Края бурь и водоворотов

Они сидели каждый на своей койке, но так близко, что их колени почти соприкасались. Никто не порывался хорошенько накатить, хотя сейчас повод имелся и момент был как нельзя более подходящий для такого дела. Как-никак, они спасли чертову династию (меж делом окончательно похоронив миф о нейтральности ведьмаков). И возможно именно поэтому глаза Роше блестели так, будто он успел украдкой пропустить пару стопок крепчайшего самогона. Геральт кожей чувствовал, что Роше всё ещё не до конца остыл после вспышки гнева, которую вызвало в нем милосердие, проявленное Геральтом к убийце, но радость от спасения Анаис и благодарность за это пересилили желание уничтожать и карать. Прекрасно понимая, что это просто передышка в нескончаемой череде угроз и тревог, он хотя бы сейчас позволял себе расслабиться и опьянеть не от водки, а от восторга. Да и самому Геральту хотелось воспользоваться возможностью провести вечер мирно. Как он и предполагал, Трисс смогла сама справиться со своими злоключениями, после чего Геральта ожидал неприятный разговор, наполненный множеством «но» и «как», «зачем» и «что теперь», «прости» и «прощай». Поэтому он, вымотанный тяжелыми беседами, сейчас предпочитал молчать. Он не перебивал, ел свой хлеб, пил своё разбавленное водой вино и умиротворённо слушал. — …Она попросила меч, представляешь? — снова и снова рассказывал Роше, и глаза его горели огнём как у блаженного фанатика. — Я отдал ей свой кинжал и пообещал научить всему, что знаю сам. Геральт отсалютовал ему бокалом. — Рад слышать, что она всё же начала говорить. Ну и что сказать, у Анаис будет отличный учитель. Всё же в заботе о дочери Фольтеста было куда больше личного и куда меньше политического, чем могло показаться на первый взгляд, и Геральт уже почти собрал общую картину из всех оговорок, слухов и обрывков фраз — однако усилием воли заставил себя остановиться. Как-никак он же не имеет обыкновения лезть в чужие дела (так же, как и в политику) и что-то подсказывало Геральту, что сейчас и в самом деле лучше оставить Роше в покое и дать ему насладиться передышкой вместо того, чтобы щипцами тянуть из него правду во всех щекотливых подробностях. К тому же так неожиданно было видеть на его лице искреннюю, пусть и тихую улыбку. Как будто бешеный зверь, который только что пускал пену и рвал в клочья всех, кто имел несчастье оказаться поблизости, вдруг свернулся клубком и умиротворенно заурчал. Кажется, даже сам Роше удивлялся собственному состоянию. То, что случилось дальше, было ожидаемо и, более того, — желанно. Губы Роше, всё такие же обветренные и сухие, прижались ко рту Геральта, ладонями же он обхватил его затылок, привлекая к себе. На этот раз Роше целовался без прежней безучастной терпеливости, но с лихорадочной торопливостью, как будто вместо желания забыться теперь его вело просто желание. Геральт знал, что за всем этим кроется неизбывная бездна скорби и отчаяния, но не нашел бы в себе духу бередить свежую рану, боль в которой ещё даже толком не начала затухать, а потому просто отвечал на поцелуй, наслаждаясь тем, как все сейчас было просто и понятно. Роше жадно льнул навстречу, очевидно, упиваясь теплом прикосновений, и ловил губами каждый прерывистый вздох с тем самым нетерпеливым пылом, так хорошо знакомым всем, кто живет, постоянно рискуя собственной головой. В этот момент Геральт как никогда прежде понимал его: избегнув смертельной опасности, безумно сильно хотелось вцепиться в такого настоящего, такого отзывчивого человека и в этих лихорадочных, торопливых, примитивных движениях обрести успокоение, в полной мере осознать, что ты сам ещё жив. И это было гораздо, гораздо лучше порыва изжить боль потери через грубый пьяный секс, лучше попытки утихомирить измотанный кошмарами разум. Простое плотское желание. Боги, как же хорошо! Медальон то и дело слабо вздрагивал. То не было указанием на опасность, — хотя вокруг несомненно хватало недругов — просто воздух Лок Муинне был напоён магией, она почти искрила на кончиках пальцев и медальон не мог её не чувствовать. Поцелуи сместились с губ к шее, то и дело сменяясь укусами. Роше сжимал зубы с почти жестокой грубостью, совершенно точно оставляя на шее Геральта синяки. Однако это не ощущалось как собственничество или стремление заклеймить — скорее просто как проявление пыла человека, привыкшего именно так показывать ласку. На мгновение Геральт задумался, откуда Роше нахватался подобных привычек. Люди неискушенные и неизбалованные редко утруждают себя чем-то более изощренным, чем расстегивание штанов. Но мысль тотчас потухла под волной жаркого возбуждения, стоило Роше запустить руку в волосы Геральта и, намотав седые пряди на ладонь, потянуть, заставляя склонить голову набок, сильнее открыть шею и татуировку на ней. Тогда только Роше отстранился и Геральт смог взглянуть ему в глаза. И глаза эти будто горели, как светятся на топях болотные огни, пугающие и завораживающие. — Скажи мне только одно, Геральт: зачем?.. — он не стал распространяться, но очевидно как день было то, что он спрашивает про татуировку. — Ты ведь знаешь, как бывает, когда на пьяную голову делаешь то, что хотел бы на трезвую, но что-то тебя останавливало? — Ты всерьез хотел проехаться по городу верхом на шлюхе? — И стать частью Полосок. Выражение лица Роше стало одновременно встревоженным, будто эти слова причиняли ему боль, и восторженным. А затем он ринулся вперед, опрокидывая Геральта на низкую походную кровать и вжимая в неё всем телом, исступленно вылизывая, целуя и кусая татуировку на шее с такой яростью, что Геральт подумал, а выдержат ли чернила такой напор. — Чертов темерский ведьмак, — низко, на выдохе шептал Роше. — Мой чертов ведьмак. Геральт пропустил слова мимо ушей. Мало ли что скажешь в порыве, когда штаны того и гляди по швам пойдут. Но это низкое, резонирующее «мой» послало в пах мощный разряд возбуждения. Сейчас он был бы и чьим-то, и темерским, и кем угодно, пусть только Роше не останавливается. Пусть только продолжает! А руки Вернона уже пытались забраться под одежду Геральта. Спешка не добавляла ловкости его движениям и Геральт втайне порадовался, что заблаговременно снял хотя бы дублет. Роше и без этого было чем заняться. — Сколько ж ещё на тебе надето? — раздражённо шипел он, пытаясь разобраться со всеми застежками, пряжками и завязками. — Сказал человек, который спит в кольчуге, — съязвил, не удержавшись, Геральт и стянул с Роше шаперон. Роше оттолкнул его, выпрямился и швырнул капюшон в сторону — Как ты, возможно, заметил, сейчас на мне кольчуги нет, — ухмыльнулся он, замирая на мгновение, как будто чтобы позволить Геральту осмотреть его как можно пристальнее, и у Геральта спёрло дыхание от осознания, что под уже расшнурованным (когда только успел?) гамбезоном есть только нижняя рубаха. Но Роше уже снова прильнул к нему, целуя с таким напором, что это рвение заставляло дыхание сбиться. Геральт часто жалел, что не умеет заставлять одежду и доспехи исчезать магическим образом, — все эти слои ткани, пластины и кольчуги страшно мешали, — однако сейчас в этой озлобленной от возбуждения спешке, в том, как Роше тихо ругался себе под нос, имелось что-то по-своему очаровательное. Не прекращая жадных, лихорадочных и смазанных поцелуев, Роше всё же умудрился избавить Геральта от штанов и с неожиданным торжествующим коротким смешком бросил их на пол, туда же, где уже лежал шаперон. Приподнявшись, Геральт оперся о локти и, заворожённый, смотрел на то, с какой самозабвенной старательностью Роше прикасается к его шрамам. То кончиками пальцев, то губами, опускаясь всё ниже, ниже… почти нежные поцелуи то и дело сменялись уже не настолько нежными укусами и от этого в паху ярко вспыхивало напряжение — пока Роше не замер вдруг. — Будешь об этом трепаться — найду и глотку во сне перережу, — предупредил он. Геральт хотел уточнить, о чём вообще речь, но внятные мысли испарились из его опьяненного возбуждением разума, когда горячие, скользкие от слюны губы Роше коснулись его члена. Чертов мрачный ублюдок, который, казалось бы, едва ли знает о том, что такое «развлечение», и уж тем более не знает ни о каких изысках, оказался хорош. Настолько хорош, что Геральт даже не смел хоть как-то направлять или указывать, что делать, беспрекословно сдаваясь на милость. Его рука замерла в дюйме над затылком Вернона, так что короткие волосы едва лишь касались ладони. Дыхание против воли то и дело срывалось на короткие стоны, жаркое удовольствие жидким мёдом растекалось от низа живота к бедрам и к груди, вызывая где-то под рёбрами сладостное напряжение близкой разрядки. Его мыслительных способностей хватило лишь на то, чтобы предупредить, что он уже почти, вот сейчас, о, да, да, ч-черт!.. *** Тяжело дыша носом, Вернон отстранился и сел на голени, чувствуя себя изрядно запыхавшимся, но одновременно поразительно умиротворенным. Геральт же откинулся назад, опираясь на локти. Он внимательно смотрел на Вернона из-под полуприкрытых век и выглядел, паскуда, таким довольным, будто ни о чем ином в жизни не мечтал. Каков нахал! Разлегся тут, полуголый, разомлевший и от всего этого удивительным образом лишь более привлекательный! Роше медленно, демонстративно сглотнул и, облизнувшись, не сдержал самодовольной улыбки, когда заметил, что вертикальные, кошачьи зрачки Геральта стали шире. Эта крошечная деталь обдала горячей волной и напомнила, что он и сам нешуточно завёлся еще когда только стягивал с ведьмака штаны. Он знал, зачем звал Геральта, почему заблаговременно снял кольчугу, и был совершенно убежден в том, что ему не откажут. Не потому что был уверен в собственной неотразимости. А потому что Геральт не хуже него понимал, каково это — оказаться в пусть относительной, но безопасности, получить передышку, после того как неделями рвал жилы и рисковал собственной головой, и наконец вспомнить о том, что ты жив. Обычно чтобы удостовериться в том, что ты еще ходишь под солнцем, хватало выпивки и песен у костра. Но если с Геральтом можно было опробовать и иной вариант — к чему отказывать себе в удовольствии? На сей раз в желании не скрывалось ни попыток заглушить голос одуревшего от горя разума, ни стремления забыться и сделать что угодно, лишь бы не думать. Вместо прежнего самоуничижения, охватившего его тогда во Флотзаме, сейчас бал правила простая человеческая жажда близости. Ритмичные движения, тяжелое дыхание, запах возбуждения наконец — всё это одновременно кружило голову, заставляя дуреть от вожделения, но в то же время… успокаивало, возвращало на землю, напоминало, что он всё еще жив. Несмотря ни на что жив. *** — А о чём именно мне не следует трепаться? — поинтересовался Геральт, наблюдая за тем, как Роше утирает рот тыльной стороной ладони. — О том, что прославленный темерский командир мне отсосал? — Схватив Вернона за ворот, Геральт заставил его почти повалиться вперед, другую же руку положил на его пах, касаясь возбужденного члена сквозь ткань холщовых штанов. — Или о том, что ему это понравилось? Или всё же о том, как я потом его выдрал?.. — Геральт попытался было оттолкнуть Роше, чтобы подняться, однако тот не поддался и с усмешкой навис над Геральтом, опираясь на прямые руки. — Уверен, что не наоборот всё было?.. — Может и наоборот, — без каких-либо колебаний согласился Геральт, и, обхватывая Роше за шею, потянул его к себе, чтобы снова поцеловать, чувствуя собственный вкус на его языке. По отношению к Геральту Роше странным образом проявлял куда больше чуткости и предупредительности, чем требовал в свой адрес. Теперь его действия можно было даже назвать осторожными, и контраст между загрубелыми от частого обращения с оружием пальцами и тем, как бережно они двигались, приятно щекотал нервы. Геральт попытался вцепиться в вихры Роше, хоть так подстегнуть, ускорить, но слишком коротко остриженные пряди выскальзывали из пальцев и тогда Геральт положил обе ладони на его лопатки, ощущая под пальцами выступающие над кожей следы кнута, и надавил, безмолвно выражая всё своё нетерпение. Вернон, впрочем, намек проигнорировал. Слишком уж он был упрямым, чтобы так просто послушаться, поэтому он продолжал, с неутомимой настойчивостью, доводя Геральта до того состояния, когда ласка становилась почти мучительной. Однако к тому моменту, когда дело дошло до члена, и без того скудные запасы терпения и осторожности Вернона Роше, очевидно, истощились. Но так было даже лучше. Аккуратность — это замечательно, спору нет, но порой её недостаточно, чтобы кончить как следует. Куда приятнее, когда из тебя выбьют весь дух, придавив к койке, заставляя всем нутром прочувствовать каждое движение члена, всё глубже проникающего в твоё тело. Раз ты оказался под кем-то, то нечего притворяться неженкой — надо пользоваться возможностью ощутить всё и как можно более полно. И уж эту возможность Роше предоставлял ему в избытке. Сейчас он тоже был очень тихим, но по тому, как хватал воздух приоткрытым ртом, по изгибу бровей, Геральт догадывался, что от стонов его удерживает лишь нежелание быть услышанным. Даже кончил он разве что слабо охнув, а затем почти упал на Геральта, обвив одной рукой его за шею и тяжело, влажно дыша в его висок. Некоторое время они просто лежали, обессиленные и запыхавшиеся, не в силах отстраниться. Затем Роше всё же заставил себя подняться. Короткие волосы у висков слиплись от пота, пот блестел и над верхней губой, но выглядел Роше при этом почти безмятежным. Одного лишь взгляда в его тёмные глаза Геральту хватило, чтобы понять — никто из них не собирается удовольствоваться всего одним заходом. Он провёл ладонью по лопаткам Роше, млея от того, как ощущается взмокшая кожа под его рукой: — Ну что, отдышишься и ещё разок? — Тебе ж завтра в седло. До Нильфгаарда путь неблизкий. — Ведьмаки крепкие. Но если для твоих старых костей это перебор — можешь и на боковую. Мне уж не хочется, чтоб ты тут от переутомления помер. — Завались, ведьмак, — ругнулся Роше, даже не потрудившись изобразить настоящее раздражение, и Геральт негромко рассмеялся, обеими руками обхватывая Роше за плечи. Он знал, что не сдержал слова, что должен был убить убийцу, ведь кровь — единственная с точки зрения Роше возможная плата за пролитую кровь, и Роше действительно ему этого не забудет. Но все вопросы долга и мести остались где-то вдали, в обычном мире, о котором он вспомнит завтра. Сейчас Геральта направляла лишь торопливая жажда жить. Жить и чувствовать. И он всецело отдавался этому желанию.