Раскаяние

Лето того года оказалось куда прохладнее; начало августа встречает москвичей дождливыми объятиями, перекрывая огромным облаком всеми любимую летнюю даму — солнце, оставляя беднягу практически без внимания. Ах, какая жалость, семейным парам придётся перенести пикники на неизвестное время, опытные ловеласы не смогут вскружить голову молодым девицам на лодке, отплывая от ненужных лиц всё дальше и дальше... Ну, они на то и опытные, хитрецы наверняка найдут другой вариант, быть может, куда лучше прошлого, что же делать базару, бедным, простым людям? Денег нет, болото будет повсюду, уж поверьте, ничего хорошего, только сиди дома, хоть вешайся. А что если нет?.. Что если это некий знак свыше, подсказывает нам поразмыслить о том, на что так часто не хватало времени? Посидеть с семьёй, навестить соседа, да и в конце концов, дать себе отдохнуть от суеты. А матушка природа плохое смоет с земли, и всё снова заиграет яркими красками. Но кто-то ждать не захотел, кому-то, в такую непогоду, вздумалось оказаться на Ваганьковском кладбище, скрываясь от крупных каплей чёрным зонтом. Жаль хорошо начищенную обувь, после похода на могилу её трудно будет узнать. Сорокалетнему Эрасту Петровичу эта небольшая традиция давалась словно в первый раз: имея хотя бы малейшую возможность навестить горячо любимую Москву, он обязательно навещает тот же цветочный магазин и покупает всё те же белые лилии, а потом прямиком на кладбище. Каждый раз менять букет Фандорин не считал за что-то нужное, да и в таких вещах мужчина не был хорош. Главное ведь хоть какая-то память, забота... По крайней мере, так однажды ему сказала пожилая гостья, которая приходила к покойному мужу. Она советовала Эрасту молиться, ставить свечку за упокой, а ещё лучше договориться со священником о службе. Этого, он конечно, делать не стал, верующим человеком брюнет не являлся, да и такие ритуалы мужчина считал излишним. Вряд-ли такие вещи утешат его разбитое сердце. Почему же всё-таки под ливень? Неужели нельзя было переубедить ноющую тоску хотя бы до следующего дня, а там дальше Бог покажет, идти или нет? Увы, на постоянной основе Фандорин здесь находится не может, уже который год он заменяет родное на тесную квартиру в Лондоне либо же гостиницу в Вайоминге, но на судьбу жаловаться не стоит. Отбирая старое, она дарит нам что-то новое, поэтому и перемен бояться не нужно, и отпускать старое пойдёт на пользу. Обиженным на судьбу Эраст давно не был, но забыть прошлое, от которого так трепетно стучит сердце, он никак не мог. Это превратилось в некую навязчивую мысль, обсессию. „Вот бы он оказался живым, вот бы он меня услышал“: иногда проскакивало наивное в голове. Вот бы горячо любимый Иван Францевич Бриллинг не умирал. Серые глаза смотрели на растерянного мальчишку сочувственно, от осознания полнейшего бессилия над ситуацией, на них наворачивались слёзы, но рука крепко держала рабочий револьвер, будучи в готовой выстрелить в такого наивного, но так сильно полюбившегося молодого человека. Столько противоречий Эраст тогда заметил… Просто не вкладывалось в голове, как он посмел вскружить ему голову, как посмел утешать в постели, как он мог ему так с ним поступить?.. И сейчас этот обычно улыбчивый господин, дико сжимал зубы, пытаясь совладать с эмоциями, но в то же время сомневаясь, сможет ли проигнорировать порыв хоть какой-нибудь человечности. Не узнать, больше Эрасту Петровичу этого не знать, жить в тот момент казалась важнее, в какой-то момент тело эхом жаждавши сберечь разум и сердце завопило громкое: „Давай!“, ноги моментом унесли его вперёд, казалось, Эраст тогда совсем ни о чём не думал, не контролировал того, что происходило. Ведь только потом, как только прозвучит выстрел в потолок, как только придётся расцарапать руки и одежду, как только нужно будет упасть на землю, услышать тяжёлое хрипение, разум проснётся и в находясь в полнейшем ужасе промолвит: „Ты его убил“ От этого точного вывода Эраст Петрович до сих пор быстро моргает, отворачивая голову, пытаясь спрятаться. Но мысль всё так же присутствует, словно звон церковных колоколов — громко, пронзительно, отзвуком. Сердце замирает, пока в горле набирается ком, и тогда даже сказать нечего, нет ни сил, ни желания защищать себя больше, оправдывать. И приходить сюда было поначалу страшно очень, словно признать свою неправоту, которую так раньше оправдывал, только в несколько десятков раз хуже, тягостнее. Сколько дрожащий голос винил себя, сидя на плитке, сколько длинные пальцы нервно прятали в очередной раз заплаканное лицо, повторяя: „Ну если бы я только знал, если бы знал...“. Тяжело... Со временем становится не легче, скорее душа закаляется, и так проходил месяц, второй, плакать было нечем, извиняться кроме букета, собственно, тоже. Человек может пережить всё, что Бог пожелает, вопрос лишь в его принятии такой судьбы и желании с этим бороться. В идеале, конечно. В чём-то победить, увы, бывает невозможно, какая бы удача у господина Фандорина ни была. И это не стыдно, слова философские подобрать трудно, но просто так случается, вот и вся суть. И тогда к нам приходит кем-то сказанное: „Главное не победа, а участие“. Не смотря на погоду, путь Эрасту Петровичу даётся пока легко: обойдя храм Воскресения Словущего, мужчину окружила приятная глазу зелень, с которой понемногу стекала дождевая вода, в нос ударял запах сырой земли, атмосфера умиротворения уговорила мужчину замедлить шаги и устроить себе небольшую прогулку. Впрочем, местечко и вправду неплохое, по типу парка. Наверное, голубоглазый брюнет не удивился бы, увидев перед собой либо где-то поблизости гуляющего посетителя. Эта местность больше не приносила тянущееся тревоги, которая ядом пробиралась в тело, парализуя ноги и руки, скорее что-то родное, такое привычное, и это всё-таки понятно — традиция. Осталась лишь присущая кладбищу печаль, мысль о том, что Эраст в этой жизни что-то упустил, и упускает, но поделать, казалось бы, он ничего не сможет, яма слишком глубокая и скользкая. Ну с кем не бывает, кому лишний раз не хочется себя пожалеть? Только сейчас придётся пожалеть вышеупомянутую обувь, Эрасту Петровичу нужно будет сейчас повернуть налево, и проходить между могил, находившихся справа. Там, увы, плитки не было, только болото в перемешку с такой красивой, яркой травой. Поистине интересное место — кладбище. Совокупность горя и красоты. А вот и мраморная могила, всегда кем-то вычищена и отполированная. Хоть и камень наверняка дорогой, сам внешний вид до жути простой: обыкновенная плита с гравировкой имени и фамилии обладателя, дата рождения и смерти, ничего более, даже скорбящего ангелочка. Всё, как бы хотел Иван Францевич: коротко и ясно. На похоронах у него Эраст Петрович ни был, этого ему не позволяли сделать две причины. Первая — не отойдя ещё от осознания того, что человек, который якобы взял мальчишку под собственное крыло ради дела и "командной работы", решился на такой шаг, как забрать жизнь у доверившегося, была вещью ужаснейшей. Идти на похороны к почти собственному убийце было бы, безусловно, очень даже дерзко, если имелось желание позлорадствовать над кончиной врага. Но ведь Эраст Бриллинга врагом не считал... И чувства сработавшей на таком грязном человеке карме не было, ну не было, хоть убей. Внутри лишь ныло болью и обидой, очень глубокой. "Как так, почему не объяснить, не рассказать?": крылось в молодом уме. С возрастом приходил ответ — никто бы ничего не рассказал, мой дорогой Эраст, долг у людей разный, а вот несут ли они какие-то почести, либо же оставляют на душе пятна грязи — вопрос совсем другой. Да чего уж там, было просто очень больно. Причина номер два — предстоящая свадьба с милой Лизанькой. Убиваться по несчастным детям и шефу при горячо любимой невесте Фандорин попросту не мог. Испортить атмосферу мероприятия для неё, как бы на душе тягостно ни было, ему не хотелось. Разве можно грустить во время солнечного дня, когда всё хорошо и прекрасно? Нужно ли разносить болячку среди здоровых, можно ли себя жалеть именно сейчас?.. Усугублять ситуацию не стоило, чего уж там, Судьба сама позаботилась об этом, отняв самое дорогое, что осталось у потрескавшегося сердца. Этого было достаточно, чтобы оно окончательно разбилось, словно фарфоровая ваза, около которой так неосторожно ребячилось чадо. Дождь, казалось, начал понемногу утихать, мужчина подходит к ничем не ограждённой могиле, дабы, как обычно, оставить букет. На могилу плюхнулся ещё совсем свежий листик. Видимо, напора, который был до этого, он не выдержал. Эраст Петрович непринуждённо его смахивает, ненароком рука зависает над камнем, словно над чем-то колеблясь. Несмело, пальцы дотронулись до мокрого мрамора. Мысли шли своим чередом, не смена, этому помогала тишина находившаяся здесь. Приходит тревожное осознание — Эраст уже плохо помнит черты лица покойного, едва ли он может представить его голос. Будь это просто очень хорошо знакомый, к примеру Зуров, Фандорин просто бы немного затосковал по нему, но это не просто знакомый. Что-то такое родное, но непонятное, далёкое от принятия общества, хотя такая привычная вещь, встречающаяся каждый день на каждом уголке. Казалось бы — любовь, почему же именно эта сложилась так нехорошо? Почему она оставила такой след, обсессию, засевшую в голове? Всё совсем плохо... Не любовь, увы, сейчас это точно не была она. Это зависимость. Какой ужас. Наверное, нужно убрать руку, зачем себя добивать, хотя, в ином случае, Эраст бы здесь отсутствовал. Те же пальцы, слегка влажные, касаются горячей шеи, растирая напряжение, находившееся внутри. Некуда себя деть, совершенно. Словно переживаешь всё снова, как мученик, но потом восстанавливаешься и остаётся лишь осадок чего-то лёгкого, прошедшего. Благодать? Определённо, здесь будет куда лучше, чем в городе. А с Масой за пару часов ничего страшного не произойдёт. Наверняка будут те самые вопросы о месте посещения, которое Эраст так старательно замалчивает, не желая делиться с вечными переживаниями и скорбью в душе. Этого, к сожалению, Фандорин объяснить ему не сможет, как бы этого не хотелось. Не будучи глубоко набожным человеком, он всё равно ощущал внутреннюю неправильность в собственном сознании, в выборе, который ему пришлось совершить тогда. Этот, своего рода порок, не даёт жить свободно, оставляя голубоглазого брюнета загадочным холостяком, без постоянных отношений, без семьи и детей. — Кто же, барин, в такую погоду мёртвых навещать будет? Лето нынче-то, прохладненькое... Сзади посетителя вырисовывался силуэт сутулого надзирателя кладбища. Лет ему было эдак под пятьдесят, горбатый нос, седые волосы до плеч, с отголосками прошлого, в виде чёрных прядей, которые редко попадались на глаза. Голову прикрывал коротенький соломенный цилиндр, одежда была ничем непримечательной, всё-таки кладбище, работа грязная, да и некому вещами похвастаться. Эраст неспеша поворачивает голову в профиль. Не до конца выйдя из раздумий, мужчина комментарий игнорирует. Как бы не звучал банально его мысленный ответ, но: а есть ли разница? Меняет ли это открытие что-то? Совершенно нет, простыть, в чём Фандорин откровенно говоря, сомневается, — пустяк полнейший, ради которого он готов простоять под дождём столько, сколько понадобится. Рассматривать тёмные линии на мраморе, подумывая о том, как же это выглядит прелестно, как Ивану, после пережитого, здесь тихо, спокойно. Для измученного жизнью и гибелью — самое то. Интересно, какая же участь постигнет самого Эраста?.. Надзиратель кладбища, видимо, находился в скучающем состоянии. Подёргивая себя за бородку, мужчина выглянул из-за спины, вчитываясь. Фандорин лишь тихо вздохнул, заметив в руке у незнакомца серп. Надо же, странный Эраст, который стоит под дождём (с зонтом!), а серп в такую погоду самое то, отличное время для покоса травы. — Брата потеряли? Мужчины цветы обычно семье и родным носят, из моего опыта. Я, знаете, часто общаюсь с людьми, обычно родителям ставят, жёнам, а порой и вовсе — Незнакомец медленно снимает цилиндр, прижимая к груди. — Детям. Господи, береги ихнюю душу светлую, это трудно... — Тот сочувственно покачивает головой, сложив руки за спину, перед этим надев головной убор обратно. Эраст смотрит на цветы, потом на надпись, и в итоге взор стремительно направляется на вид, где могил и памятников было куда больше. — Д-друг. Друга потерял. — Негромко произносит голубоглазый брюнет, словно и вовсе нехотя отвечает. Дружбой назвать это трудно, но и любовниками — увы, невозможно. Чтобы избежать лишних вопросов, Фандорин на вздохе дополняет. — При исполнении служебных обязанностей. — Друга терять тоже печально. — Надзиратель очень некрасиво шмыгнул носом. — То, что дорого — всегда тяжело отпустить, чтобы, или кто бы это ни был. Будь человек, либо же крыса... Смотря к кому притянуло сердце сильнее. Слегка поджимая губы, Фандорин лишь молчаливо кивнул, будучи совершенно незаинтересованным в разговоре, хотя, быть может, общение по душам ему пошло бы на пользу. А точно ли?.. Когда, в период потери говорят всё одинаковое, словно из одного шаблона люди пошли. Стоит ли их винить? Конечно нет, ни при каких обстоятельствах. Это, пожалуй, те персоны, которым действительно жаль человека, но из-за неумения а может из-за элементарного незнания как к страдающему сердцем подойти, утешить. Чего уж там, Эраст Петрович совершенно такой же. — Я сам, представляете, на этой неделе на базар пошёл, а окно не закрыл. Забыл...кошка была, белая-белая, я не сразу заметил, как она исчезла. Соседа встретил, говорит, мол: "Кошку загрызли псы, белая такая, легко заметить". Это трудно, барин, трудно терять, нам остаётся только надеяться на Бога, о том, что он милостив и в действительности прощает за грехи. — Прохрипел незнакомец, потирая лоб. — Мне искренне жаль. — Фандорин поворачивается к собеседнику. — Д-думаю, кошке попасть к Господу будет не так проблематично, она ведь совершенно безгрешная. — Подбадривает его Эраст, слегка усмехнувшись. — Что касается людей, то при таком раскладе придётся отвечать за сделанное, ведь все мы перед Ним равны, но я считаю, что в некоторых моментах раскаяние и осознание может сыграть немалую роль. Ка-как в притче о блудном сыне. — Мужчина поднимает глаза вверх, на небо. Вытянув немного руку, тот понимает, зонт можно закрыть. — Нельзя быть таким категоричным, в мире не существует исключительно чёрного и белого. — Вы поистине милосердный. — П-простите?.. — То, как Вы об этом рассказываете, говорит о Ваших чувствах тоже. Это жалость к павшим, сочувствие, заявление о том, что всё не так однозначно, нужно понять, а может потом и простить. Так не каждый сможет, не у каждого такое открытое сердце, а Вы можете, и у Вас такое. Смогли бы Вы, Эраст, простить такого же павшего, грешного, блудного сына, который на самом-то деле не получит благословение от Всевышнего ни за что, но для меня это так неважно. Я хочу получить его от Вас, но вот имею ли я право, Эраст, скажите мне пожалуйста, mon cher?.. Слезает излишне горбатый нос вместе с смешной бородкой, парик вместе с цилиндром сжимается в руке в моменте, когда голос уже не хриплый голос стремительно набирал темп, так сильно боясь упустить, не договорить. Страшно. Страшно осознавать перед кем он сейчас стоит, страшно обо всём этом рассказывать, страшно смотреть на Фандорина, такого мужественного, красивого, повзрослевшего, лицо которого бледнело, словно превращаясь в одних из этих памятников. Бриллинг так больше не мог, он был готов при малейшей возможности обнять милого Расти и расцеловать ему руки, в лихорадке судорожно повторяя извинения и то, как ему жаль. Раскаяться перед ним, исповедоваться в надежде, что его хотя бы услышат. Иван заметно постарел: морщины из-за активной мимики очень выделялись, на светло-русых волосах виднелась настоящая седина, которая начала проявляться. Он всё так же улыбается; красиво, во все зубы, смотря серыми глазами находясь в тревоге, как тогда. Как будто ему снова придётся прыгать в окно. И как бы всё чудесно не складывалось, как бы не стоило пламенно благодарить этого клятого Бога, Эрасту было сейчас совершенно неважно, каким же образом этот актёр погорелого театра выжил при падении, что он делал, о чём думал. — Так можно и до гроба довести, виноват, Эраст...— Учащённо дыша, быстро проговорил Иван Францевич, бегло рассматривая чужую физиономию. — Пожалуйста, Эраст, не молчи. Скажи что-нибудь. Фандорина интересовало только одно непримечательное... — Какого, мать его, чёрта?! — неожиданно прилетает в нос, затылок резко отскакивает назад, прожигает жгучая боль, но, не до конца опомнившись, тело оказывается прижатым спиной к стволу дерева. Иван для себя решил — он сопротивляться не будет. Пока руки Эраста крепко сжимали воротник, Бриллинга, немного подрагивая из-за удара, пальцы накрывали его костяшки. Подбородок пачкается кровью, сердце, кажется, тоже. Полуоткрытые глаза смотрят, в ледяные, твёрдые. А ведь из-за льда тоже можно умереть... — Я не буду с тобой драться, я заслужил. Просто... — Я скорбил по тебе! Всё это время! Я винил себя в твоей смерти! Я всю жизнь винил себя! — Хватка крепкая, ибо страшно показать собственную слабость, трясущейся конечности, голос, который наверняка начнёт дрожать. Громкое дыхание, Фандорин скован в движениях, он сейчас стоит так, чтобы держать свои эмоции в кучке, где-то в глубинке, но не перед Иваном. — Мне так хотелось тебя увидеть во сне. Я так молил Бога, лишь бы посмотреть на тебя снова, хотя бы немного... — Сквозь зубы шипит ему на ухо голубоглазый брюнет, наклонившись. Ноги от его слов становились ватными, то, что Бриллинг сделал сейчас с Фандориным равно убийству. И после смерти, словно ещё не намучился достаточно, бедолага всё так же остро ощущает боль. — А я уже здесь. С тобой. Мы снова вместе. Я...я расскажу тебе всё, я расскажу где я был, я расскажу почему так с тобой поступил. — Горячо шепчет мужчина, поглаживая всё того же мальчишку по спине, пока у самого мир накрывался пеленой слёз. — Ты лгал мне, ты предал меня... — Я не выстрелил бы в тебя. — Ты знал что я тебя люблю... — Эраст, прошу... — Ты спал со мной, потому что знал — я тебе ни в чём не откажу. — Эраст, послушай. — Ты никогда не любил меня, ты знал мою слабость, и воспользовался ею!.. — Эраст, прекрати вести себя как ребёнок, чёрт бы тебя побрал! После этого лицо скривилось, губы сжались в полоску, голова наклонилась внизу, дабы сдержать предательский всхлип. На щеке нарисовалась солёная дорожка. Ивану нечего сказать, это и вправду выглядело так, как об этом только что сказал Расти. От чего так сильно сердце сжимает и становится мерзко от себя. А когда ему было приятно смотреть на своё отражение в принципе?.. Руки Эраста слабеют а после опускаются вовсе. Его ловят в попытке отвернуться, Иван не лезет в объятия, но он берёт руки, целуя трепетно, оставляя на костяшках следы крови, пока голубые глаза несчастно смотрят вдаль уже совершенно себя не сдерживая. Как тихо, красиво... Словно ничего страшного и не произошло. Это то, чего ему так хотелось? — Это не так. Это неправда, я бы не смог с тобой так поступить. Я хочу перед тобой открыться, мне нужно всё объяснить. Ты ни в чём не виноват, это я тебя во всё втянул. Боже, что с твоими волосами? Мне так жаль, Расти... Руки касаются висков, трепетно касаясь губами, пока Эраст тихо вздыхает, прикрывая глаза. Пожалуй да, ему этого хотелось. Хотелось его внимания, заботы, и в конце концов, объяснений. — Эраст, не молчи, скажи что-нибудь. Попроси у меня что душе угодно, я уйду, если тебе это нужно, я всё пойму. Только не молчи так долго. — Н-не уходи от меня. Побудь со мной. Он немного отстраняет от себя Ивана, смотря в глаза внимательно. Руки обхватили плечи. Бриллинг не сопротивляется вновь, наблюдая за мужчиной. Большой палец пытается вытереть кровь, но получается её неумело растереть перед тем, как поцеловать губы. Осторожно, переходя в объятия, в которые Иван так доверчиво падает, ощущая во рту привкус метала. Ему разрешили слишком много, и вполне простительно то, что Фандорин поцелуй быстро расторгает, заметив сквозь светло-серые облака небо. — Я хочу услышать от тебя раскаяние.