Алекситимия

Валера облокотился на холодное оконное стекло и закрыл глаза. Они ехали куда-то за город, небольшой фургон слабо потряхивало от неровной дороги. В машине играли Битлз, с кровью и потом добытая Корзухиным кассета. Машина съехала на обочину, остановилась, фары погасли. Лагунов почувствовал неуверенные тычки в плечо и распахнув глаза повернул голову на своего попутчика. — Я постелил, иди ляг, Валер. — Игорь мотнул головой в сторону постели и шатен обессилено перешел с одного места на другое. — А ты куда? — насторожился голубоглазый. — Спи, я потом. — старший хотел было выйти на улицу, закурить, может получится успокоить нервы, но его остановила крепкая хватка за кожанку. — Останься со мной, — помедлил Валера, — Пожалуйста. Он повернул голову назад и увидел большие голубые глаза, что смотрели прямо в душу. Больше ничего не видел, дальше только чувствовал. Чувствовал чужие мягкие губы. Чувствовал чужое дыхание, которое чувствовать не должен был. Поцелуи с Валеркой были чем-то пугающим. Младший буквально съедал Корзухина, грубо сминая губы и раздирая их до крови, заботливо собирая ту до единой капли. А потом невинно ластился к шее, и тихо сопел под ухом. А Игорь долго не смыкал глаз. «Горь-Саныч взрослый, Горь-Саныч знает, что делает.» И засыпал под утро, когда Лагунов, свернувшись калачиком, грел бока. На утро, Игорь просыпался поздно, поворачивался в надежде наткнутся на тело рядом, но постель была пуста. На маленькой кухоньке шумел чайник, парочка бутербродов с колбасой и сыром ютились на тарелке с голубым обрамлением. Валерка сидел на раскладной скамейке и застывшим, почти застекленевшим взглядом смотрел в окно. На бескрайние желтоватые поля, на быстро мелькающие машины, на голубое безоблачное небо. Игорь лежал на постели и улыбался как дурак, неотрывная взгляда от мальчишки. Лагунов повернул голову и легонько улыбнулся. — Доброе утро. — немногословность нынешнего Валерки Лагунова всегда пугала Игоря. — Доброе, доброе. — словно вертя на языке и распробывая на вкус слово, сказал Корзухин. Младший подошел к кровати, прокрался, если быть точнее. То ли он всегда был таким мягким и грациозным, то ли только сейчас Игорь обратил на это внимание. Валера присел на край кровати рядом с подушкой, облокотил голову на деревянную стену шкафа, закрыл глаза, аккуратно перебирая золотистые волосы Корзухина. В воздухе витала разряженная тишина и ещё пыль. Давненько Игорь здесь не убирался, некогда. — Валер, и надо тебе это всё? — вдруг нарушил тишину старший. — Что, «это всё»? — Всё… Всё — это абсолютно всё. Это судимость Игоря, это прокуренные легкие Игоря, это вечное избегающее состояние Игоря. Уехать, сбежать, улететь, уйти. Только Лагунов всегда держал за руку, стоя позади и гладил по голове. А Корзухин чувствовал себя псом с табличкой на заборе: «Осторожно, злая собака!» и вечным ошейником на шее, который Валера любезно держал при себе. Ещё и намордник больно давил на пасть, а так хотелось содрать это все, выкинуть ошейник с брелком «Игорь Корзухин, вернуть домой по номеру ***********.» Хотелось рвать и метать, бегать по полю и кататься в траве, но бывший работник комсомола лишь курил пачками и утопал с головой в Валеркиных глазах. — Надо, я без тебя не выдержу, Игорь. — коротко и ясно, а у Игоря срывает все цепи и он поднимается на локтях цепляя шатена за щеки и утаскивая в постель, в поцелуй, жадный, страстный и смазанный. Валерка улыбается в поцелуе и блуждает руками по подтянутому загорелому телу. У Игоря недосып, синяки на пол лица, впадины вместо щек. «Потому, что куришь и ешь потухшие окурки на завтрак, обед и ужин!» — восклицает как-то Лагунов. А волосы всё такие же золотистые. Патлы, конечно, Корзухин уже не отращивает и в «студенческих» усиках перспективы тоже не видит. Не хочет пробиться на ностальгию. Игоревы замашки на ответственного и самостоятельного взрослого обычно кончались разбитым носом и ободранными костяшками. Заканчивались громкими криками и бьющейся посудой, пощечиной от Игоря и ударом по челюсти ответно прилетевшей от Стратилата. Иногда русоволосый забывает, что пригрел у себя под крылом не того угловатого, очкастого мальчишку из 4 отряда, который безоговорочно, даже целью своей жизни хотел спасти любимых людей, Валерка Лагунов. Сейчас на кровати под ним лежал возмужавший, похолодевший, отстраненный юноша с тяжелым взглядом и бездонными голубыми глазами, Валерий Лагунов. Они замерли смотря друг на друга, руки младшего как родные лежали на шее Игоря, немного сжимая и невесомо надавливая вниз. Беспорядочно разбросанные Валерины тёмные волосы резко контрастировали с белым постельным бельем, губы напоминали набухшие грозди рябины, а глаза невозможно смотрели прямо насквозь. Русоволосый опустился ниже, не разрывая зрительного контакта вновь слился в диком поцелуе с шатеном. В какой-то момент Игорь дал слабину, поддаваясь соблазну небесных глаз, и неожиданно оказался перевернутым. Теперь уже его шею настырно расцеловывали чужие горячие губы. Корзухин вертелся и изворачивался, выгибая шею. Валера по своей приобретенной сути любил кусать старшего. Больно. Не до крови, конечно, но до громкого рычания и нелепого подобия стонов откуда-то снизу. А потом любил мягко целовать укусы, словно прося прощения. Валера спускался ниже, обводя губами остро выпирающие ключицы. Майка, а точнее майка-алкоголичка, как позже ее стали именовать, красиво обрамляла верхнюю часть тела. Их любовь всегда была нестабильна, эмоциональные качели. То мир-дружба-жвачка, конфетно-букетный период, то кровь из носа, голова об стену. И они задыхались в этой одержимости друг к другу, бежали от себя, но потом снова возвращались и вязли, вязли, как в болоте, в криках и ушибах. В их молчаливых переглядах и крови сцеженной в мисочку, было намного больше сокровенного и интимного, чем поцелуях и горящих прикосновениях под лунным светом. А ещё Валера ненавидел, когда Игорь курил, но почему-то все время торчал рядом, пока тот убегал на перекур. Даже один раз попробовал из рук старшего, правда подавился, закашлялся и снова начал ворчать: — Как ты вообще эту дрянь куришь. — Когда так плохо, что зубы сводит, что угодно курить начнешь, лишь бы задохнуться и не думать. Сейчас же, при ярком свете полуденного солнца они лежали в тлеющих объятиях друг-друга и всё понимали. Всё-всё-всё. И любили. Одержимо, кроваво, сильно. И Валерка всё понимал, и Игорь. «Горь-Саныч взрослый, Горь-Саныч знает, что делает.»