Когда даже Четвертая Стена молчит

      Несмотря на то, что ждал Персефону, Ким ДокЧа не слишком-то и расстроен, что первым встретил его — он рад. Возможно, даже слишком.       И, возможно, Ким ДокЧа должен отказаться от своих недавних слов о том, что ему нравятся только женщины. — [Впустите его], — насмешливый глубокий голос хрипит, лениво тянет гласные в слогах; ему извечно думалось, что говорить он должен так громко, что в ушах звенеть будет еще очень долго, но голос его хоть и громкий, а для ушей скорее приятный; завораживает, Ким ДокЧа решает остановиться именно на таком описание, лишь бы не оглашать вслух все свои мысли о нем, — [Он со мной].       Ким ДокЧа, наверное, краснеет, а ноги его, кажется, начинают трястись. Еще чуть-чуть и он точно упадет на колени. А самое страшное, что он этому, кажется, и не противится.       Ким ДокЧа, конечно же, прекрасно помнит все описания не только этого созвездия, но и других возможных из «Путей Выживания». Он помнит их кратко, но точно, как что-то надолго вшитое в мозг — наверное, забыть никогда не получится, даже если сильно захочется. Но и не то чтобы он захочет этого в, по крайней мере, ближайшем будущем. Временами Ким ДокЧа даже слишком долго представлял, зачем уж это скрывать, в своей голове, как они выглядят, как должны выглядеть. Перебирал кучу вариантов, от самых худших к самым радующим глаз. И из-за этого почему-то наивно предпологал, что готов ко всему — что ничего не выбьет его из состояния самого спокойного, каким спокойным оно может быть, спокойствия.       Он определенно ошибся. Ой, как же он ошибся.       Стыдно и жалко, но самое первое слово, которое приходит на ум Ким ДокЧи, когда он видит возвышающийся над ним человеческий облик Великого мудреца, равного небу — горячий. В следующий момент он мысленно мотает головой, пытаясь отогнать это слово как можно дальше, выбросить из своей головы, словно мусор. И всем сердцем надеется, что сможет перестать пялиться и наконец-то двинется по ступенькам. Впрочем, зря надеется; глаза не отрываются даже на короткую секунду, изучают внимательно каждую видную им деталь, а тело смиренно стоит на месте.       Озорное выражение лица, покрытое белоснежно-золотыми — мягкими? — прядями длинных волос, из-под которых уши с острыми кончиками навострились в непонятном ему нетерпении. Такие же, будто цвета пшена или льна, густые и широкие брови с изгибом, слегка опущенные вниз в ярой — над чем именно? — насмешке, когда острые клыки выглядывают в небольшом оскале, и кончики губ расплываются в ухмылке. Золото глаз — как горящий ярким пламенем огонь в самом темном и холодном углу, как пылкие лучи солнца во время рассвета и заката — тоже пронзительно впивается в каждую частичку его лица, его тела, сверху вниз изучает с головы до ног его фигуру в ответ, будто тому тоже интересно, будто тому тоже важно и нужно запомнить каждую частичку этого момента. Прямой и благородный, с видными и притягивающими взгляд мышцами, он стоит ровно и заслоняет собой почти весь проход.       Ким ДокЧа не знает, делает ли тот так специально или это действительно его обычное поведение, но он тает. Тает от взгляда своего на него и от чужого ответного на самого себя — тоже.       Только знакомый смех Хан СуЁн, призрачно и громко отдающийся в его голове в ту же секунду, как глаза начинают уже практически просверливать в созвездии одну большую дырку вместе с невидимой надписью «хочу прикоснуться», словно красный свет заставляет его сдвинуться с места и побежать. Даже одна маленькая мысль о том, что кто-то вроде нее узнает, что он пялился на чертово созвездие-мужчину, доводит его до кипения — от смущения или злости, он отвечать не будет.       Прямо перед тем, как раствориться в воздухе, в паре сантиметров от протянутой руки удивленного — завораженного — Ким ДокЧи, созвездие фыркает и подмигивает.       Ким ДокЧа все же падает на колени с громким стуком — сердца.