Киты

      Аделаида день ото дня не может найти себе место в череде солнечных, но абсолютно пустых и тревожных дней — и это заставляет её ощущать себя самым беззащитным человеком на свете. Внутренняя разноголосица отравляет, пробирается до самой сути, до самой души.       Странно и ново ощущать себя уязвимой, когда, помнится, она была способна дать отпор вооруженным до зубов пиратам ещё до обретения чудовищной силы.       Странно и ново ощущать себя смертной, когда бессмысленное количество месяцев назад она была возвеличена — ни больше, ни меньше — до статуса божества.       А потом — всё закончилось. Потом она нашла себя опустошённой, брошенной, полностью обезоруженной. Бесполезной для обеих сторон мира. Ненужной для всех, для кого когда-то имела значение. И потому, стало быть, абсолютно нормально, что она сейчас ощущает либо целое ничего, либо ворох исключительно негативных, противоречивых эмоций.       Но нормально ли в самом деле?       Она не уверена.       Она, раз на то пошло, уже ни в чем не уверена. Как вообще можно быть в чем-то убеждённой, когда в момент, будто бы по щелчку, вся твоя жизнь потеряла смысл? Когда тебя стало панически пугать то, что когда-то вдохновляло и придавало сил жить, действовать порой бездумно, рисковать всем?       Аделаида делает глубокий вдох, прежде чем сделать шаг на мощёную набережную — и ей это стоит огромных усилий. С недавних пор она избегает любого контакта с морем и мореплаванием. В момент, когда показалось, что ей становится лучше и она вновь готова открыться миру, тревожность обострилась, оскалившись на свою загнанную в угол хозяйку диким, неконтролируемым зверем. Это выбило землю из-под ног, безжалостно утопило её в черноте собственных страхов.       «Что делать, что делать, что делать...»       Аделаида не знает что ей необходимо вообще делать. Глобально. По жизни. Она даже не знает не поторопилась ли, впустив в свои тягучие и серые будни очень большого и настойчивого Диего. Иногда она посматривает на него украдкой  и думает, что ему хватило лишь того их откровенного разговора по душам, чтобы воспрять духом, перезагрузиться и с большим пылом вернуться к губернаторским обязанностям.       Удивительное дело. Удивительный человек.       Казалось, что его теперь вообще ничего не сможет сломить, поставить на колени. Она завидует, нервно поджимает губы и всё реже смотрит ему в глаза, страшась этой суровой уверенности, здорового блеска. Ведь то, что её в нём восхищает, в то же время вводит в паралитический ужас. Его слова и его признание в собственных слабостях — в том числе. Диего верит, что Адель — направляющая его силы.       А Адель, по правде, не способна уже управлять даже собственной истощённой оболочкой.       Она не понимает, что с ней происходит — и это ломает как физически, так и эмоционально. И вот, спускаясь к морю, она хочет сделать хоть что-то стоящее: столкнуть себя со своими страхами. Лицом к лицу. Как в прежние времена.       Но Аделаида не пытается абстрагироваться, в нос всё-равно ударяет запах соли, кожу обдаёт морским бризом, а до слуха доносится ленивое плескание тёмных карибских вод. Её коробит и крутит от этого сочетания, которое когда-то будоражило, заставляло горячую девичью кровь кипеть. Сейчас же хочется одновременно и оглохнуть, и ослепнуть, и потерять вкус с обонянием. Хочется сбежать, спрятаться и никогда больше не показываться вблизи мерно раскачивающихся суден у берега.       Она находит в себе смелость посмотреть на пришвартованные корабли и в тот же момент ловит себя на мысленной, внутренней качке, которая немедленно провоцирует порыв тошноты. Гадство.       — Морская болезнь на берегу — это что-то новенькое... — Аделаида жмурится вплоть до мерцающих точек перед глазами, сжимает кулаки так, что кожа на костяшках натягивается до разрыва. Ещё один дрожащий вдох — и пересиливая слабость и недомогание, она всё же выходит из тени навстречу своим палачам — кораблям, на которых провела последний год (казалось — целую вечность) своей жизни.       Бесшумно, едва дыша, она фантомом скользит к кромке воды; аккуратно опускается на край пирса, присаживается и опрокидывается на спину, устремляя свой взгляд в тяжёлое, чёрное небо, усеянное бесчисленными звёздами. Звёздами, которые тут же стали вырисовывать навигационную карту, снова напоминать о море...       «Проклятые созвездия...»       Она долго всматривается в бездну, и вот бездна начинает всматриваться в неё саму: бессмысленная россыпь звёзд-веснушек начинает складываться перед её взором даже не в созвездия — в живых существ. Она видит юркий косяк рыб, который поблескивает серебряными бочками, она замечает резвых дельфинов, рассекающих глубины её личных тартараров, она провожает взглядом огромных китов, уплывающих в бесконечное никуда. А когда звёзды вдруг стали слагаться в до боли знакомый профиль супруга, Аделаиде думается, что, возможно, кьянти накануне было выпито чрезмерно.       Правда вот в чём скромная загвоздка: она ведь и капли алкоголя в рот не взяла.       Аделаида смотрит на хмурое лицо своего адмирала и утомлённо закрывает глаза, будучи неспособной заставить себя даже улыбнуться его появлению. Она стремилась остаться в одиночестве, но упорность благоверного настигла её даже несмотря на попытку подкупить Хуана.       Ну и бесполезнейшая же трата дублонов, право слово.       — Поверить не могу, что ты действительно попросила Хуана прикрыть твоё отсутствие, — Диего звучит абсолютно обескураженно. Кажется, он ожидал от супруги многим большего.       — Если бы по дороге мне попалась служанка Эстебана, я бы подкупила и её, но к беде своей я столкнулась с Хуаном. Плешивый предатель, — в её словах нет и тени злобы, лишь лёгкое, вселенское разочарование, помноженное на угнетающую её хандру, — Иди домой, душа моя, со мной всё будет хорошо. Я вернусь позже. — произносит и тут же думает — слова, брошенные на ветер, потому что почти сразу слышит шарканье, шуршанье мундира и фирменное кряхтящее «о-ооп, вот так вот...» — то Диего грузно опустился рядом с супругой. Черта с два он теперь вообще позволит ей побыть наедине с собой.       — Мне казалось, ты избегаешь моря, — негромко замечает он и получает в ответ молчание в продолжительные несколько минут. Угнетающие несколько минут.       — Я живу на острове, — без особого желания, почти вынужденно начинает удручённо бормотать Аделаида, — Избегать его вечно не получится, верно? Даже добровольно заточив себя в Роко-Муэрто я буду из темницы видеть Карибское море. Мне некуда бежать. Море всю жизнь было моей мечтой, а теперь оно будто бы моя... погибель.       — Хочешь уплыть отсюда?       — Нет.       — Хочешь здесь остаться?       Святая Мария, если бы она знала ответ! Правильный ответ. Кто бы подсказал, кто бы направил её неприкаянную сущность! Аделаиду в этот момент глушит и душит порыв горьких слёз, но, превозмогая дрожь в голосе, она качает головой и сквозь стиснутые зубы отвечает, находя в себе на это силы, находя последние крупицы почившего мужества:       — Нет.       В глазах её супруга — почти испуг. Боже, страшно помыслить: кажется, она наблюдает впервые в своей жизни за ним настолько искреннее переживание за её судьбу. Диего же мало что могло напугать, но своей потерянностью и отрешённостью у Аделаиды получилось ввести в ступор одного из величайших покорителей морей похлеще любого Левиафана. Всегда сильная, независимая и самоотверженная Аделаида, которая до последнего держалась — треснула, сломалась, признала своё абсолютное поражение перед всем сущим.       Это был финиш. Она больше ни секунды не могла оставаться сильной.       — Я не знаю, чего я хочу, любовь моя, — и без того небольшая фигурка Аделаиды, кажется, уменьшается в размерах на глазах в несколько раз: она теряет горделивость своей осанки в сутулости, подбирает к себе колени и утыкается в них лицом, содрогаясь в беззвучном приступе рыдания.       И это зрелище поражает Диего в самое сердце. Он пресекает себя от непрошенных касаний, слов, эмоций. Удивительно терпеливо ждёт и чувствует, как слева болит так, как никогда не болело.       — Я выросла на глупых девичьих романах, на приключенческих сагах. Я предавалась грёзам о кругосветных путешествиях, морских приключениях, сражениях на саблях. Я грезила великим и недосягаемым, но, думаю, я никогда не была готова к этому по-настоящему. Я не была готова к побегу, не была готова к жизни на пиратском судне. Я не была готова к роли капитана. Я не готова была брать ответственность за двести голов, за своих друзей, за весь чёртов мир. Я не была готова к переполняющей меня силе, которая в любой момент могла уничтожить и меня, и половину света, — она хрипит в своём откровении сбивчиво и торопливо, глотает тяжёлые, непрошенные, солёные как само море слезы, — Каждый день от меня ждали подвигов, каждый день от меня ждали мудрых, оптимальных, компромиссных решений. Каждый день я просыпалась с мыслью, что сегодня, возможно, я погибну — и со мной весь мир, ведь в какой-то момент против меня ополчилась непонятная демоническая тварь... и ты ещё со своими преследованиями присел на хвост, добавляя проблем и моральных дилемм.       Аделаида внезапно вскидывается и оборачивается к Диего, представая перед ним полностью разбитой и раздавленной, но от чего-то взвившейся, словно от внезапно проступившей ненависти к самой себе.       — Святая Дева, как же невыносимо осознавать, что то, что ты некогда любил больше всего на свете, в конце концов сломало тебя!       И для Диего слова супруги сейчас видятся, пожалуй, самым страшным откровением, ведь это он мог в любой момент оказаться тем, кто в результате окончательно сломает и уничтожит Аделаиду.       И от той мысли становится под сердцем ещё больнее.       — Я ненавижу море, но я повенчанная перед Богом супруга адмирала вест-индийской флотилии, — продолжает она, ведомая своей ясной, но изничтожающей изнутри мыслью, — В моей жизни абсолютно всё пошло наперекосяк. Судьба вообще не считалась с моими желаниями. Хотела ли я этого всего? Возможно, первые пятнадцать минут — да. А теперь я понятия не имею, что делать с моей жизнью, — она задыхается от переполняющих эмоций, он тяжёлых слёз, от нехватки кислорода в пережатой груди.       — Мои решения спасли моих друзей и весь мир, Диего. Мои решения спасли даже тебя. А кто теперь спасет меня?        Аделаида безутешно утирает мокрые щёки длинными рукавами платья, трясёт головой и бессознательно хоронит в себе абсолютно всё — любой намёк на долго и счастливо, любую надежду.       Аделаида безутешно утирает мокрые щёки длинными рукавами платья и не ждёт ответа от Диего, но к удивлению своему получает его: супруг начинает говорить непривычно тихо, оттого чуть бася:       — Любовь моя, я, наверное, худший герой, которого может предложить тебе история твоей жизни. Я противоположность любому порядочному дворянину с благородными помыслами, хотя, зачти мне, пожалуйста, тот факт, что я пошел за тобой буквально на край света. Не суть важно, — он прочищает горло на этой фразе, чем вызывает тень улыбки на лице супруги, — Я к чему веду.. тебе не нужно же быть или становиться кем-то особенным. Тебе не нужно ни стараться вернуть себя прежнюю, ни через силу лепить из себя принципиально другого человека. Для меня ты всегда, несмотря ни на что, будешь оставаться равной во всем. Это то, о чем я тебе всегда твердил, твержу и буду твердить. Диего де Очоа верен своему слову и, что самое главное, — верен своей супруге. Я люблю тебя, твои мысли, твои сильности и слабости. Я люблю тебя в любой период твоей жизни, — он протягивает к ней раскрытые ладони, чтобы заключить её в свои, поделиться теплом нагретой кожи, в очередной раз невербально сказать ей, что она в своих страданиях находится не в одиночестве, — Твои решения отвернули от тебя весь мир, но я, во что бы то ни стало, всегда буду оставаться на твоей стороне.       — Даже если я никогда не смогу выйти в море с тобой? — она смешно шмыгает красным носом, смаргивая крупные слёзы. Тень её улыбки становится шире, губы дрожат в подобии мягкого смеха, но в сущности своей — единственном возможном способе выразить благодарность за услышанное так, чтобы и не раскраснеться, и пуще не разрыдаться.       — Даже если ты мне прикажешь разобрать на доски Галеон, — Диего усмехается почти добродушно. Мысленно паникует от обещанного, но всё же лица не теряет, продолжает: — Начнём с чистого листа, насколько это возможно? Перестроим колонию по новым заветам. Построим такой Санто-Доминго, какой заслуживают твои люди, хорошо?       Аделаида чуть неловко, неуклюже пододвигается к Диего ближе, приваливаясь к его боку, ныряя под его крыло. Пустота внутри всколыхнулась, перевернулась, уступая место чему-то несомненно новому, тёплому, доверительному:       — Это ведь наши люди, — впервые за их разговор Аделаида улыбается почти без боли в поддернутых пеленой слёз глазах, — С тех деспотичных пор уже много воды утекло, всё будет хорошо. Только завоёвывать расположение людей мы будем не силой, договорились?       Диего делает, кажется, самый тяжёлый вздох в своей жизни, ощущая как внутри него сталкиваются две абсолютно противоборствующие силы. Он молчит, корчит сложные лица, но под напором приторно мягкого женского взгляда исподлобья сдается и кивает, напоследок целуя Аделаиду в лоб.       — Как пожелаешь, любовь моя.       И вот теперь уже Аделаида делает глубокий вдох и полной грудью втягивает морской воздух, ощущая, что не так уж он ей и претит. По-крайней мере сейчас, привалившись плечом к Диего, приникнув к нему щекой, выплакав все глаза и вывернув всю свою душу наизнанку.