Жертва

      Если о чем-то не думать, значит этого не существует, так ведь? Или нет? Наверное, все же нет. В любом случае, Луис был не из тех, кто боится смотреть правде в глаза. Он всегда предпочитал бросать ей вызов. Почти всегда. На самом деле, были вещи, мыслей о которых он избегал. Его прошлое, например. Тесная клетка и ощущение неминуемой смерти все равно иногда посещали Луиса в ночных кошмарах, но осознанно он думал об этом столь редко, что этих мыслей будто и не было. Но это не все. Не только прошлое. Было еще и настоящее, отдельные эпизоды которого Луис искренне пытался стереть из своей памяти, каждый раз, когда они повторялись.       Это происходило в дешевых отелях. В номерах, где кровати противно скрипели, а шторы пропахли едким запахом сигарет. Луису этот запах не нравился, он напоминал о моральном разложении и предательстве собственных идеалов. Но он и сам курил. После, когда все заканчивалось, Луис сидел на краю кровати, сжимая сигарету пальцами, и стряхивал с нее пепел прямо на пол. В такие моменты хотелось истерично смеяться. А Легоси говорил, что ему не стоит гробить свои легкие.       Легоси. Пожалуй, именно он был самым ироничным аспектом сложившейся ситуации. Луис так и не понял, кем он ему приходится. Друг? Враг? Соперник? Или любовник? Об этом он, впрочем, не думал точно также, как и не думал о самой природе всего, что происходило между ними. Это было что-то вроде негласной договоренности порой делать то, в чем они оба нуждаются. Хотя Легоси пытался поговорить, но Луис четко дал ему понять, что не стоит.       Легоси, правда, попытался еще раз. Луис, пожав плечами, сказал, что, в таком случае он просто найдет кого-то другого. Отчасти это походило на шантаж несмотря на то, что Легоси от этого ничего не терял и не выигрывал. Ну а в то, что Луис представляет для него ценность сам по себе, тот как-то не верил. Не верил даже тогда, когда происходящее вдруг начинало походить на любовь.       Осторожность и нежность Легоси действительно наталкивали на мысли о ней. Но Луис прекрасно понимал, что это полный бред. Легоси целовал его с таким трепетом и касался его сильными руками с такой лаской лишь потому, что Легоси слабак, боящийся своей сущности. Он не позволял себе сорваться, и Луиса это напрягало, ведь он хотел именно этого, чтобы Легоси наконец отпустил себя. И Легоси тоже этого хотел, просто не признавал себе. На самом деле, он нуждался быть хищником, точно также, как Луис нуждался в том, чтобы чувствовать себя жертвой. Такова их природа.       Но вот все остальное объяснить природой вряд ли возможно. Секс между травоядным и хищником — не нормально. То, что они оба самцы, делало все происходящее еще более нездоровым. Но Луису плевать, он даже получал от этого некое извращенное удовольствие. Ему до дрожи нравилось, то, насколько больным является все, что они с Легоси делают. Это было так неправильно, но в этой неправильности Луис словно находил искупление и утешение. Заставлял себя забыть и одновременно с этим неустанно напоминал себе о том, что он должен был умереть еще очень и очень давно. Он не должен был жить.       Эти ночи с Легоси были для Луиса чем-то большим, чем просто секс, но он приложил максимум усилий, чтобы для Легоси они навсегда так и остались просто сексом. Печально, конечно, что тот, кажется, все понимал. Он всегда смотрел на Луиса с таким сочувствием (ну или жалостью), что становилось тошно. Поэтому Луис предпочитал либо утыкаться лицом в подушку, либо выключать свет.       Вариант с выключенным светом ему больше импонировал. В темноте было страшнее, а от того лучше. Внутри все кричало о том, что нужно срочно бежать, спасаться, но Луис, ломая собственное сознание, с радостью позволял Легоси овладевать собой. Только тот, к сожалению, неохотно брал столь щедрый подарок. Луис всегда знал, что он в безопасности. Но тело кричало об обратном и, пожалуй, этого хватало.       Луис подозревал, что он ненормальный, но что поделать, грань жизни и смерти давно стала для него самым желанным местом в этом отвратительном мире. Хотя, скорее это не место, а чувство. Ощущение как физическое, так и душевное. Слишком осязаемое и слишком эфемерное.       Обычно все начиналось с поцелуев, от которых было почти никак. Легоси всегда ломался, не зная, что ему делать, словно все случалось впервые, а Луис хватал его за галстук (или за ткань футболки, или просто за шею) и притягивал к себе, целуя требовательно и отчаянно. И когда язык оказывался в пасти хищника, время замедлялось.       Все вдруг начинало казаться настоящим. Искренние чувства, искренние эмоции, и больше никаких лживых мыслей. Луис — жертва, Легоси — охотник, все именно так, как должно быть.       Грань между близостью и смертью для Луиса почему-то стала слишком размытой. Правда, он все еще был убежден в том, что заводит его исключительно смерть и предшествующий ей страх за свою жалкую жизнь, вызванный инстинктами, но никак не здравым смыслом. Опасность обнажала все самые сокровенные грани его души, но Луису нравилось. Ему больше не приходилось прятаться и пытаться выдавать себя за того, кем он никогда не являлся. Это приносило облегчение.       Когда кровать жалобно скрипела под ними, мысли окончательно покидали голову Луиса. Он мог подумать разве что о том, что Легоси излишне церемонится. Тогда он начинал провоцировать, и это даже срабатывало.       Луису нравилось осознавать не только опасность от близости с хищником, но и унизительность своего положения. Быть в чужой власти, принадлежать кому-то — что может быть ужасней? И что может быть прекрасней?       Легоси, наверное, относился к этому по-другому. Он правда пытался сделать Луису приятно. Так, как если бы правда любил его. А может он и любил. Луису так до конца и не удалось разгадать, что происходит в голове у Легоси. Но лучше бы он не любил, потому что, если это так, то все становилось хуже, во много раз хуже.       Луис не нуждался в любви. Он хотел быть жертвой.       Больше всего Луису нравилось, когда выдержка Легоси давала сбой. Не в полной мере, конечно, но достаточно, чтобы стало лучше. Когда толчки становились грубее, а прикосновения переставали казаться столь мягкими и невесомыми, Луис окончательно захлебывался в собственном безумии и отчаянии, получая от этого искреннее наслаждение.       Порой острые волчьи когти царапали кожу до крови. Луис всякий раз этим пользовался. Собирал кончиками пальцев теплые капли крови и подносил руку к пасти Легоси. Вынуждал облизать. Попробовать свою кровь на вкус. Глаза Легоси менялись, зрачки расширялись, поглощая своей бездонной тьмой все хорошее, что было в этом мире, но Легоси так и не срывался. А ведь Луису хотелось. Было бы так хорошо ощутить острые клыки на своей шее, чтобы после не чувствовать вообще ничего. Раствориться в агонии уходящей жизни и наконец обрести счастье.       Но Легоси мог лишь легонько прихватить шею Луиса зубами, зная, что тому это нравится. Этого было чертовски мало, но все же лучше, чем ничего, поэтому Луис, отдаваясь своей жертвенной сущности, достигал пика удовольствия, думая о том, что вот-вот умрет. И сердце на несколько мгновений переставало биться.       После Легоси всегда медленно и нежно целовал Луиса, словно пытаясь утешить, а Луис больше ничего не чувствовал. Всего несколько секунд, наполненных абсолютной пустотой. Это не так хорошо, как смерть, но этого достаточно, чтобы продолжать существование.       Еще позже Луис обычно курил, сдерживая приступ истерического смеха. Если удавалось. Иногда не удавалось, и он смеялся. Или плакал навзрыд. Фактически, это было одно и то же. Облегчение, наступающее после избавления от отвращения к себе и миру.       Луис ненавидел эти эмоции, но не пытался их скрыть. Смирился с тем, что у его хождения по грани такой побочный эффект. Еще больше он ненавидел то, что Легоси его жалеет. Однако, когда тот притягивал его к себе и начинал медленно гладить по спине, Луис не уходил. Возможно, ему все же хотелось чего-то, что очень сильно напоминало любовь. Но признать это было куда труднее, чем признать потребность быть жертвой. Поэтому Луис не признавал. Он не искал легких путей, но порой выбирал именно их.       Часто все заканчивалось разговором, который Луиса бесил. Видя, что последний более-менее успокоился, Легоси по-доброму спрашивал:       — Зачем тебе все это?       — Потому что я хочу умереть.       Луис отвечал так, потому что этот ответ был самым простым и правдивым. Он действительно хотел умереть. Быть съеденным. А если не умереть, то хотя бы ощутить опасность, боль, унижение. Все это слово заставляло Луиса чувствовать себя живым. Утопая в собственной тяге к саморазрушению, он превозносил ее.       — Тебе нужна помощь, — трагично вздыхал Легоси.       Луис лишь усмехался и бросал на него короткий, но осмысленный взгляд. «Ну так помоги мне. Продолжай давать мне то, чего я хочу, и не говори об этом», — вот, что читалось в его взгляде. Слишком эгоистичная позиция, но Луис был честен с самим собой, никогда не отрицая, что он эгоист.       Подобные разговоры ни к чему не приводили. Обычно Луис уходил. Но иногда и оставался, потому что номер был оплачен до утра. Легоси обнимал его и накидывал одеяло ни них обоих, а Луис, пусть и был эгоистом, старался положить голову на его грудь так, чтобы случайно не задеть рогами лицо. Он засыпал, слушая размеренное биение чужого сердца и наслаждался пустотой внутри.       Парадоксальность ситуации заключалась в том, что, добровольно разделяя постель с хищником, в попытке испытать на себе всю его опасность, объятия этого самого хищника стали для Луиса самым безопасным местом из всех возможных. Рядом с Легоси было тепло и удивительно спокойно. Возможно, в этом все же имелось что-то, напоминающее любовь. Возможно, любовь лучше, чем смерть.       Только вот никакая это не любовь. Луис — жертва, а Легоси… тоже жертва. Они все жертвы. Каждый, кто когда-либо родился в этом ужасном мире, был вынужден разделить это бремя, вне зависимости от того, хищник он или травоядный.       И вообще ничего между Луисом и Легоси нет. Только нерегулярные встречи в отелях, слишком нездоровые, сумасшедшие и деструктивные. Но раз они об этом не говорят и не думают, значит этого не существует. Так ведь?       Нет, наверное. Это существует. Но Луис так и не смог принять это. Поэтому, засыпая в чужих объятиях он вместо того, чтобы наслаждаться заботой и теплом, надеялся на то, что однажды у Легоси закончится самообладание, и его клыки со всей силы вонзятся в его шею, перерезая сонную артерию и ломая позвоночник. А Легоси еще долго гладил Луиса по голове и надеялся на другое. Надеялся на то, что Луис все же выберет жизнь, осознав, что она не такая отвратительная, как он привык считать.