Прямо в море

      Февраль, 2022 год.               С Майкла довольно.               Он прикладывает к замку ключ-карту, заходит в комнату, по ощущениям, волоча за собой разбитые куски себя же.               По крайней мере, это не трейлер. В студии хотя бы есть приближенные к отелю удобства: настоящий туалет и мебель, которая подходит не только куклам, но и людям. Ну, и если вы хотите с головой окунуться в нервный срыв, то лучше иметь под рукой больше свободного пространства, чем есть в крошечном трейлере.               Он бросает карту на ближайший комод, но промахивается, и та падает на пол. У Майкла нет моральных сил, чтобы попытаться её поднять. Так что он тупо пялится на маленький бежевый прямоугольник пластика и размышляет о том, уместно ли будет сейчас разрыдаться.               Неплохо бы принять душ для начала, но составить своё расписание с учётом перерыва на рыдания довольно трудно.               Он проводит рукой по волосам, пропуская сквозь пальцы всё ещё белые короткие ангельские кудри. Пройдёт вечность, прежде чем они снова отрастут. Он знает это по опыту.               Хорошо, что на нём хотя бы его собственная одежда. Костюмеры бы сошли с ума, уйди он со съёмок, прихватив дорогущую цепочку для часов и поношенный жилет. Он ещё в гримёрке сменил все слои одежды Азирафаэля на свободные спортивные брюки и ещё более свободную футболку. Дэвид всегда дразнит его за то, что после долгих съёмок он одевается как студент-переросток, но...               Майкл одёргивает себя прежде, чем успевает додумать мысль. Он прижимает кончики пальцев к губам и закрывает глаза. На него накатывает очередная волна головокружения. Только вот это не головокружение. Это ужасное чувство, когда смотришь, как человек, которого ты любишь, уходит, и ты ничего с этим не можешь сделать. Как будто кто-то приставил топор к груди, и тот вошёл так глубоко, что уже не вытащить.               Кровать слишком далеко. Душ с тем же успехом может оказаться на другой планете. Майкл тяжело опускается на пол, подтягивает колени к груди и утыкается в них лбом. Он пытается дышать.               В каком-то смысле это даже хорошо. Ему не в новинку использовать свои настоящие чувства для хорошей работы (боже, как он ненавидит это слово. Как будто он просто вводит пин-код в грёбаный банкомат, а не зарывается в глубокий колодец потери и печали). Нужно быть роботом, чтобы ничего не чувствовать, а просто выполнять свою работу. Но кому, чёрт возьми, будет интересно смотреть на безэмоционального робота?               Это просто издержки профессии.               Но после сегодняшнего? Как ему теперь вернуться в нормальную жизнь?               Он не знает, сколько прошло времени, но по всей видимости достаточно для того, чтобы затекла задница. Он хочет, чтобы из глаз потекли слёзы и смыли хоть немного отчаяния с его души, но ничего не выходит. Возможно, он так долго их сдерживал, что теперь стало слишком поздно.               В дверь стучат. Один раз. Хорошо знакомые тощие костяшки пальцев.               — Майкл? — зовёт его Дэвид с той стороны.               У Майкла к этому времени уже пересохло горло, и он отвечает не сразу.               — Да? — несмотря на то, что его глаза сухи, голос звучит так, словно глотку порезали на миллион крошечных ошмётков. Как и всё остальное в нём, думает Майкл. Он пробует снова, но с тем же результатом: — Что случилось?               Наступает пауза, во время которой Майкл думает (и сглатывает подступивший к горлу ком), что Дэвид решил оставить его в покое. Но затем электронный замок пищит.               — Я захожу, — говорит Дэвид с раздражающим, ещё более шотландским, чем обычно, акцентом.               (Да, разумеется у него есть ключи. Естественно, Майкл сам дал ему их. Использовал ли их Дэвид хоть раз? Сегодня — безусловно, но подтекст в этом совсем другой).               Майкл остаётся на том же месте и слушает, как дверь сначала открывается, а затем закрывается. Он сидит к ней спиной и изучает угол между стеной и полом. Он слышит, как Дэвид, шлёпая по полу резиновыми тапками, подходит ближе. Майкл чувствует себя ужасным идиотом, сидя на полу и жалея себя перед коллегой, но он не в силах взять себя в руки.               Дэвид садится рядом. Он скрещивает свои длинные ноги так, что одна из них касается икры Майкла. Одно долгое мгновение они молча смотрят в никуда.               — Это был долгий день, — говорит наконец Дэвид, и это такое преуменьшение, что у Майкла вырывается смешок. Горький, печальный и на грани истерики.               — Наидлиннейший, — говорит он. Последние четыре месяца съёмок были нескончаемой серией долгих дней, а сегодняшний отличался только закрытой площадкой. Минимальное количество съёмочной группы, никаких статистов и посторонних, кроме координатора интимных сцен.               Они целовались около сорока раз таким же количеством чуть отличающихся друг от друга способов. На самом деле Майкл потерял им счёт после первой дюжины. Это не должно было быть неловко, но всё равно было. Они целовались раньше. Точно больше сорока раз. Но в тех поцелуях не было ни грамма профессионализма. Они не стояли на виду у других людей, притворяясь, что не делали или, скорее, не привыкли этого делать. Не перед женщиной с милой чёлкой, которая объясняла, как целовать друг друга уважительно и не причиняя дискомфорт. Всё это время Майкл старательно избегал взгляда Дэвида.               Но это было не самое худшее. Худшим был монолог Дэвида и его заминка в середине, когда он с трудом сглотнул, пытаясь пережить боль разбитого сердца. Худшим было то, что сам Майкл знал: камера снимает каждую эмоцию на его лице. И он знал, что это хорошо. Что он полностью открыт, и он сам принял такое решение. Потому что Дэвид рвался, он боролся, он делал это так великолепно и идеально, что Майкл не мог не ответить своими настоящими чувствами, пусть даже они его убивали.               А ведь перед тем, как начались съёмки, Майкл был настроен очень оптимистично. Они оба ждали продолжения. Предвкушали новую главу. И слишком легкомысленно отнеслись к тому маленькому выбору, что стоял перед ними.               Так что это оказался весьма трудный год. Когда после пандемии жизнь начала налаживаться, она внезапно стала слишком насыщенной: они стремительно разлетелись в противоположные стороны из-за замороженных ранее проектов и навёрстывали упущенное за считанные дни, вместо запланированных недель. От такого бешеного режима тошнило. Да и часто всё шло наперекосяк, потому что производственные графики всеми силами пытались вернуть в нормальное состояние, хотя давно уже ничего не было нормальным.               Они, конечно, время от времени всё ещё болтали по телефону. Иногда они позволяли себе даже больше. Но всё это стало так поверхностно, что Майкл часто задумывался, а не стоило ли ему тогда, пару месяцев назад, подержать свой блядский рот закрытым? Он признался Дэвиду в чувствах, а тот не ответил ему. И это нормально. Кроме того, теперь их не разделяла самоизоляция, зато вместо неё как будто выросла невидимая стена. И да, на самом деле всё это нихрена не нормально.               Не о чем беспокоиться, постоянно твердил себе Майкл. Скоро у них будет всё время мира. Но потом, за неделю или около того до начала съёмок второго сезона, Дэвид кое-что сказал. Очевидно это было не то, на что надеялся Майкл. «Нам, вероятно, следует повременить со всеми этими... делами. Как думаешь?»               Тот факт, что Майклу удалось в ответ изобразить на лице дружелюбную улыбку, был сам по себе достоин премии Британской академии.               Это было разумно. На словах. Но на деле оказалось ужасной идеей. Это, чёрт возьми, была их работа, а не удовольствие. И даже сейчас, когда топор в груди Майкла застрял по самую рукоятку. Какая-то крошечная часть Майкла уверена, что всё происходящее — идеально продуманный план Дэвида, чтобы добиться от Майкла наилучшей игры. Но нет, всё в Майкле противится этой мысли. Дэвид не стал бы.               Он бросает взгляд на Дэвида. В этот раз его волосы покрашены в другой оттенок красного. Как ягоды. Или кровь. Они обвязаны одной из нелепых Дэвидовых повязок — Майкл думает, что стоит предложить костюмерам как-нибудь использовать их во время съёмок. Это будет крохотная пасхалка. Как и Майкл, Дэвид уже переоделся. Он в поношенных джинсах и ужасной толстовке, той осталось всего два оттенка до токсичного зелёного цвета, в который выкрашены светоотражающие жилеты. Он в своих обычных очках и уже снял жёлтые линзы.               Майкл замечает, что его глаза покраснели.               Что, конечно, иногда случается после долгого дня в линзах.               Иногда. Но не всегда.               Майкла захлёстывает чувство вины. Оно нагромождается на уже и так огромную гору эмоций.               — Ты в порядке? — спрашивает он, жалея, что не додумался спросить раньше. Не один он проходит через всё это.               Дэвид продолжает смотреть в никуда.               — Не совсем, — отвечает он, выпятив нижнюю губу.               Майкл весь словно сдувается. Он опускает плечи от ушей и выпрямляет ноги.               — Как и я.               Длинная рука Дэвида обвивает плечи Майкла. Майкл кладёт голову Дэвиду на плечо, закрывает глаза и просто дышит им. Они никогда не переставали касаться друг друга: когда так тесно работаешь, близость неизбежна. Но то, что происходит сейчас... Есть в этом что-то от того, какими они были раньше, когда отчаянно нуждались друг в друге. И хотя всё, чем они занимались — это по большей части просто развлекались или выпускали пар (будем честны, довольно эффектно), как раз сейчас Майкл чувствует крошечный отголосок тех эмоций. Чего-то приятного и сокровенного. Чего-то очень нежного.               Майкл обнимает Дэвида обеими руками, обхватывает его тощую талию. Когда Дэвид тихо вздыхает где-то около его виска, что-то внутри Майкла разбивается. Они продолжают крепко держаться друг за друга. В какой-то момент их лица находятся на одном уровне. Майкл мажет губами по скуле Дэвида. Это не поцелуй, но что-то на него похожее. Дэвид прижимается губами к Майкловой макушке.               На какое-то мгновение всё замирает. Сердце Майкла с каждым стуком всё больше вырывается из груди. Громада накопившихся чувств грозит выплеснуться наружу, и её невозможно сдержать. И всё же он должен постараться. У него просто нет выбора. Он кладёт ладонь Дэвиду на грудь и ощущает, как одинаково у них бьются сердца. Они словно отражение друг друга.               Майкл не один. Не у него одного внутри бушует больше, чем возможно вынести.               — Можно отвести тебя в кровать? — говорит Дэвид ему в макушку.               Майкл замирает. Он бесконечно рад возможности просто сидеть вот так, устроив голову в изгибе шеи Дэвида. Он не готов сейчас смотреть ему в глаза.               — Я думал, что больше мы этого не делаем, — осторожно замечает он.               Дэвид фыркает, его грудь немного потряхивает. Майкла потряхивает тоже.               — И я. Но я ошибался, думаю... Надеюсь, — он отстраняется, но всё ещё держит руку на Майкловом плече. Теперь приходится смотреть ему в глаза. Дэвид выглядит таким же измученным, каким Майкл себя чувствует. — Я думал, что это решение к лучшему. А сейчас... мне так жаль.               Майкл переводит взгляд на пол, затем снова на лицо Дэвида. Он не может слишком долго смотреть на боль в его глазах.               — Нам обоим... чёрт, это был очень долгий день, — каждое слово выходит с огромным трудом. — Всё кажется таким невыносимым... и резким из-за работы. Просто побочный эффект. Эхо.               — Для тебя это так? — требует ответа Дэвид. В его голосе слышится такая сталь, что Майклу приходится снова посмотреть на твёрдую линию сжатой челюсти. — Всего лишь эхо?               Он может солгать. Сказать «да, разумеется», и это прозвучит настолько правдоподобно, что он и сам не усомнится в правдивости собственных слов. Но Майкл не может просто так выбросить то драгоценное и хрупкое, что хранит внутри. Соврать — значит притвориться, что он не любит Дэвида, что они не связаны друг с другом неразрывно. Как если бы море отвергло свою соль.               — Нет, — наконец отвечает он. — Ты прекрасно это знаешь, — Майкл бесстрашный или просто тупой? Сложный вопрос.               Он позволяет Дэвиду себя поцеловать. Это одновременно такой же, как и те около-сорока-странных-поцелуев, что они уже разделили сегодня днём, и в то же время он другой. Они разделяют настоящие чувства, как и тогда, перед женщиной с милой чёлкой. Это вполне реальная, почти осязаемая агония и жажда.               Но под всей болью также скрывается нечто давно знакомое. То, чего очень не хватало в их ролях. И теперь, когда оно снова здесь, вместе с языком Дэвида, очерчивающим губы Майкла и сводящим его с ума, Майкл не понимает, как вообще существовал все эти месяцы. Дэвид целует точно так, как знает, Майкл-человек хочет быть поцелованным. И это разрывающее сердце осознание наконец позволяет пролиться его слезам.               Ему почти не стыдно. И когда он ощущает, как к его слезам присоединяется солёная влага с Дэвидовых щёк, он больше не чувствует себя таким одиноким.               Они идут к кровати. Это выглядит не так эротично, как могло бы. Оба с трудом поднимаются на ноги, в коленях что-то хрустит, затёкшие ноги Майкла колет иголками. Но в его руках ладони Дэвида, и они, спотыкаясь, вместе преодолевают путь до безликих никем не пахнущих простыней.               Безумная толстовка Дэвида, как и остальная их одежда, отправляется на пол. Майкла бередят воспоминания о Дэвиде, таком же обнажённом и открытом, как сейчас. И что-то в нём возрождается, словно феникс.               Взгляд Дэвида слишком напряжён. Он не моргает, а его прикосновения собственнические и яростные.               — Что мне сделать?.. — Майкл позволяет вопросу повиснуть в воздухе между ними. Он всегда готов исполнить любое желание Дэвида, и неважно, насколько странным оно будет.               Дэвид качает головой.               — Позволь мне, — говорит он и укладывает Майкла на подушки.               Не впервые Дэвид берёт на себя активную роль. Но чтобы вот так, без просьбы? Майкл не знает, что делать с этой информацией. Не когда тонкий скользкий палец осторожно проникает в его анус, и этого достаточно, чтобы свести с ума.               — Ох, так хорошо, — выдыхает Майкл, потому что так и есть, и потому что Дэвиду нравится, когда его хвалят.               Майкл раздвигает ноги немного шире, ему хочется больше прикосновений. Запястье Дэвида касается напряжённых яиц Майкла. Дэвид смотрит ему в лицо, словно хочет отыскать в нём какую-то тайну.               Но в нём больше нет секретов, думает Майкл. Есть только они. Только то, что происходит сейчас. И тягучее желание. И, возможно, что-то из того, что они уже давно имеют. Разве этого недостаточно? Ради всего святого, разве не о таком большинство людей только мечтают?               Он обхватывает лицо Дэвида. На скуле под виском крошечное пятно чернил, которое теряется в красных волосах. Дэвид или его визажист, очевидно, пропустили его. Майкл потирает его большим пальцем, но это бесполезно. Дэвид накрывает свободной рукой его ладонь и подносит к своим губам. Он целует кончики пальцев Майкла. Один за другим.               Это значительный, романтичный жест, но вкупе с серьёзным, как на совещании, лицом Дэвида он смотрится довольно комично.               — Щекотно, — оправдывает Майкл свой неуместный смех.               Дэвид улыбается, и Майкл подушечками чувствует его улыбку.               Внутри Майкла уже два пальца.               — Люблю тебя, — говорит Дэвид. — Так сильно.               Майкл не в шоке. Майкл знает... не хотел, но всегда знал. Невозможно было не заметить это, неотрывно наблюдая за Дэвидом весь день, неделю, все эти месяцы и годы. Он понятия не имеет, когда именно понял это, но так и есть.               Но услышать признание вживую? Он не мог мечтать... не смел надеяться...               Улыбка Дэвида постепенно уступает место беспокойству.               — Майкл?               О нет, слёз стало ещё больше. Слишком много на него навалилось. Он вытирает щёки и раскрывает объятия.               — Иди ко мне, — говорит он. — Иди ко мне, котёнок.               Дэвид ложится на него, длинное тело вжимает Майкла в матрас. Майкл обнимает его так, как должен был ещё годы назад. В какой-то момент Дэвид убирает пальцы, и Майкл молит, чтобы он вошёл в него по-настоящему. Дэвид внемлет его мольбе. Они не столько трахаются, сколько просто раскачиваются и изо всех сил прижимаются друг к другу в скучном и из-за этого таком захватывающем темпе.               Дэвид целует его и шепчет куда-то в шею:               — А ты всё ещё?..               — Я люблю тебя, — отвечает он. — Всё ещё, — сильнее обнимает Дэвида. — Всегда.               — Прости, что сбежал, — Дэвида трясёт. — Я просто не мог...               — Тише, ты же здесь, — перебивает его Майкл. Пальцы зарываются в красные волосы, — Ты же со мной. Мой идеальный.               Он подумывает сказать Дэвиду, чтобы не заботился о его оргазме. Он почти уверен, что Дэвиду это не понравится, но Майклу слишком хорошо прямо сейчас. Всё его тело потряхивает от удовольствия, но не из-за их медленного секса, а из-за ощущения Дэвида в его руках. Все прошедшие волнения наваливаются громадной усталостью, и Майкл был бы рад заснуть вот так, просто в объятиях друг друга.               Но, конечно, всё заканчивается не так, как он ожидает. Майкла накрывает мягкая волна, он кончает то ли от того, как низ живота Дэвида то и дело касается его члена, то ли от неловких движений его ладони.               Рот округляется, он облегчённо выдыхает. Дэвид нависает над ним, его лицо так близко. Он всё ещё в очках, но они уже сильно съехали и немного запотели от жара их кожи. То, что Майкл даже не думает о том, чтобы когда-нибудь попросить подрочить ему на лицо, пока он будет в очках, кое о чём говорит. Он слишком поглощён бесконечной любовью в этих глазах.               — Да? — спрашивает Дэвид, едва дыша.               — Продолжай, — выдыхает Майкл. — Не останавливайся.               Дэвид отрывисто кивает и утыкается взглядом в узкое пространство между ними. Теперь он резче и сильнее двигается. Между ними влажно хлюпает, и Майкл понимает, что по его бёдрам стекает не только смазка.               — Ох! — он даже не заметил... Когда Дэвид успел кончить? Он тоже смотрит вниз, но не видит ничего, кроме их животов. — Ты уже?..               — Я могу продолжать, — пыхтит Дэвид. Его член обмякает, но он всё ещё тесно прижимается к Майклу и остаётся глубоко внутри него. — Мы не должны останавливаться.               У Майкла почти вырывается: «Не стоит насиловать себя ради этого, мой дорогой. Всё хорошо, давай просто отдохнём». Но Дэвид смотрит на него так, будто от происходящего зависит его жизнь. Он весь состоит из острых углов и тяжело вздымающейся груди. Он самое прекрасное, что когда-либо видел Майкл.               — Пожалуйста, — говорит Дэвид. — Позволь мне остаться.               Майкл обхватывает его руками. Целует его медленно и греховно. Он поднимает свои уставшие бёдра навстречу Дэвиду. Они медленно раскачиваются, хотя в этом уже нет острой необходимости.               Как будто им невыносима сама мысль о том, чтобы расстаться.               — Всё в порядке, — говорит Майкл и целует Дэвида в висок. — Останься. Останься так долго, как этого захочешь.