Награда Годрика Гриффиндора

      Светлые стены и потолок, серый пол. Невилл не знал, как и почему это помогает или должно кому-нибудь помогать. Он стоял в пустом коридоре и походил на грязное пятно на девственно белом полотне, а по груди расползалась склизкая ненависть к этому месту и к себе самому. Раньше он не замечал её, старался не замечать, принимал, как вынужденное должное.       Здесь, в Мунго, жили его родители. Это место было их последним пристанищем. Единственным верным из всех возможных и существующих.       В Мунго для Невилла всё началось и одновременно закончилось. В тот самый день, когда переступил порог и не узнал своих родителей.       Полностью поседевшая мать с выплаканными выцветшими глазами, смертельно исхудавшая, с застывшим презрением и пережитой мукой на губах, его ещё узнавала.       Невилл не понимал, почему ему запрещают к ней прикасаться. Он покорно позволял обнимать себя за лицо, целовал в потрескавшиеся губы и впалые щеки, крепко прижимался и негромко всхлипывал, когда она гладила его по спине.       Говорили, что в определенные дни Алиса Долгопупс впадала в ярость. Она принимала целителей за Пожирателей смерти, и те опасались за безопасность Невилла, но сделать ничего не могли. Мама его узнавала — это единственное, что имело для него значение, как в детстве, так и теперь.       Он много рассказывал ей о Гриффиндоре, о друзьях, о страхах. Поймал совсем живой, едва уловимый, блеск в глазах в ответ на историю о Северусе Снейпе, одетом в бабушкину одежду. А потом мама коротко взглянула куда-то в пустоту, припала к нему и оттолкнула судорожно прошептав:       — Они идут. Беги.       И маленький Невилл бежал. Но чаще просто смотрел, как мама заходится в безмолвном вопле. Держал её за руку до тех пор, пока целитель — крупный мужчина с цепкими пальцами — не уводил его силой.       С отцом дело обстояло куда хуже. Бабушка рассказывала о том, что он всегда защищал жену, будто живя одну жизнь за двоих.       Беллатриса пытала его сильнее. «Круциатус» выжег из него жизнь, оставив лишь фантомную оболочку. И оболочка эта никогда не смотрела Невиллу в глаза, не отзывалась на голос, не реагировала на касания. Отец мог встать с койки, сделать несколько шагов, выпить воды из кружки, но при этом не замечать вокруг ничего и никого. Когда Невилл впервые увидел его таким, то не выдержал и убежал, за что до сих пор чувствовал вину.       Он испугался, навсегда перестал ощущать себя ребёнком, но не возвращаться в скорбные стены Мунго не имел права. И сейчас, когда повержен Волан-де-Морт, понимал, насколько стал сильнее. Теперь он мог рассказать родителям совсем другую, недетскую историю о том, как они победили. И никакое безумие не станет этому помехой.       Они имеют право знать. Поэтому Невилл здесь.       Стены затягивали его, словно болото. Невилл покорно вошёл в этот омут, не оглядываясь, и больше всего на свете боялся пустоты. Увидеть хотя бы одну холодную, чисто заправленную койку было подобно заклятью «Круциатус» из самой Преисподней.       — Их нет, — говорил ему когда-то один из целителей. — Будь готов это принять с достоинством.       Пятый этаж…       Невилл подошёл к первой койке. На ней сидела седая женщина.       — Мама, — он бережно коснулся худого плеча и опустился рядом.       Она несколько раз моргнула, верно, в попытках его разглядеть, но всё равно смотрела куда-то сквозь. Для родителей он навсегда остался совсем ребёнком. Они оба застыли в ином времени, и Невилл сильно сожалел о том, что в их головах до сих пор жива Беллатриса. Более того, должно быть, здесь прямо сейчас витает её дух. Наблюдает и издевательски смеётся над тем, как угасают её «игрушки».       — Мы победили, мам, — Невилл вытащил меч Гриффиндора из Распределяющей шляпы, которую прихватил с собой, и положил матери на колени. — Вы победили.       Меч Годрика Гриффиндора не принадлежал никому, но являлся символом великих дел. На этом мече осталась кровь Нагайны, и Невилл справедливо считал своим долгом посвятить эту победу тем, кого любит и тем, кто погиб, сражаясь рядом с недавними школьниками, с самих небес.       Мама опустила бесцветный взгляд на блестящее серебром лезвие, дрожащей ладонью взялась за рукоять, мазнув по рубину в навершии. Клинок коснулся плеч Невилла по очереди — мама будто посвятила его в рыцари.       Склонила голову вбок, в глазах впервые мелькнуло подобие интереса. Она изучала… пыталась изучать его лицо, руки, во что он одет, а одет он был, как обычно, просто и уютно.       Невилл не переставал верить: мама где-то там, внутри оболочки, исполосованной заклятием. Не могла эта женщина быть ему чужой и плевать он хотел на статистику.       — Как… твоё… имя? — выскользнули слова из приоткрытых губ.       — Невилл, — ответил он, ощутив нехватку кислорода.       — У… меня, — глаза матери заблестели, — сына… так… зовут. Я… им… горжусь…       Осторожный шепот ласкал слух, сжимал горло в ещё большие тиски и запрещал прерывать зрительный контакт.       — Я… хочу… увидеть… небо.       Вполуха выслушав тираду предупреждений, он вытащил мать на улицу. Она шла зажмурившись и периодически вздрагивала, пронзая пространство взглядом. Невилл усадил её на скамью перед небольшим фонтанчиком. Его наколдовала юная волшебница для своей бабушки, которая тоже теперь живёт здесь.       На струнах искристой воды играл кусочек радуги, а небо заливал васильковый цвет, разукрашенный кружевными облаками. В последний раз Невилл видел такое небо, когда пришел сюда впервые.       Мама забыла о нём. Поедала глазами небесную синь и пила алмазную воду, словно так болезнь быстрее оставит её. И Невилл, не выпускавший тонкой ладони, тоже верил в это.       Он не знал, не мог знать, что творилось в маминой голове. Человеческий мозг оставался глубоким, непостижимым местом, как в магловском мире, так и в волшебном.       В детстве Невилл стеснялся рассказывать о родителях. И лишь спустя время осознал, насколько заблуждался. Дело было не в том, стоило ли кому-то знать о трагедии его семьи, а в том кому именно стоит знать.       Так говорила ему Полумна, которую он однажды сюда привёл. В тот день впервые поделился собственной болью настолько откровенно. Полумна слушала и изучала окружающую пустоту, словно ходила сквозь стены. Она видела больше, чем могли другие. В её голове не существовало границ между снами и реальностью. И именно она разделила с Невиллом веру в то, что его родители — это всё ещё его родители, а не пустые оболочки, сотканные из неконтролируемого гнева и прочего.       — Просто так им не больно. Они слишком устали от боли.       И напевный голос Полумны рассыпался в груди Невилла жгучим пеплом.       Фрэнк и Алиса Долгопупсы не раз выходили победителями из стычек с Темными силами. Орден гордился ими и теперь гордится.       Для Невилла оставалось тайной, откуда мама брала и где прятала фантики от конфет, которые «дарила» ему всякий раз, когда он приходил в Мунго.       Невилл никогда их не выбрасывал — хранил в специальной коробочке за тем, чтобы однажды открыть в канун общего с родителями Рождества и вместе украсить ими ёлку.       Бабушка просила избавляться от этих «подарков», но Невилл не держал обиду. Он уже тогда всё понимал — ещё один ребенок войны без адекватного детства.       Иногда ему снилось… он смотрел на муки матери глазами отца, но не мог пошевелиться. Старался запомнить лицо, имя, выцепить из криков и мольбы её настоящий голос.       Воспоминания рассыпались, ошарашив мыслью: к отцу он так и не подошёл — было страшно и стыдно, в том числе и за страх.       Отец лежал рядом с мамой, но его койка всегда была наглухо занавешена. Целители говорили, что так он не мог далеко уйти, как-то навредить себе и окружающим.       Мама задремала. Невилл мог спокойно взять её на руки и трансгрессировать отсюда туда, где никто не найдёт. Снова уйти одному — немыслимо. Но тут мама приоткрыла глаза, и он прочёл в них протест… и обещание?       Невилл не сразу принял «само собой разумеющееся» за настоящее чудо. Она смотрела на него. На него. Глаза в глаза.       — Мама? — слёзы градом полились из глаз, и Невилл тут же принялся вытирать их рукавом свитера, не позволяя пелене стереть любимый образ.       О, не дай гиппогриф, если кто-то сейчас рискнёт списать положительную динамику болезни матери на «кратковременное явление»! Он разложит здесь всё по кирпичику и Министерство его оправдает!       Полная дама в стерильно чистом халате в ответ на рассказ Невилла лишь сочувственно покачала головой. Она проработала в Мунго не один десяток лет и восторги убитых горем родственников на неё не действовали. Уложила пациентку, напоила снадобьем и спрятала от лишних глаз, оставив в полном покое.       — Мистер Долгопупс, поверьте, это не тот случай, когда следует спешить. Если то, о чём вы говорите, повторится, вы узнаете об этом первым. Улучшения в подобных случаях мимолётны. Но, уверяю вас, здесь знают, как их не потерять.       Невилл недолюбливал её, хотя и признавал, что мог доверять. От этой женщины ещё никто не уходил без помощи или без пресвятого подзатыльника.       Невилл снова остался один. Даже меч исчез, верно, решив, что кому-то нужнее. Невилл прошёлся по этажу, вернулся назад и застыл возле закрытой занавеси. За ней лежал отец, которому сейчас было точно не до его терзаний.       С недавнего времени он бросил даже свои рисунки — с них на Невилла смотрела живая мама. В разных образах: призрака, птицы, даже дракона, но с её глазами — черными, как ночь, внимательными и любящими — не признать их Невилл не мог.       Сердце ёкнуло, ноги понесли сами. Пустая. Койка пустая. Невилл смотрел на неё, как заворожённый, тело окутало безысходностью.       Опоздал? Если бы рядом с ним сейчас была Полумна… Что бы она сказала?       Он прикрыл глаза, вдруг осознав, что забыл обернуться. Вечно он так. Есть вещи, которые с возрастом не меняются. В детстве его даже долгое время считали сквибом, а он просто был слишком неуверенным и боялся делать ошибки, хотя, например, травологию знал назубок.       Невилл обернулся, ощутив знакомый холодок, скользнувший по спине. Отец стоял в углу и смотрел… Невилл знал этот взгляд. Запомнил из тех ночных кошмаров, в которых лежал на полу, а Барти Крауч младший пытал его, периодически плотоядно заглядывая в лицо, и называл именем матери, касаясь щеки змеиным язычком.       — Мы с тобой позабавимся, Алиса. Тебе понравится.       Отец смотрел на него… на Крауча. И молчал. А в горло до крови ему впилась волшебная палочка Беллатрисы. Она не давала упасть, запрещала терять сознание. И всё что ему оставалось — это испепелять взглядом мучителя жены, глазами которой смотрел Невилл.       Эти зловещие сны ощущались ещё больнее. В них он переживал всё, что пережил отец, наблюдал. Крауч вдруг отступил, обрушил «Круциатус» с новой мощью и одновременно задал отцу вопрос о месте нахождения Темного Лорда. Пожирателям был не так важен ответ, как сам процесс беспросветной пытки.       — Фрэнк хочет поиграть в героя, — прошипела Беллатриса.       И всё понеслось по кругу.       Невилл смотрел на отца и не мог шелохнуться, что там — во сне, что здесь — наяву. Тот сжимал в руках меч Гриффиндора и смотрел куда-то в район окна пугающим взглядом.       — Пап, — позвал Невилл, накрыл его ладони своими, предварительно проверив, не идёт ли кровь — так крепко он держал клинок. — Это я. Невилл.       — Родной, я должна быть с тобой честной, — говорила мадам Помфри. Невилл пытался не плакать. Честно пытался. — Надежды практически нет. Терпеть не могу это выражение, но существуют случаи, когда только Бог может помочь, но целители Мунго не… — она осеклась и шумно выдохнула.       Невилл одернул руку — лезвие меча будто раскалилось докрасна. Но отец по-прежнему крепко держал его и никак не реагировал.       — А я… змею убил, пап. Она была крестражем Волан-де-Морта. Частью его души, — слова прозвучали так, словно Невилл признавался в чём-то плохом. — Вот этим мечом.       Казалось, отец почти не дышал. Так и стоял, глядя перед собой.       — С нами был Гарри Поттер. Он победил Темного Лорда. А ещё… Молли Уизли убила Беллатрису, знаешь? Помнишь Молли? — голос предательски задрожал, захотелось смеяться, игнорируя ком в горле. — Сегодня большой праздник…       На каменном лице не дрогнул ни один мускул. Невилл вглядывался в родные глаза, жадно выискивая в них свет, но чернота оставалась беззвездной.       А затем меч исчез из сжимающих рук.

***

      Шум на первом этаже резонировал с тяжёлыми мыслями. Невилл тихо спустился и застал в гостиной бабушку, перебирающую вещи родителей. Она задумчиво перекладывала их из коробки в коробку без всякой магии.       — Сова принесла тебе письмо, — бросила не глядя и кивнула в сторону старенького камина.       Бабушка не признавала других чувств, кроме гордости. И Невиллу потребовалось время для того, чтобы разглядеть под маской привычного и вечного недовольства желание спрятать нечто иное. В воздухе витала ощутимая тревога и едва уловимая боль, вперемешку с радостью.       — Что случилось?       — На, читай, — она бросила в него конверт и быстро отвернулась. — И ответь как-нибудь по-интеллигентней, что мы не нуждаемся в его помощи. Фрэнку и Алисе не нужна его помощь, — последнее она произнесла с нажимом.       Невилл пробежал взглядом по строчкам и помрачнел.       — Драко Малфой?       — Не произноси это имя в моём доме, — бабушка сложила руки на груди.       — Драко — не Люциус.       — На его деньгах кровь. И смыть её не удастся. Нам не нужны эти подачки. Мы много лет справлялись сами. Едва не оказывались на улице, но справлялись. Твой дед…       — Не одобрил бы, знаю, — задумчиво отозвался Невилл.       — Но ты на его стороне, — протянула бабушка. — На стороне суда, который их с матерью помиловал. Наверняка там был кто-то купленный.       — Суд не был куплен.       — Пусть так. Пусть трижды так. Кстати, как там в Мунго Долиш? Когда он пришел меня арестовывать, то вылетел из окна без штанов? — она специально сменила тему.       — Мы не встречались, — Невилл не сдержался от смеха.       Бабушка колюче усмехнулась, но снова сменила выражение лица на снисходительное.       — Ты — другой. Ты молод, и тебе ещё вариться в этом времени. Помогать восстанавливать наш мир и строить новый. Если ты решишь, что такие, как Драко, достойны твоего общества, я не стану мешать, но не смогу принять. Считай меня брюзжащей безразличной старухой, погрязшей в пережитках прошлого.       Она отвернулась и отошла к окну, оставив Невилла созерцать свою идеально прямую спину. Даже не шелохнулась, когда он подошёл к ней и обнял.       — «Брюзжащая безразличная старуха» спряталась бы подальше от всего этого. Она не прислала бы мне письмо, в котором назвала меня настоящим сыном своих родителей. И, тем более, не оказалась бы в самой гуще битвы для того, чтобы помочь мне, чтобы отомстить за сына и невестку. Она ведь не сильно нравилась тебе. По крайней мере, ты заставила меня в это поверить.       — Был бы ты женщиной, у которой есть один-единственный сын, я бы на тебя посмотрела, — пробурчала бабушка, но не стала отвергать объятий. Наоборот, Невиллу показалось, что как раз этого ей сейчас и не хватает.       — Гарри спас Драко в Выручай-комнате. И я видел, на чьей Драко стороне. Когда оказалось, что Гарри жив, он бросил ему свою палочку. Его семья осталась без оружия. Я поверил ему и не только потому, что верю Гарри. В какой-то степени мы оба сделали то, чего от нас не ждали, когда Волан-де-Морт попросил выйти вперёд тех, кто хочет присягнуть ему на верность. Драко вышел к своей матери, а я… Мне просто было что сказать. А ещё клинок и твоё письмо, в котором ты мной гордишься. Ты права, мы молоды, но мы выросли. Знаю, ты не отречешься от меня, если я позволю принимать от него отчисления в Мунго.       — Где же он был раньше?       Она повернулась к нему лицом и прищурилась:       — Фрэнк сказал мне почти тоже самое, когда женился на твоей матери. Теперь я вижу, как вы похожи. У тебя его лицо, его манеры, скоро ты его даже в росте догонишь. Но смотрит на меня Алиса. Не важно, ревную ли я. Все вы — моя семья. Несмотря на специфические методы твоего двоюродного деда по выявлению магических способностей… ты — наш любимый внук.       Она запустила пальцы ему в волосы и слегка растрепала.       — Когда ты понял, что Пророчество для Гарри подходит и тебе?       — Когда увидел меч в шляпе.       — Прочитай письмо, — загадочно улыбнулась она.       Невилл снова посмотрел в сторону камина, поднял и развернул бумажный лист, перевязанный белой лентой.       — Папа…       В письме не было ни единого слова, но говорилось так много — в самой большой книге не нашлось бы достаточно места.       С рисунка на Невилла смотрели трое: мама, папа и маленький он, держащий в руках меч Гриффиндора.       От внезапной догадки закружилась голова. Он рванулся к выходу из дома, напрочь забыв про волшебную палочку. В такие моменты он напоминал среднестатистического магла, опаздывающего в школу и уже опоздавшего на автобус.       — Стой, — окликнула бабушка.       — Знаю-знаю, «надежды нет», «улучшения мимолётны», — передразнил он тон целителей Мунго.       — И всё же, подожди, — требовательнее произнесла бабушка. — Мы вместе поедем туда. На Рождество. И, если нам не врут, то обратно мы вернёмся все вместе.       Невилл отступил от дверей и замер. Такой бабушку он никогда не видел. Она не плакала, нет, у неё никогда не было на такое времени. Не улыбалась она по этой же причине и в силу властного характера. Но теперь она… будто помолодела.       — Все вместе?       Бабушка приложила палец к губам и снова скрылась в гостиной.       Невиллу не верилось, что всё это происходит с ним. Они с бабушкой разбирали родительские вещи и возвращали их на места. К слову, в спальне ничего никогда и не менялось.       Фотографии, сувениры, письма, книги, одежда. Всё хранилось и оставалось неприкосновенным до возвращения хозяев.       Бабушка говорила, что так будет до тех пор, пока дышит её сын, и любому, говорящему иначе, неоспоримо затыкала рот.       — Где там твоя коробочка с фантиками? — спросила она, найдя совместное фото у ёлки.       На нём она была молодой, всё так же причудливо одетой, с маленьким сыном на руках.       — Ты же не думаешь, что я за тебя буду наряжать ёлку?       Невилл лишь улыбнулся. Две недели. Уже через две недели он навсегда закроет самые страшные страницы одной жизни и вступит в другую — в светлую. Иначе не может быть. Не может.       В голове всё звучали и звучали собственные слова, будто бы исполненная клятва:       — Мы победили, мам. Вы победили.