался не думать ни о чём: ни о том, что будет дальше, ни о том, почему существуют настолько противные люди, у которых встаёт от подобных зверств, ни о том, что перила уже все забрызганы кровью, а ноги почему-то всё ещё держат. Или уже не держат – не совсем понятно, когда Варан свалился на колени. И штаны Горностая прямо перед лицом. Нет, не показалось. Подумалось вдруг, как Горностай, так же, как и сейчас, стянув его волосы в кулак, может отвести в сторону и заставить справляться с его стояком всё ещё кровящим и ноющим языком. Зря. Крики прервал противный булькающий звук – Варана вырвало, и избиение прекратилось. Неужели конец?.. – У тебя, похоже, сотрясение, дорогой. – поставив на ноги и отведя Варана в сторону от лужи рвоты, по-прежнему ласково констатировал Горностай. Варан сделал вывод, что его ласковость напрямую зависит от уровня его удовольствия. – У тебя есть последний шанс извиниться. Иначе.. Я брошу тебя на дно бассейна. Варан открыл рот. Кровящий и ноющий язык не соглашался издать ни звука. Тут стало понятно – он не хочет умирать, хочет жить, залечить раны и обнять Жучку, а от смерти его отделяет всего одно слово.. и это слово он не в состоянии произнести. Вместо "прости, ублюдок" вышло только противное мычание. Язык будто оторвали совсем. Только кровь так и хлещет изо рта, вымывая из него все буквы. А Горностай ждать не стал. И не надеясь на ответ, он пнул Варана в живот, отправив на дно пустого бассейна. – Не волнуйся, там есть лестница. Захочешь – поднимешься. Горностай выдохнул и подошёл переговорить с Совой. Кровавые руки неожиданно затряслись. Самому стало немного тошно. Наверняка, от рвоты. Сейчас Сова его приободрит, и всё пройдёт. – Слушай, Горностай.. Тебе не кажется, что это было.. немного слишком? Горностай замер и побледнел. По спине пробежали мурашки. Его ученик, почти что сын, любимый последователь и друг вдруг говорит такое?.. Стало ещё больше не по себе. – В смысле? – Ну.. мы перестарались. Он там сейчас умирает. – И что ты предлагаешь?! Понятно, что. Помощь. Сова – единственный со своей головой на плечах и единственный из Псов, кому не страшно высказать Горностаю своё мнение, даже если оно противоречит его. Помощь Варану объективно нужна, хотя бы из соображений безопасности самих Псов, но затуманенный возбуждением Горностай доходит до этого с заметным опозданием. Возможно, уже и поздно помогать.. Но раньше Горностая – обезумевше вцепившегося в свою игрушку и с упоением выбивающем из неё последний дух – даже Сова бы не смел трогать. Никто не хотел заменить ему Варана. – Ладно.. Иди со стаей в комнату. Горностай, чуть отстав, шёл следом. Чуть поникший, но всё ещё ободрённый. Дождавшись, пока все зайдут в комнату, он без стука ворвался в проход четвёртой. – Там.. в бассейне.. ваш. Если он вам нужен – идите и спасайте. Спокойной ночи.