Пидорас

POW Джон Уильямс (Образ главного героя: Джон Сноу-Кит Харрингтон) 2006 г. Yann Tiersen – Porz Goret Он дотрагивался до меня так, что я ощущал себя драгоценностью. Его пальцы мелко дрожали, когда он слегка водил ими по моим плечам. Он зависал в прострации втягивая ноздрями запах кожи, водил носом за ухом, цепляя немаленьким носом взмокшие завитушки моих адских волос. Тяжелое дыхание высоко вздымало грудь, и каждое соприкосновение посылало разряды по телу. Ему хотелось объятий, чтобы за его мощными руками я мог полностью спрятаться. И мне хотелось. Нещадно лило за окном, и это вторило тому чувству, что неслось рекой внутри меня. Мощный красивый поток необратимости. Он смыл все, что было неправильно, некрасиво, нечестно, несправедливо. Ни одного лишнего звука только поток воды и дыхание. Я вижу, что его тело намагничено. Вижу, как мое едва уловимое движение передается ему. Как он следует миллиметр за миллиметром вслед за мной. Это хорошо, так легче сдвинуть эту глыбу мышц с места. Перетянуть на себя, заставить вжаться, почувствовать его всем телом и дать ему возможность быть со мной так, как он хотел этого. Он растворялся во мне, заползал под кожу, пока нещадно тер ее подушечками пальцев. Пытался прикосновениями протиснуться внутрь, глубоко за грудную клетку. Глядя в дикие расширенные зрачки, я уже не задавался вопросом, зачем ему нужно это или когда это стало столь необходимо. Видимо в этом причина всего, в этой его тяге. Ладно, пусть будет так. Быть опьяненным властью над этим человеком — непередаваемое ощущение. Пусть оно практически фантомное и совершенно точно кратковременное, но почему-то я уверен, большего он вообще никогда и никому не давал в этой жизни. Надо ли говорить, что подобного не было и в моей жизни тоже. Его пальцы коснулись кровоподтёка под крайним правым ребром. Я не смог удержать свист, вырвавшийся сквозь зубы наружу. Его нижняя челюсть сжалась, а пальцы замерли, скрючились. Лицо виновато опустилось вниз. Идиот! Мне уже не больно! Больно было, когда ты душил меня презрением, когда желание стать личностью для тебя превратилось в самоцель, которой никогда не было. Ты был моей поддержкой, примерно такой же как сейчас: до трясущихся рук и невозможности сказать хоть что-то. Я делал все, лишь бы не видеть отчуждение. Видимо я справился. И да… недоверие, но к этому мы еще вернемся с тобой. Возможно. Ты преодолел себя, не сломал, а как-то согласился с собой. Сломанный ты бы не пришел. Я не хочу думать, что было бы, если бы ты не пришел, я буду врать себе до последнего, что не ждал. Попутно вжимаясь в него, отдавая всего себя ему. Помогая сделать это впервые в жизни, сквозь боль и марево ослепившее нас. Оказывается, это совсем не больно, если очень хочешь. Эта мысль заставила меня улыбнуться, он губами проследил улыбку. И впервые я вижу нормальные реакции за этот сумасшедший день. Он удовлетворенно и сыто улыбается, прилагая усилие и оказываясь еще глубже внутри. Хорошо тебе во мне? Хорошо, хорошо, хорошо - толчками выбивается узор внутри меня и вибрирует в горле. Это никогда ещё не было так хорошо. Мощно и ровно. Заливающий нас дождь. Синхронные движения. Я не продержался и двух минут такого ритма и вскрикнул на финале. И его понесло вслед. Мы так и остались сидеть, я оплел его ногами и видимо приклеился. Но я вижу, что он не против. Я чувствую, что он не сбежит. Он никогда не был трусом, да. Но ведь для этого нужна огромная смелость, вот так сидеть. Долго. Обнявшись. Я положил голову на его мокрую грудь, а он выводил пальцами неведомые узоры на моей спине. Мы так и не сказали друг другу ни слова. *** 2005 г. Пощупай растерянность, набери ее залпом в глаза. Не верь в размеренность, в фэнтезийное навсегда. Ты иди и не бойся, ты и раньше не мог летать, Потакал безумству? А теперь эти дыры латать? И не нужно прятаться — У тебя не широкая грудь, Нечем хвастаться. Все живут, где-нибудь, как-нибудь. И голодное чувство. Завтра снова будет весна, Пусть тебя не отпустит, не утихнут внутри голоса. Ненавистное где-то, там — где лучше, чем сейчас. Забудь об этом, ведь завтра — точно не про нас. Это началось одним дурацким днем полгода назад. Абсолютно киношный сюжет, конечно, но обладая определенной долей юмора, я могу сказать, что видимо это карма. Меня с детства преследуют неудачи. К собственной чести, я довольно стойко переносил всяческие неприятности. И тут, наверное, дело в моем воспитании. У штабного офицера и примерной домохозяйки (по совместительству дочери адмирала ВМС) не могло получиться невоспитанного сына. К тому же не обладающего терпением буддийского монаха. Правда тут же возникает вопрос, как они так прокололись с Шерон. Сестра моя — очень беспардонная наглая девица, которая сносно играет роль благовоспитанной дурочки перед родителями и оторвы всезнайки передо мной. Но я ее не ненавижу, с годами я научился принимать её проделки как неизбежное зло, и даже прощать ей её маленькие злые шалости, которыми она конечно упивалась. Но все это всегда пролетало мимо меня. Не знаю, может я родился таким безразличным, человеком которому на самом деле плевать, что о нем думают. Однажды я встретил высказывание где-то в сети, оно гласит, если вкратце, что самые страшные люди — это самостоятельные, нашедшие в себе целый мир, которые увлечены им настолько, что окружающие люди ими принимаются и отпускаются слишком легко. Люди самодостаточные и равнодушные, со своей вселенной внутри. Откровенно говоря, я себя так и чувствую, вполне себе самодостаточным. Ну и что, что моя вселенная — это пустота, если она меня полностью устраивает. А еще придурок Стив накануне все-таки уговорил меня на травку, так что да, это был просто не мой день. Уже проснувшись от тычков сидевшей на мне сестрицы и голосившей что мне пришла жопа, я и сам понял правдивость ее заявлений, когда услышал снизу громогласное: — Где этот пидорас!? — Не удивляйтесь, дед ко мне теперь иначе не обращается. Я закрыл лицо рукой, с силой потер пальцами занывшие виски, и понял, выбора нет. — Ты что-то знаешь… Шерон выглядела счастливой до беспредела. Радостно оскалившись она спрыгнула, наконец, с моих ног: — Нет, эту хрень ты пойдешь слушать сам. — И заржав ускакала прочь. Хочется высказаться как следует. Как жаль, что я сам себе пообещал не употреблять такую речь, чтобы выгодно отличаться от нашего морского волка, у которого шило в одном месте. Пусть я буду воспитанным пидорасом. Хоть это он мне в упрек не поставит. Одевшись в скомканную одежду, валявшуюся на кресле рядом с кроватью, и даже не пытаясь принюхаться к окружающему миру, я вышел из комнаты и спустился на один лестничный пролет. Дойти до конца не вышло. Дед стоял внизу и излучал бешенство — вполне обычное состояние его души. Мне кажется, что если я увижу его спокойным, я решу, что он мертв. Седые усы возмущенно топорщатся вверх. — Почему я вынужден ждать тебя целый час? У тебя мозга не хватает выполнить мой приказ сразу? Где-то я такое уже слышал. Спокойно преодолел путь вниз и встал напротив. — Что ты хотел, дед? — Встань ровно, — рявкнул он. Ему потребовалась еще минута, чтобы прийти в себя и продолжить. Видимо, ходящие желваки мешают внятно составить речь. — Собирайся, — наконец выдал он. — Ты, конечно, можешь опять начать кричать, но скажи, пожалуйста, куда именно? — У нас медкомиссия. — Отлично. А я при чем? — Если бы ты вовремя спустился, уже был бы в курсе. Я записал тебя на участие в военном пилотном проекте. За полгода ты пройдешь службу в одном из лучших подразделений ВМС, после чего у тебя будет возможность пополнить ряды армии США и заслужить, наконец, мое прощение. А также для лиц, которые… у которых… В общем пидорасы, такие как ты, возможно, смогут служить Родине. Все зависит от того, насколько хорошо ты справишься с поставленной задачей. ЧТО простите? — А мое согласие на участие в проекте, похоже, не требуется. И если ты не в курсе, я работаю. И жизнь менять не планирую. И на медкомиссию мне идти сегодня нельзя. Я травку курил вчера. А теперь можешь плеваться ядом сколько угодно. Я — завтракать. К концу собственной речи я практически успокоился. Нет, ну не может же он меня заставить. Подняв глаза, я впервые увидел такое выражение на его лице: гримаса брезгливости, презрения и удушения одновременно. — Я знал, что на тебя не стоит рассчитывать. И… мне очень стыдно, что моя дура дочь, родила такого идиота, как ты, и ей хватило ума дать вам мою фамилию. Мне неприятно, что недоумок вроде тебя откликается на нее. Это самое большое унижение в жизни. Жаль, что я не могу ничего изменить. Как же не можешь? Ну убей меня, прикопай где по-тихому, проблема исчезнет. Я не знаю почему разочарование в его голосе все еще ранит меня. Я же разучился чувствовать что-то по отношению к нему. Это в детстве дед был кумиром. Красивым всесильным адмиралом: белая форма, отличительные знаки на кителе, высоко поднятая грудь. А потом он уничтожил сказку о том то, что дедушка обязательно должен быть добрым, практически Санта-Клаусом, который дарит подарки и поощряет добрые дела. Это же все не про тебя, так почему до сих пор обидно? И за отца обидно, об которого он вытирает ноги не один год. Да неудачник, обычная штабная крыса, но твоя дочь выбрала его, почему не отнестись к выбору с пониманием? Мы все словно его неудачные творения. Зачем теперь пытаться сделать из нас кого-то другого? — Я могу сменить фамилию, если это так задевает твое самолюбие. Дед, развернувшись на каблуках, вышел на улицу и смачно хлопнул дверью. Рамка с семейным фото полетела вниз и красивые осколки завершили его фееричное отступление. Я пошел завтракать, как и обещал. Отец читал газету, мать суетливо выкладывала гренки на тарелку. Хоть и понимая, что мне могут не ответить, я все же задал вслух вопрос: — Что происходит? Перевернув очередную страницу, отец спокойно сказал: — На прошлой неделе, произошло нападение на иностранного студента. С тяжелыми травмами его доставили больницу, где и было сделано заявление о нападении. Что послужило причиной — непонятно, но в прессе озвучена версия, что моряки (имена не указываются) напали на парня из-за нетрадиционной ориентации. Тень упала на всю армию в целом, опять заговорили о невозможности служить в армии лицам нетрадиционной ориентации. В целом про отношение к меньшинствам. Ну и куда без флота, спрашивается. Он немного помолчал, но потом снова продолжил: — Меня первого спросили, что я думаю на этот счет. На меня был брошен укоризненный взгляд. Господи, как же достало все это. — И что ты ответил? — Что не имею представления о данной ситуации, и не могу комментировать ее пока не получу все сведения. У тебя снова получилось выставить меня идиотом. — Папа… скажи на милость, почему у тебя всегда находится козел отпущения? — Ты знаешь, почему ко мне пришли к первому. Все в курсе. Я не ответил. Не хотел просто, устал. — На самом деле там вообще не было завязки на ориентацию, тех парней нашли, им можно было бы вменить обвинения в национализме, а не в этом. Они и не знали на самом деле. Но неизвестно что еще хуже. Так что для Адмирала Натана Уильямса очень важно показать сейчас «лояльность» по отношению к меньшинствам. К тому же и привести за руку, сказав: «Вот, Господа, мой собственный внук. Да он гей, но он хочет служить Родине. Дадим же ему эту возможность». Показательная акция, в общем. Ты его очень подведешь своим упрямством. Ха, упрямством. А то, что меня раздавят на этих учениях, видимо, просто… издержки. — Я не хочу никому ничего доказывать. Тем более быть флагом спасательной миссии по защите чести флота. И вообще папа, почему ты не дал мне свою фамилию? Моя жизнь была бы куда проще будь я Уоренном. Он посмотрел в окно тяжелым взглядом и в очередной раз произнес заученную фразу: — Все вопросы к матери. Говорю же, у него всегда кто-то козел отпущения. Потом он встал из-за стола и вышел на балкон. Бледная мать опустилась за стол. Я приступил к еде. Никаких вопросов ей я, естественно, не задам. Это бессмысленно. Когда я, доев, начал подниматься со стола, она удержала меня рукой: — Подожди, Джон. Нам надо поговорить. — Говори. — Сынок… ты должен понять, он просто старый человек. — Насколько помню, он всегда был просто старым человеком. — Нет. Все серьезней… Он болен. Марша сказала мне, что у него давление до 200 подскакивает. Я думаю, он скоро сам поймет, что нужно что-то решать со своим здоровьем… но каждый раз, когда я вижу, как он выходит из себя, у меня сердце от страха останавливается. Он мой отец. Да, он не лучший человек на земле, но я люблю его, также как ты любишь нас, хоть и не показываешь этого. Не надо ерничать, я знаю тебя. На самом деле ты самый порядочный человек из всех, кого я только знаю, поэтому прошу тебя согласиться участвовать в этом проекте. Ему нужна твоя поддержка… — А за меня ты не боишься? — Я не произвольно поднялся из-за стола. — Не боюсь, — глядя прямо мне в глаза ответила она. — Ты очень сильный, и в тайне я даже хочу, чтобы они все сломали зубы об тебя. Как же. — А если не сломают? Если все пойдет плохо? Ладно я… не убьют, думаю, а деду нужен будет такой внук, который не смог пройти это? — Честно говоря, я не знаю, что он хочет получить в конечном итоге. Ему определенно важен сам по себе шаг. А что в итоге, не знаю. Но возможно ты сможешь поменять его мнение о себе. Я знаю, что ты скажешь: что ты плевать хотел. Но в глубине души ты знаешь, что это не так. Я, наклонившись, слегка коснулся губами ее виска и собирался уходить. — И еще… если вдруг решишься, комиссию можно пройти в течение этой недели. Марша все устроит. Почему-то ответить мне было нечего, хотя я уже понимал, что сделаю тот выбор, который будет выгоден всем, но не мне. *** Меня зовут Джон Уильямс. Мне двадцать два года, и я работаю лаборантом в родном колледже: в общем, пробирки, ничего интересного. Переводных баллов не хватило до поступления в универ, а может не хватило желания. Я попал сюда, на химический факультет, по двум причинам: у меня не было проблем с химией в старшей школе (откровенно говоря, не только с ней, по географии и литературе результаты были даже лучше) и по настоянию родителей. Они убедительно просили меня не терять времени на факультете английской литературы и заняться чем-то стоящим — например, химией. Тем более, финансовую поддержку они были готовы мне оказывать только в случае верного выбора профессии. Что же, их пожелания были учтены, но почему-то после неудачного поступления в универ, все опять остались недовольны, а потом стали говорить, что у меня нет амбиций, что я уже год прозябаю в лаборатории и ни к чему не стремлюсь. Честно говоря, я не представляю выражения лиц моих родителей, пребывающих в довольстве, и под большим вопросом, было ли оно вообще когда-нибудь другим. Проблемы, проблемы… Какие? Где? Год назад перестали высказывать, проблема нарисовалась куда более интересная, а посему я спокойно сижу в своем болоте — лаборатории. Дело было на семейном торжестве. Присутствовало много представителей ВМС. Мой кузен Алекс Хорн — сын младшей сестры моей матери — должен был сочетаться браком с девочкой из военной семьи: хорошей, красивой, умной, спокойной и ещё тысячу эпитетов. Но делать этого он не стал, громко объявив у алтаря, что не может по причине, которая вскочила с седьмого ряда и под взором ошеломленных родственников бросилась на шею Алексу, оплетая длинными ногами в сеточных чулках его бедра и талию. Также у девушки были зеленые волосы, татуированная шея и тоннели в ушах. Как зовут её, я не запомнил. Как и ту другую, на которой он собирался жениться. Честно говоря, я до сих пор задаюсь вопросом, почему надо было сделать это именно так, а не накануне официальной церемонии? Но что имеем, называется. Как всегда, громче всех выступил дед, громогласно крикнув: — Мне стыдно за такого внука как ты! На что в ответ ему прилетело: — За меня стыдно? Джон вообще педик, и ничего! Челюсть моя упала в этот же миг. Нет, правда, прямо стукнула о пол! До этого момента я не думал, что кто-то в курсе из семьи. — С чего ты взял? — спросил дед, чем удивил меня до крайности. Попытки разобраться в ситуации были вообще ему не свойственны. — Спроси у руководителя старшей школы, в личном деле есть запись. Как он достал личное дело, на черта оно было ему, зачем он вывалил это здесь и сейчас, и вообще, за что? Если только чтобы отвлечь от себя внимание, тогда, да, цель он свою достиг, но на фига так жестко-то?! У нас были неплохие взаимоотношения, кажется. Или я сделал что-то, ничего не понимаю… Истории то вся такая: застукали в душевой со старшеклассником. Мы целовались и активно терлись друг о друга. Я тогда клятвенно обещал сделать все что угодно, чтобы не сообщали родителям. Всего что угодно не потребовалось: только оставить занятия футболом и обещание переосмыслить свое поведение и жизнь заодно. Я долго думал. Футбол конечно было жаль: я к нему привык за столько лет. Но в остальном менять естественно ничего не стал, по-другому просто ничего не работало. Но в школе больше не попадался. А тогда, после свадьбы, мне никто не сказал ни слова, но я очнулся от размышлений, когда услышал щелчки фотокамеры. Просто класс. Узнали все вообще. Мое имя стало нарицательным, предлагались визиты к психологу, нормально не поговорил никто. Мама пыталась, но под осуждающим взглядом отца перестала пытаться сгладить ситуацию или сделать вид, что ничего не происходит. Хорошо, что на тот момент я был уже совершеннолетний, и в целом, кроме деда, яростно бороться с моими наклонностями никто не стал. А вот дед высказывался в разной степени эмоциональности и содержания. У меня даже сложилось впечатление ненадолго, что ему не плевать. Но потом я быстро сообразил, что кроме презрения, никаких чувств больше у него не вызываю. Вот такая история. Узнав все это, наверное, может сложиться впечатление, что я отмороженный, и что близких людей у меня вообще нет, но это неправда, просто как-то так выходит, что именно в семье у нас отсутствуют взаимопонимание и какая-то поддержка. Но боюсь, так было и до меня, и вряд ли я в силах изменить что-либо. Но может и в самом деле отморожен малость… По крайней мере с Алексом я не стал ничего выяснять. Если бы он захотел, он бы сказал сам мне что-то — извинения или обвинения. Но он не стал. Так смысл мне вытягивать из него что-то, если итогом не будет ни примирения, ни войны, только отчуждение? Так его и подогревать не надо. Граница видна даже отсюда — из парка возле колледжа, куда я и пошел. Сентябрьское солнце радостно согревает все вокруг и меня тоже, и вообще все отлично: и друзья у меня есть, и делать знаю что. И жизнь идет, и все нормально. А вот и друг. — Скажи дорогой, зачем ты меня уговорил на эту дрянь? — У Стива сделалось виновато счастливое лицо. — Что, плохо было? — Да нет, просто не вовремя. У меня все, как всегда. Я тоже не сдержал улыбку. — Ты поэтому вчера не пришел? — Дела были. Дед заходил с утра, предлагал сомнительную авантюру. — О!? И как? Пойдешь гулять со старичком? — Ага, гулять. Можно и так сказать. — Подробности имеет смысл спрашивать? — Чуть позже, мне к Маргарет надо отпроситься на вторую половину дня. — Нет, ну так нечестно. И я опять один должен сравнительные таблицы делать? — Пока не знаю. Посмотрим, как пойдет. — Ничего себе, тайны кругом, навел секретности! Я просто улыбнулся. За что люблю Стива так это за то, что он не станет лезть. Здоровый пофигизм только на пользу любым взаимоотношениям. Однако у Маргарет меня ждал облом, по пути меня пригласили в Департамент управления персоналом и попросили написать заявление по собственному желанию. Эта новость уж точно как обухом ударила по голове. Ничего не понял. Еще вчера все было нормально. — По какой причине? — Мы не приветствуем у наших сотрудников склонность к наркомании. ЧТО? К какой наркомании? Это они про травку узнали? Стив? СТИВ??? Не может быть, нет. Это бред какой-то. У него нет мотива. И тут в моей голове словно что-то щелкнуло. Я понял, у кого был мотив, и кто мог это сделать, а главное зачем. Так и представилась гаденькая усмешка на лице моего деда. Неужели он был настолько уверен в моем решении? Или нет. Все намного неприятнее: ему не взирая на принятое мной решение хотелось наказать за очередное разочарование. Да, я краем мозга отгоняю подлую мысль о том, как было бы замечательно родиться сиротой. И в то же время убеждаю себя, что близких не выбирают, они просто есть, любить их необязательно, но сознательно причинять вред ты не станешь. — Я не наркоман. И никогда им не был. — Это уже решенный вопрос, Джон. Мне жаль. Маргарет уже в курсе и подпишет твое заявление. — Замечательно. Я взял лист бумаги и отошел к стойке с бланками заполнить то, что от меня требуется. Честно говоря, вот сейчас я в ступоре. После разговора с матерью я примерно представил, что буду делать. Но. Дед как будто сам себя по рукам лупит, и меня заодно. Если ему это так было нужно… или не нужно. Очередные способы меня наказать? Я с ума сойду с этой семейкой. Устал просчитывать их действия и соотносить с тем, что они могут подумать. Как же вы все осточертели. Так захотелось плюнуть на все и на всех и свалить куда подальше. Я бы спокойно смог жить один, в стороне от этого мира тупых вояк и бессловесных жертв с их напрасными ожиданиями. Но это трусость. Я не могу стать еще и трусом. И такая волна злости поднялась внутри, что от этого горечь застряла в горле. Сколько можно все решать за других?! Довести что ли его до нервного срыва? Хотел вояку — получит вояку. Сам же потом будет не рад. Я понял, что от меня требуется обосраться и в этом, чтобы они потом на законном основании тыкали и говорили, что геям не место в армии, а вот хрен вам! Пройду это дерьмо. А если выживу, уйду из дома. Хватит уже. *** Марша была дочерью деда от первого брака. Первая жена умерла достаточно молодой. Бог не благословил их семью другими детьми, и девочка стала приемной дочерью для моей бабушки. Они с моей матерью стали большими подругами, и еще Марша была единственной женщиной, к которой дед хоть иногда, но прислушивался. Она стала врачом, трудилась опять же в военном госпитале, и это был чуть ли не единственный карьерный рост для женщины, который дед признавал. Во всем остальном старый маразматик считал, что женщине место дома, воспитывать детей, встречать супруга с моря. Прекрасные перспективы. Я пришел ближе к вечеру. Конечно, Марша не удивилась, увидев меня. Взяв формуляры и выдав мне нужные направления, она вскоре скрылась, предоставив мне самому ходить из кабинета в кабинет. Однако по тому, с каким видом она меня оставляла, я понял, что она крайне недовольна. Осмотр и взятие анализов занял некоторое время. Последней была ЭКГ, и по выходе из кабинета я наткнулся на еще более злую Маршу. — Пойдем в кафетерий. Мне не помешает сделать перерыв. Ну что же… — Ты хоть понимаешь, во что тебя втягивают? — сев за стол и сгрузив с подноса чашки с кофе, начала она. Я пожал плечами. Было бы глупо говорить о том, что понимаю, когда это совсем не так. — Я думаю, здесь не может быть какого-то результата, и не понимаю, чего добивается отец, заставляя тебя идти туда. Дело в том, что к нам регулярно привозят ребят после таких учений. Финальным заданием там идет получение реального боевого опыта. Это если доходит до этого. Тот спецкурс, который он выбрал, выдерживают далеко не все, и обычно именно в то подразделение идут люди, которым нечего терять. И не думай, что я утрирую сейчас. Пока идет учеба, вас просто муштруют. Иногда применяя и физическое воздействие, так что тут все зависит от твоей психики, реальная угроза извне только на финальном задании. Однако почему я говорю о людях, которым нечего терять, потому что после они получают ряд привилегий при поступлении на службу. И в целом их подготовка лучше, и движение по карьерной лестнице пойдет лучше. Так что эти люди знают, зачем идут туда. А зачем туда пойдешь ты? Сомневаюсь, что тебе есть дело, до каких-то лозунгов? Сара сказала мне, что сама просила тебя. Что переживает за отца, в связи со сложившейся обстановкой. Но на самом деле она не понимает и сотой части того, что там в реальности происходит, понимаешь? — Я понимаю. И также понимаю, что не смогу не сделать этого. — Ты все еще надеешься, что его мнение изменится? Я открыто рассмеялся. — Вы удивитесь, я и ранее не рассчитывал на это, я думаю, и вы это понимаете. Хотя и очень ценю все то, о чем вы мне сообщили. Семью не выбирают. И я не трус. И нет желания выслушивать потом, что было что-то сделано или нет для помощи своей семье. Ну и вообще, мне хочется заставить его пожалеть о том, что он решил меня использовать. — Ха… ты тоже решил, что от тебя ожидается полный провал? — Военные не потерпят геев в своих рядах. И я не представляю, сколько времени должно пройти, чтобы они изменили свою точку зрения. Было бы смешно со своей стороны на что-то рассчитывать, но сдаваться я не стану. — А ты молодец, мальчик. Значит идешь… ну что тогда скажу еще вот что: я понимаю, что обычная армия тоже не подошла бы в твоем случае. Им нужно яркое показательное выступление альфа-самцов на своей территории. Боюсь, тебя ждет нечто похуже, чем любого другого человека на твоем месте. Если будет совсем плохо, звони. Если станешь умирать, лети на всех парах. Сделаю все что в моих силах. Я не ожидал подобного участия от по сути моей тети, но с которой мы толком никогда не общались, и сейчас жалел об этом. Тепло обнял женщину, с которой у нас оказалось намного больше общего, чем я думал, я пошел прочь, наверное, в новую жизнь. *** Dotan - Numb — Рядовой Уильямс, вам положено сбрить волосы. — Мы могли бы как-то решить данный вопрос? Это ведь не служба в армии, а спецкурс? — Обращайтесь напрямую к Главнокомандующему. Надеюсь, у него будет возможность выслушать все ваши пожелания, — и гаденько ухмыльнулся, облизав меня совсем не невинным взором. И что мне встало, спрашивается. Сбрил бы эти чертовы кудри — меньше жарился бы. Но как я понимаю, тут из меня все будут делать мальчонку для битья, так хоть не лысого. Я изначально буду в «привилегированном» положении человека, который сильно отличается от всех. Такое ощущение, что здесь каждая собака знает, кто я и зачем я здесь. Пока, правда, ничего особенного и не было. Приехал я отдельно от остальных на день позже, прошел по военной базе. Ничего особенного, в моем представлении, они все и должны выглядеть как-то так. После чего выдали форму и рекомендовали посетить уборную. С обязательным заходом в местный барбершоп. При других обстоятельствах я бы обрадовался подобному уровню обслуживания. Но думаю, что вместо корректировки бороды получу уравниловку немного в другом месте. Правда после этого будет уже смешно пытаться отстаивать хоть чью-то честь. Я поднял взгляд и столкнулся с внимательными темно-серыми глазами мужчины, который шел прямо на меня. У него были пугающие габариты. На вид практически семь футов. При моем росте в пять футов десять дюймов разница кажется внушительной. Широченные плечи, высокий лоб, черные широкие дуги бровей, татуировка на левой руке до локтя, но из-за края форменной белой рубашки, непонятно что там нарисовано. Не стоило так пялиться на него. Глаза неуловимо поменяли выражение, и вся его фигура словно напряглась. Я поневоле захотел осмотреться, что происходит вокруг меня. Ах да… это же я произвожу на людей такое впечатление в последнее время. Я зажался внутренне. Жаль. Очень красивый мужик. Я опустил взгляд и пошел мимо, с грустью понимая, что тут мне ничего не светит, и я тут вообще не за этим. Мне выделили коморку отдельную ото всех. Было бы смешно, если бы не было так тупо. Они действительно думают, что гомосексуальность — это вирус и передается воздушно-капельным путем. Еще более я в этом убедился, когда заметил, как шарахнулись от меня, очевидно, такие же рядовые — будущие сослуживцы. Затем, с непонятной тоской наблюдал, как они отдают честь все тому же крупногабаритному вояке, и дело не в том, что я не знаю, как это делается. Проблема в том, что я не чувствую себя правым отдавая честь. Какое нелепое чувство, какая насмешка в этом… Зайдя к себе, я замер на мгновение оглядев себя в зеркало. Вроде бы ничего не поменялось, просто другая одежда. Но выгляжу совсем иначе: все-таки военная форма к лицу практически всем. Прическа растрепалась от ветра. Хорошо, что я все же стригся накануне, и некрупные черные локоны теперь аккуратно обтекают мои уши и немного заходят на шею. Борода моя, столь тщательно взращенная скоро будет выглядеть непотребно. Ладно потом и побреюсь, как невмоготу станет. И посмотрев себе в темно-карие глаза, увидел растерянно-затравленный взгляд. И сам себя пнул. Ты же не девка, соберись. Тебя никто не жалел, а теперь уничтожат за этот взгляд. Только злость, только злость. Почему-то представилось, как менялись глаза цвета грозового неба. Пошли вы все. Я взял необходимые документы и пошел к Главнокомандующему отдать приписной и выразить сомнение в необходимости смены моего имиджа. Коль уж я настолько особенный, почему бы не пойти мне на встречу. Полковник Янг в голове уже представлялся как лысоватый крепко сложенный вояка, который непременно закладывает руки за спину и с умным видом дефилирует перед подчиненными, философствуя на тему правильности построения шеренги. Чуда не произошло, Янг был высоким статным мужчиной, который и не подумал протянуть руку мне в ответ, и мне хочется понять, я когда-нибудь сориентируюсь, как себя вести со всеми ними? — Мистер Уильямс, — без тени приятия начал он, — к вам теперь будут обращаться Рядовой. У вас будут равные права со всеми участниками проекта, но и отношение тоже будет равное. Равное. Как же. Посмотрим. — Мне уже передали вашу просьбу о сохранности вашей... "прически"... надеюсь, в военное ведомство не прилетят жалобы, если ваши волосы, вдруг, случайно, зацепятся за колючую проволоку, скатаются в колтуны, или, не приведи Господь, загорятся во время тренировочных занятий? — Не прилетят. — Отлично. Но надеюсь, впредь я не буду выслушивать подобные пожелания. Здесь не курорт, как вы должны были понять. И даже войдя в ваше несомненно отличное от других положение, есть все-таки какая-то граница дозволенного. — Разрешите обратиться, сэр. О равных правах как раз. Действительно ли необходимо проживать в отдельном кампусе? Досадливо поморщившись и щелкнув кнопку на письменной ручке, Янг ответил: — Я смотрю вы очень смелый молодой человек. Никто не запрещает вам переехать к остальным. Правда сомневаюсь, что вам будут рады. О как! Зато честно. Нет, ну а что ты хотел то? Может и не стоит дразнить этих оголодавших драконов. Построение назначили на вечер. Выглядели мы все практически одинаково: у всех в глазах застрял один и тот же вопрос — что будет дальше? Поскольку до этого момента все шло более-менее ровно. Пойди туда, пойди сюда, оденься, ознакомься с правилами и уставом, в самоволку не уходить, женщин под защитной сеткой не притаскивать (представляю, что это могли быть за женщины). А теперь нас всех по очереди называют в шеренге, громко выкрикивая наши имена. — Абрахам. — Я. —Брайан. — Я. И так далее, пока почти не закончили список моей фамилией. Всего пятьдесят человек. Списки зачитывал какой-то сержант в глубоко надвинутой на лицо фуражке. Группа таких сержантов стоялиа в стороне и что-то вполголоса обсуждали между собой. В конце переклички вперед них выступил знакомый мне шкафообразный мужчина. Впрочем, сегодня он уже не выглядел настолько внушительно: обычная песочная форма и его как-то уравнивала со всеми. Просто человек на две головы выше, но на фоне своих коллег — один из многих. Однако выделить себя он посчитал нужным сам, представившись: — Меня зовут Сай Грин. Ко мне можно обращаться Шеф, или по званию, майор, но лучше не обращаться. Вряд ли я поспешу на помощь, когда вы застрянете в окопе, или будете тонуть в болоте, или будете карабкаться по отвесной скале. Моя задача: сделать из вас высококлассных военных специалистов, готовых физически и морально к боевым операциям на Заливе, в пограничных зонах и там, где нас вообще не ждут. Которые смогут самостоятельно выбраться из любого дерьма, в которое влипнут. На ближайшие полгода я ваш личный Бог. Молиться в сторонке мне можно конечно, но, как и во всех остальных случаях, вряд ли вас услышат. Он выразительно посмотрел на всех и становился злым взглядом на мне: — А, наша новая знаменитость. Кудряшка, специально для тебя информация: по правой стороне от тебя колокол. Все дружно развернули головы и посмотрели в указанном направлении. — Верно. Так вот. Когда тебе надоест изображать из себя мужчину, достаточно стукнуть в него. И все закончится. Не решил? Я снова замер перед ним, и нужно было бы что-то ответить, но я не смог протолкнуть ни звука сквозь зубы. Наверное, это нормально, я же понимал, на что шел. Но удушливая волна все равно поднимается, как ни пытаешься собраться. Я не ответил, а он не прореагировал. — То же относится ко всем остальным. Моя задача избавиться от половины из вас, а потом еще раз проредить оставшихся. Так что удачи, Господа. Начали. Нас согнали на небольшой поляне, где для начала потребовалось отжаться пятьдесят раз. Потом приседания с грузом, упражнения на пресс и все по новой. Майор возвышался над нами и орал в рупор, так что у меня лопались барабанные перепонки. Не давая продыху мы повторяли цикл упражнений пока кто-то в изнеможении не падал на мокрый песок. Рядом шумели волны, и ветер захлестывал соленые брызги нам в лица. Потом нас отправили на пробежку. Двадцать кругов вокруг военной базы, на пятом — начался дождь. И форменные сапоги начали соскальзывать. Я почувствовал, как мой сапог зацепился за что-то, и пока летел лицом вниз понял, что это сапог кого-то сзади. Намеренно или нет, не знаю. Щека здорово ободралась о крупные камешки, попадающиеся в песке. Быстро поднявшись, я побежал уже за последним парнем. За спиной вынырнул майор и заорал мне прямо в ухо. — Девочкам тут не место! Я не думал, сплюнув песок, бежал дальше. Ноги превратились в бетонные бочки, и похоже не только у меня. Когда я добежал, все стояли на коленях держась кто за бок, кто за ноги. Плюхнуться на колени я не успел. Задержал вопль отчаяния внутри, поняв, что передышки не будет. Когда мы добежали до рубежа, на нас надели рюкзаки с тухлой рыбой весом килограмм по тридцать, и маршрут продолжился. Я отключился полностью. Картинка размылась до состояния серо-черной массы. Лишь впереди бежавший парень своей макушкой был своеобразным маяком. Хорошо, что он достаточно высокий. Цеплять взглядом по низу было бы невозможно: взвесь из воды и песка поднялась почти по пояс, а облако пара от тяжелых дыханий стелилось чуть не по плечам. Стремительно темнело. Запаха рыбы практически не чувствовалось, тело окаменело и двигалось вперед. Честно говоря, когда приноровишься, бежать становится даже легче. Все как будто сломали порог внутри себя, только ровное движение вперед. Я бы бежал еще, до полной остановки дыхания, если бы нас не остановили на очередной пробежке и не сказали забросить груз, то есть рюкзаки, в высокий фургон. Как оказалось, работа была командной. Хотя соответствующих распоряжений не поступало, группа впереди поделилась. Часть побросала свои рюкзаки и держась за редкие крепления в подобие лестницы выстроилась на высокой стене. Они по очереди передавали рюкзаки, я стоял последним, как и прибежал. Взяв мой рюкзак, большой темный парень — Стоун кажется, — глянул коротко мне в лицо и сбросил рюкзак на пол. Сам же он поспешил слезть. Следом спустились и остальные. Я смотрел на всех, словно был под кайфом, и почему-то чувствовал себя выше, чем те, кто спускался сейчас с верхнего яруса. Значит будем безудержно веселиться в одиночестве. В конце концов, мне никто ничем не обязан. Хорошо, что сейчас мои чувства слишком притуплены. Плевать. Я залез сам по креплениям. Превозмогая дикую боль в плечах, я кое-как закинул рюкзак внутрь и едва не ухнул следом за ним. Собрав остатки сил, я сполз со стены, совсем не думая ни о скорости, ни о времени, ни о том, что все давно уже убежали куда-то вперед, где теперь раздавалась какая-то строевая песня. Тупые вояки. Самое время петь. Внутренние часы показывают, что уже глубокая ночь. Вокруг темно — хоть глаз выколи. Оказывается, до этого нам сверху светили какие-то фонари, но понял это я только сейчас. Я нехотя двинулся в сторону голосов, понимая, что за такое своевременное появление меня ждет град оваций. Дойдя до места назначения, я вновь окунулся в свет софитов. Всех разбили на пять групп по десять человек, только в одной не хватало меня. Я хотел было присоединиться, но голос из рупора остановил меня. — Э нет, кудряшка! Ты же понял, тут командная работа предстоит, а ты в команду не записан, вычеркнули тебя. Вот тот большой парень с каплями на носу. Я посмотрел на Стоуна, который сердито тряхнул лицом. — Значит, будем отрабатывать каждый свое. Группы марш в воду. Поднять лодки, бег на месте. А мы с кудряшкой будем учиться отдавать честь. А то он не умеет похоже. — Этот мудак гадко заржал. Парни зашли по колено в ледяную воду, подняли тяжелые лодки с водой и по команде начали бег на месте. Несколько парней сразу упали под тяжестью лодки, и вода лилась с того края, где совершилось падение. Тут же сержанты подскакивали и начинали то ли топить то ли ставить на ноги упавшего. Это я отмечал краем глаза под собственные команды. — Отдать честь. Моя рука взмывала вверх. — Больше страсти, больше патриотизма, ты ленивый кусок дерьма! Они будут умирать пока ты не научишься. Я все делал, на автомате, как мог. Понимал, что сейчас наказывают не только меня, и что меня будут бить за это потом. Дергал рукой и старался не смотреть в глаза напротив. Зря старался. - В глаза смотреть Уильямс, у нас не конкурс на лучшего подчиненного, имеющего придурковатый, но лихой вид. Отдать честь. Я не выдержал и все-таки посмотрел. Разочарование. Ну что же, мы еще долго можем это делать.Он тянул время, я уже не реагировал на подначки, только на команды, как собака. Надеюсь, меня ждет заслуженная косточка: дадут упасть мордой вниз и сдохнуть. — Остановились. Вы никчемные уроды, возомнившие себя солдатами! Из вас никто не протянет и недели службы в Морских котиках! Так есть ли смысл тянуть? Колокол все еще на месте. Не занимайте чужих мест и не торопитесь на тот свет. Просто ударьте, и это закончится. Меня тошнило. Если бы не это, думаю, у меня был бы шанс понять, о чем он говорит. Я только с удивлением обнаружил, что около десятка человек пошли на переднюю площадку. Раздался протяжный гул, потом еще и еще. Грин удовлетворенно хмыкал и кивал в такт головой. А я поймал себя на том, что невзирая на все что было, ловлю глазами его движения… Все ловят конечно, но я иначе. — Пошли, девочки, утро только начинается. Я, наверное, тормоз. До меня только сейчас дошло, что действительно десять огромных здоровых мужиков не выдержали этой ночи и ушли. До смешного: а что так можно было? Внутренний знакомый голос ответил вполне однозначно: — Не тебе кудряшка, не тебе. — Еда в вашем распоряжении. У вас десять минут ровно. Мы все набились в столовую. На толпу людей два маленьких раздаточных стола с дымящимися, неприятно пахнущими содержимым кастрюлями. Все протягивали трясущиеся руки и выхватывали на тонкие пластиковые тарелки еду, частично пихая ее в рот, частично на тарелку. Я схватил несколько кусков хлеба и сразу спрятал два за пазуху, набрав еще какой-то еды, сел на пол возле стены и стал быстро все прожевывать. Что мы ели, не помню. Только во рту остался соленый привкус. Думаю соль еще долго не выведется ни с кожи, ни с языка. — Закончили есть, бегом в палатку! Палатка была скорее огромным пологим шатром, который продувался сильным утренним ветром, но все его не чувствовали, поскольку согрелись теплом еды. Нас посадили за столы, дали ручки и тонкие листы бумаги. — Писать устав, пока я не посчитаю что этого достаточно. Я буквально услышал всеобщий внутренний вой. Для облегчения задачи текст устава висел прямо под фонарями, и в целом его можно было прочесть, но все же требовалось напрячь зрение. Даже для тех, у кого оно стопроцентное. Вряд ли, конечно, тут есть кто-то с проблемами со зрением. А нет… я ошибся. Вперед вышел парень, который тихо сказал, что не видит со своего места. — Так какого хрена ты здесь делаешь? — рявкнул сержант Слейтер, как я уже запомнил. Шеф хмыкнул и демонстративно вычеркнул фамилию из списка на столе. — На выход, — спокойно сказал он и добавил, обращаясь к остальным: — Если у вас имеются какие-либо сложности со здоровьем, трудности со зрением, слухом и даже обонянием — все на выход. Вам все равно не зачтется результат, когда это выяснится. А это выяснится, поверьте мне. Еще трое парней поднялись, молча положили ручки и вышли. Гонга не раздалось. — Есть еще один нюанс. Встаньте, те пятеро, которые последними прибежали на последнее задание. Ну конечно. Все посмотрели друг на друга, тут еще вспомнить надо, кто каким прибежал. Встав, я увидел еще четырех везунчиков. — Вы пишите сочинение на тему: «Зачем мне проходить подготовку в спецподразделении». А завтра лучшие из ваших работ прозвучат на построении. Устав будет уже не актуален. Плюхнувшись на место, я устало облокотился о стол и стал размышлять что бы такое написать. Кому интересно знать, о чем я думаю, можно высказаться кратко и емко. И так, чтобы звучало максимально радостно. Я даже улыбнулся, когда придумал. Нас не ограничивали количеством написанного. Поэтому я буду потихоньку записывать одну и ту же фразу. Выкусите, надо точнее давать команды. Начал писать, и когда исписал полностью один лист и перевернул его, чтобы продолжить, огляделся по сторонам. Многие уже спали. Вода капала на их листы с волос, кто-то на автомате продолжал дергать ручкой на одном месте, уже ничего не понимая. Я тихонько достал хлеб и аккуратно откусил сразу половину куска. Едва прожевав, проглотил и посмотрел по сторонам, не застукали ли меня. Сзади сидел парень и смотрел на еду голодным взглядом. Достав второй кусок, я аккуратно протянул его ему. В глазах у парня читалась искренняя благодарность. Я совсем не помнил, как его зовут. Отвернувшись, я продолжить писать, когда вдруг свет фонаря преградило что-то. Грин стоял сбоку, с его кепки стало капать на мои листы. Я смотрел на него. Прочитав, он ухмыльнулся, странно качнул головой и посмотрел наконец мне в глаза. Долгий гипнотизирующий взгляд. По привычке уже оцепенев, я очнулся, только когда он сменил положение. Не знаю, что он решил. Что можно решить прочитав цель моего пребывания здесь – Надрать Вам Всем ЗАД. Если он решил, что это шутка, даже лучше. *** MISSIO - I don't even care about you. После того первого дня отсеялось сразу пятнадцать человек, и дышать стало как-то легче. Да, может мне и не стоит думать о чьих-то победах и неудачах, но тут оно как-то само выходит. Эта конкурсная атмосфера сама навевает гонку, правда приз внушает большие сомнения. Впоследствии таких скачков не было, люди выбывали не охотно и сражались за место под солнцем, сколько могли. И я сражался, каждый долбанный день. А тогда в первое утро, произошло первое сражение. Я же знал, что мне не простят командную работу, пока я учился отдавать честь. Но начиналось все спокойно. Завтрак в общей столовой. Меня пару раз несильно пихнули плечом. Я даже не счел нужным обидеться. Теплого приема у любого из столов ожидать не приходилось, и я спокойно ел в стороне у небольшого откидного столика, повернувшись к остальному миру задом. Может стоило просматривать тылы. Стоун, нарисовавшийся сбоку, при свете дня выглядел еще более агрессивно, чем накануне. Огромный чернокожий парень, не сказав мне ни слова, просто подошел и плюнул мне в тарелку. За драки здесь строго наказывают, но я видел, как чешутся его сжавшиеся кулаки. Что же, дадим людям возможность размять руки. Спокойно взяв тарелку, я подошел к их столу и вытряхнул содержимое тарелки прямо в его поднос. — Ах ты сучка, — прошипел тот и прямым ударом засветил мне в левый глаз. Я сгруппировался и ответил апперкотом. С его массой тела достаточно сложно нанести урон ему даже попыткой выбить челюсть, хотя я ее не преследовал. А потом началось месиво, удары прилетали с разных сторон. Сильно болел левый бок. Сколько это продолжалось, не знаю, но точно пока нас не растащили. — Уилл, ты вылететь решил? — услышал я голос человека, который сейчас задвинул меня к себе за спину. Я на автомате вытер кровь из разбитой губы. В столовую вошло сразу несколько человек. Слейтер спросил: — Что здесь происходит? И поскольку никто не считал возможным объяснить ситуацию, вылез как всегда я. — Ничего сэр. Просто недопонимание. — За драку положено удаление с объекта подготовки служащих спецподразделений. Так как на вас с рядовым Стоуном повреждения, думаю, сомневаться в участниках драки не приходиться. Вы решили таким образом покинуть нас? — Нет, сэр, — в один голос ответили мы. Поглядев на нас обоих со всевозможной строгостью, он сказал: — Одно, и оно будет единственным, предупреждение у вас есть. Я внутренне подобрался, и хотя болело все, вернулся к своему столику, чтобы закончить завтрак. На небольшое пространство опустился еще один поднос. Каким-то чудом конструкция даже не свалилась. — Будешь есть с нами, но сегодня, так и быть, здесь поедим. Я улыбнулся, еще даже не посмотрев на говорившего. — Роджерс, Майк… Аризона, — добавил парень, который прикрыл меня сегодня спиной, и с которым мы делили вчера мой припрятанный хлеб. Он был светловолосым веснушчатым парнем с ожидаемо добрыми голубыми глазами. Ну вот, и здесь есть нормальные люди. Он протянул мне руку, которую я пожал с ответным: — Уильямс, Джон, Вашингтон. —Ты внук того самого? Натана Уильямса… как я понял. — Да. Как-то я и забыл об этом, — ответил я, внутренне понимая, что еще и за это мне прилетит, скорее всего. — Странно. Разговор как-то не клеился, да я и не стремился особо. Губа еще очень саднила. Но я отстранённо отмечал, что Майк напряжен. Ему явно было не комфортно под обстрелом взглядов всех сослуживцев. — Послушай Майк, тебе необязательно есть со мной. Все в порядке. Я не думаю, что Стоун попробует затеять драку еще раз. — Да мало ли придурков, — возмущенно ответил он. — И нет. Я не напрягаюсь. Я это… спросить хотел. Ты… приставать не будешь? — скороговоркой выпалил он. — Что? — Я откровенно заржал, еще и над тем как у него заалели веснушки. — Черт, Нет! Что за бред… И успокойся, ты все равно не в моем вкусе, если для тебя важно это знать. Майк выдохнул, расправил плечи и рассмеялся. — Значит, будем есть вместе. Это прозвучало почти как будем жить вместе, и еще что делать вместе. Я опять прыснул и тут же осекся. Губа нещадно защипала. Правильно, всякой радости должно быть завершение. Обед закончился, и нас ждали в кабинете стрелкового вооружения, разбираем собираем затворы. Когда уж до стрельбищ дойдет? Мы пошли вместе. Как только мы вышли из здания, нас притормозил майор Грин и жестом отослал Роджерса. Но прежде мы, как по команде, синхронно отдали честь. Кажется, я начинал к этому привыкать. — Я так понимаю, ты приступил к выполнению задуманного? Ясно, что он имел в виду мое сочинительство. Я отвернулся и не смотрел на него. Почему-то стало стыдно. А еще я не хотел, чтобы он таращился на мою разбитую рожу. Немного помолчав, он добавил: — Иди в медпункт. И на том спасибо. Кивком головы я попрощался и действительно пошел туда, куда меня только что направили. И только по пути я понял, что он не пытается насильно добиться моего ответа, и даже боюсь представить, что он думает о том, что я не отвечаю на прямые вопросы вышестоящего… Я чувствую к нему что-то. Сразу почувствовал, когда еще впервые его увидел. Этот человек не просто так мне встретился. Какая жалость, что он не старый и дряблый урод. И что я играю роль борца за голубые права. В целом занятия проходили нормально. Инструктора на курсах не пытались что-то строить из себя, а давали максимум полезной информации. И вообще с того момента, как Майк появился в моем личном пространстве, все стало как-то легче и радужней. Оказалось, что он знаком еще с парой ребят: Коллинзом и Нотингейл. Отслужив вместе в армии, они решились пройти подготовку здесь. Вполне понятное желание, учитывая объявленные бонусы. Однако я все равно спросил, куда он пойдет после специализации, на что мне неожиданно прилетело – Береговая охрана. Я думал, он скажет, замыленное Котики. Тем более, что туда попасть еще нужно, впрочем, как и в охрану. Ну что же, это все равно получше будет. Но когда он задал ответный вопрос, я замялся. Уж точно я не рассчитывал делать военную карьеру, но сейчас поймал семя на сомнении, тогда как раньше даже не помышлял об этом. И все бы ничего, если бы не вечерняя строевая. Как я понял, нас готовят именно к ночным вылазкам в стан врага. И это правильно, конечно, учитывая всевозможные развития событий. Грин, конечно, не даст времени на размышления: — Сегодня строевая начнется с бега под изречение рядового Уильямса из памятного сочинения «Зачем оно мне надо». Не бойтесь, запоминать много не придется, как и мне рассчитывать на фантазию рядового. Я не сдержал улыбки. Ты сам хоть понял, что сказал? Однако мое веселье никто не поддержал и все под общий рев — Надрать Всем Зад (укороченная на мой взгляд версия) ровно побежали вдоль линии прибоя. Я предусмотрительно забрал волосы в хвост на затылке и правильно сделал, потому что, сегодня было все: и колючая проволока, и холостые, но неприятные выстрелы прямо поверх голов. Нас изматывали со вкусом, не забывая издеваться. Правда теперь я замечал, что издевательств хватает абсолютно всем. Мне даже ревностно как-то стало. Ну точно сучка, которой хочется, чтобы ее заметили. Аж сплюнул про себя. Когда мы уже снова были еле живые и наевшиеся песка, нас опять поделили на команды, теперь уже и с моим участием, и заставили держать лодки с водой, тренируя бег на месте. Нас делили в произвольном порядке, и я попал в группу с людьми, которых меньше всего запомнил, поставили меня на первую линию, поэтому я совершенно не видел, но услышал, перед тем как полететь лицом в воду: — Пидарасам здесь не место. Сдохни сука. И меня с силой пихнули в спину. Потом было то же самое, что вчера. Меня топили до полной потери воздуха в легких, и ставили на ноги за шкирку. И все повторялось вновь. Если ад на земле и существует, то он здесь. Мне кажется, что легких уже нет, они сгорели на хрен. Единственная связная мысль, что какая-то гнида, стоит позади меня и порадуется, если я сдохну. С последним выдохом почудился колокольный звон, и я увидел глаза Сая, рот которого, шипел мне прямо в лицо: — Сдайся, сука. Я отплевался в последний раз и заорал: — Нет! Он развернулся и с силой двинул меня в диафрагму. Пока летел в воду, я слышал: — Нет, Сэр, сука. Кажется, я понял, что чувствую. Ненависть. *** Так и протекали будни. Теперь над нами измывались не каждую ночь. В любую свободную минуту я шел в тренажерный зал и качал мышцы, укрепляя их и делаясь более выносливым. Для меня самого стало большим сюрпризом, что я оказался намного выносливее людей, которые по всем физическим показателям меня опережают. Теперь у меня появилась цель. Она и до этого была, но теперь сформировалась окончательно. Я хотел остаться здесь. И выжить. И еще доказать одному человеку, что я не пустое место. С тех по, как он меня топил на пляже, он больше меня не трогает, не называет кудряшкой, сукой тоже не зовет. В его глазах холодная отчужденность, и я мозгом понимаю, что так даже лучше, но смириться не могу. Я с каждым днем все больше и больше залипаю. Когда я вижу, что действует он с определенной логикой, со всеми одинаково. И только в его случае понимаю — он делает меня равным среди всех. Если бы не холод. По прошествии месяца у меня сложились ровные взаимоотношения со всеми, кроме трех человек. Майк назвал их как-то Нацистами, и прижилось. Они не давали мне прохода, пытаясь надавить морально и угрожая физической расправой. Я решив, что дальновиднее будет просто избегать столкновений, в столовой появлялся только с Майком и его ребятами. А на строевой они стояли в другом конце шеренги. Тренажерный зал никто из них не посещал. Иногда туда заходил кто-то из сержантов. И меня несомненно грело то, что я постепенно начал читать зачатки уважения в их глазах. Конечно туда не ходил Грин. Где он занимается, чтобы поддержать такую физическую форму, я не представляю. Выполняя очередной подход, я почувствовал, что меня стаскивают со скамейки. Гантели отлетели в сторону, я пытался удержать одну, чтобы использовать ее как оружие. Но меня ударили спереди по руке. Нацисты. Твою мать. — Вот ты и попалась, сучка. Кажется, кто-то давно не получал любви и ласки. Сейчас все у тебя будет в полном объеме. Отсоси мне. Меня свернули и опустили на колени. Один из них давил на мою челюсть. И когда мне это удалось, я укусил за палец их предводителя, успев спросить: — Вы точно хотите сунуть самое дорогое мне в рот? Отвечать мне не стали, двинули по лицу. Хорошо хоть, не сломали челюсть. Но нос противню хлюпнул, и из него сразу полилась горячая жидкость. — Мы не брезгливые. Можно и по-другому. Майор влетел вовремя, не успев рассмотреть, как на мне выглядит форменное нижнее белье. Мой сказочный рыцарь пришел избавить меня от трехглавого дракона. Самое время захлебнуться от счастья, если не от крови. Он прямым ударом в шею отправил в нокаут одного и криком рявкнул так, что двое бухнулись лицом в пол перед ним. Жаль я не слышал, что именно. Думаю, нацисты тоже не слышали. Просто обосрались от страха и попадали. Было бы смешно, если бы не сломанный нос и звание Пидорас года. До того обидно было. Не должно было быть, но было. Мой светлый рыцарь, теперь я готов дрочить на твой образ. И похоже я произнес это вслух, перед тем как отключиться. Я очнулся в темном помещении от резкой боли. Лицо Сая было близко-близко. По хрусту в ушах я понял, что нос мне вправили. Звуки стали возвращаться. Я задышал чаще. Вата с противной вонью тут же обосновалась у лица, вдохнув эту жуть я непроизвольно отодвинулся. Но Сай удержал меня на месте, положив руку на плечо. Через несколько секунд я почувствовал облегчение, и резко захотелось спать. — Ты как? Сам дойдешь? — Куда? — Куда блять, к себе, в кампус? Я немного подумал и решил, что: — Дойду. Думаю. — Думает он. Чем ты думал, когда поперся сюда? — Да, кстати, а как я вообще сюда попал? Мне не ответили. Плечо приятно грелось о чью-то большую руку, и все было таким сказочным, таким нереальным, что казалось возможным сделать движение рукой вперед и, положив ее на щеку майора, замереть, слегла ведя рукой и гладя. У него очень приятная теплая кожа. Мне показалось, он склонил голову к моей руке. Мне позволялось это действие ровно секунду, тогда как, казалось, мгновение все тянется и тянется. Майор аккуратно, но твердо взял мою руку и, опустив ее вниз, прошипел: — Убирайся отсюда. Конечно я сразу проснулся. И сразу понял, что сделал и с кем. Собрав остатки храбрости и гордости (надеюсь сегодня они мне больше не понадобятся), я встал и вышел. Я был уверен, что меня выкинут с прохождения учений, но все произошло совсем наоборот. С утра я увидел вычеркнутые фамилии нацистов и твердый сообщнический взгляд майора Грина. Он призывал меня молчать обо всем произошедшем. Да что я? Сам не понимаю? А может все не так уж плохо? Мое настроение странным образом скакнуло с отметки минут сто на плюс десять, все же я не настолько оптимист. Только парни, с которыми мы все более тесно начали общаться, естественно заинтересовались вспухшей фиолетовой физиономией. На что я честно сказал про потасовку с нацистами, но без подробностей, и с просьбой ничего не выяснять. Старшие офицеры тоже, не скрывая возникшего недоумения, воззрились на Сая. — Я никому и ничего объяснять не буду. Правила существуют для всех, кто их нарушает покидает нас. Не будем терять время на неудачников, у которых нет мозгов. Бегом на построение! И все помчались. Смелых выяснять подробности не нашлось. *** Подошло время прохождения промежуточного экзамена, после сдачи которого нам позволили пойти в увольнительный на вечер. Я вспоминаю этот день, как один из лучших проведенных здесь. Да, сдача была не легкой. Она включала в себя и теоретические вопросы, и элементы строевой, огневой рубеж (за это время я научился сносно стрелять). А самое главное, я вдруг почувствовал себя на своем месте, с удивлением понимая, что не хочу, чтобы все это заканчивалось. Возможно, я всю жизнь шел именно к этому. Не было застойного болота, не было давления родни. Все как будто осталось далеко позади. Но все мои радужные и какие-то наполненные странной надежды стукались о разум, о стену на которой выбито большими буквами: «Я ГЕЙ». В увольнительный мы решили со всеми оставшимися ребятами в количестве двадцати пяти человек пойти в бар. Было здорово снова почувствовать себя свободными людьми. Взяв по бокалу пива, которого мы не видели больше трех месяцев, все уселись за большой стол и говорили. В тот вечер много кто чего рассказывал: про детство, про друзей, про жизнь, про семью, про нас — сколько мы прошли вместе, – и мне нравилось представлять близкими именно этих людей. Вот так сидя в баре, проводить с ними время. Не со всеми конечно, но со многими выстроились более-менее ровные взаимоотношения. Даже со Стоуном нашлись общие пресечения. Он, оказывается, увлекается химией с детства. И у него далеко идущие планы в этом направлении. Даже меня подмывал подумать о карьере подрывника, на что я, кажется, в подвыпившем состоянии активно соглашался. Поведя взглядом в сторону, я увидел Сая, выходящего из этого же бара (конечно, других же нет в округе) в обнимку со стройной брюнеткой с длинными красивыми локонами волос. Вот не было же ничего, а все равно ударило под дых. Но внутри я пожелал майору хорошего вечера, он заслужил его возясь с нами. Никто не виноват, что я слепой идиот. Утро выдалось похмельным. После памятных проводов взглядом красивого и чужого мужчины, напиться захотелось значительно сильнее, что я и сделал в компании таких же желающих. Им то зачем надо было, до сих пор не понимаю. Помню, мы весело отжигали до утра. Играли в бильярд, и пели в обнимку любимую строевую про надерем всем зад. Продрав глаза, я уже решил приступить к задуманному, вчера мы с ребятами как-то уговорились, что я переезжаю жить к ним. Все, наконец, поняли, что угрозы я для них не представляю и ни на чью честь не посягаю. Все долго смеялись, когда представили, как я могу начать задействовать свои чары, порекомендовали отработать их на командном составе. Ах да, что-то такое кажется уж было. Не сработало. Взяв сумку с небольшими пожитками, я направился забросить ее к ребятам до начала занятий, как путь мне преградил незнакомый мне офицер, который попросил меня проследовать к полковнику Янгу. Он стоял ко мне спиной, скрестив за спиной руки. Да, сказал я внутри себя, он все же делает это, однако радость моя поубавилась, стоило ему повернуться и со злобным видом швырнуть пачку фотографий на стол прямо передо мной. — Что это? Ничего не понима, я начал смотреть фотографии. На них мы с парнями со вчерашних посиделок в баре. На одной я обнимаю Майка за шею, на другой — шлю шутливый поцелуй в воздух непонятно кому, а на третьей я, явно пьяный, висну на чьем-то участливом локте. — Это просто фотографии. — Это доказательство того, что ваше нахождение здесь деморализует остальных. Вы позорите честь американского солдата и должны немедленно покинуть военную базу. И хотя мне было обидно практически до слез впервые в жизни, я попытался отстоять все что я обрел здесь: — Вы не понимание, это вырвано из контекста. Просто дружеская встреча на законном увольнительном. Я сдал все промежуточные экзамены. Прошу Вас пересмотреть свое решение. Уже закончив и посмотрев в наполненные презрением глаза Главнокомандующего, я понял, пересмотра не будет. — Я надеюсь, обойдется без скандала. Покиньте помещение. Я вышел, не чувствуя пола под собой. И только теперь понял, что значит злость. Опять у меня все отняли. За меня решили. ПОШЛИ. ВЫ.ВСЕ. НА ХУЙ! — Хорошо отдохнули, Кудряшка? Я не знаю, как не накинулся на него. Пройдя мимо, я схватил биту и изо всех сил лупанул по колоколу. Бита разлетелась на щепки. Бросив остатки ручки прочь, пошел на выход. Уходя, понял, что снова не ответил ему. Я ему ничего не должен. И он мне. *** Было дико возвращаться домой. Такое ощущение, что прошла целая жизнь с тех пор, как я уехал отсюда. Разве такое может быть? Я уезжал одним человеком, а вернулся совсем другим. Открыв дверь, я сразу столкнулся с мамой и сестрой, и понял, что очень скучал по ним. И устыдился, как бы там ни было, они моя семья. Крепко обнял обеих, они ответили объятиями и поцелуями, попросили больше не уезжать так надолго. Мне стало совсем хреново, ко всему прочему добавился стыд, что я не ценил семью, что не хочу быть здесь, хочу обратно. Там я вдруг ощутил себя кем-то другим. Наверное, мне просто повезло что в конечном итоге я обрел там себя, но что делать дальше, теперь совсем не представлял. Накормив меня сытным ужином, они отправили меня отдыхать. И я послушно пошел, с намерением лечь спать и проснуться в другом мире. Где будет понятно, что все это чудовищная ошибка. Усталость, конечно, брала свое. Но краем уха я уловил звонок телефона. — Хей, Джон, как ты? — раздался веселый голос Майка. — Не очень, честно говоря. Вам уже сказали? — Конечно, я даже фотографии видел. Уроды. — Да… — Джон? Слушай, я тут подумал и стал искать зацепки, кому надо было делать эти фото. Ну и понятно же, что их могли сделать только из бара, так что я у Лиз достал список тех, кого она вчера обслуживала тогда… Ну Лиз, помнишь? С большими… — Так! Дальше! Ну и что? — Оказывается, помимо нескольких наших командных, в том числе Грина, там был Подполковник Шарп, а он из ведомства твоего деда. Мне кажется, нашим это не нужно. А вот этот человек… — Майк, ты лучший! Прости мне пора! — Да всегда пожалуйста! — сказал друг и отключился. Опять ты! Сука, да когда ж ты угомонишься? Невзирая на позднее время, я выскочил из дома и направился к деду, взяв машину Шерон. Думаю, она меня простит. На крайний случай куплю ей годовой абонемент в любимый фитнес-зал. Отвлекая себя посторонними мыслями, я пытался успокоиться, чтобы в действительности не убить мерзкого старикашку. В любом случае надо сначала предъявить обвинения, а потом принимать решение. Возможно, это просто совпадение. Успокойся, Джон! Но чутье подсказывало, что в случае с дедом любые плохие подозрения оправдываются. У него странным образом плохие обстоятельства толкают его на худшие поступки и проявления. Как этот человек может быть так несправедлив к родным и таким кристально честным по службе? О том, что он лучший из многих, до него говорилось постоянно, и даже не только самим Натаном Уильямсом. Доехав, я уже взял себя в руки. Нет. Все будет иначе в этот раз, я теперь другой. Возможно раньше я был безынициативным и вялым соплежуем, но не теперь. Открылась дверь после моего звонка, и домработница доложила, что адмирал уже отдыхает. Я попросил передать, что жду его по очень важному и срочному делу, но ждать не пришлось. Дед сам, в домашнем халате, но не растрепанный и явно не со сна, зашел в гостиную и уже привычно обратился: — А, пидорас, что ты здесь делаешь? На этот раз я не смог промолчать: — Не обращайся ко мне так. Ты права не имеешь постоянно мне тыкать в лицо этим. Мне плевать на то, что ты об этом думаешь. Но я не изменюсь, и не собираюсь. Я бы и не пришел к тебе, если бы не срочное дело, в котором я опять чувствую твою руку. Но прежде ответь мне на вопрос. Как так получается, что адмирал Уильямс, множество раз получавший награды за отвагу, оказывается на самом деле — трус и предатель? — Ах ты щенок! — Ты не ответил, дед! Почему ты раз за разом предаешь меня! Я твоя семья! Я любил тебя всю жизнь, но ты мне всю душу вытравил своим отношением! Почему для тебя люди только пешки? Зачем было вообще заводить семью, если ты так по-скотски ко всем относишься? Я видел, как он стушевался, и хотел, конечно, чтобы он ответил. Но он молчал — видимо, наконец, услышал мои слова. Что ж, тогда скажу снова я: — Зачем ты сделал это? — И положил фотографии перед ним на стол. Он даже открывать их не стал. — Таким, как ты, не место в армии. — Зачем тогда было организовывать все это? — Не делай из себя дурака. Я знаю, что ты в курсе, для общественности, — сварливо ответил он, — когда стало понятно, что ты проходишь в учениях ступень за ступенью, стало необходимо что-то решать. Ты должен был провалить службу. Мы бы одним выстрелом убили двух зайцев и закрылись от нападок журналистов и еще раз доказали, что геям там не место! Ах ты расчетливый сукин сын! — Ну а то, что я успешно прохожу службу, ни на какие размышления тебя не натолкнуло? Он опять замолчал, и, по-моему, впервые в жизни я вижу стыд в опускающихся к столу глазах. — Дед, хоть раз в жизни, поверь в меня, прошу. Я все понимаю. Тебе трудно смириться с тем, кто я есть, но поверь, я еще смогу удивить тебя. Раньше я не верил, что ты сможешь гордиться мной, даже когда никто ничего не знал обо мне, но теперь все изменилось! Я с честью пройду это, и однажды ты пожмешь мне руку. — Нет, это ошибка, — резко сказал он. — Зачем тебе это нужно? — Я нашел там себя! Понимаешь? Я даже благодарен тебе за это! Мне там нравится, там я не чувствую себя бесполезным, понимаешь? Ты… поможешь мне? Дед затравлено и беспомощно посмотрел на меня, в неверии качая головой. Еще бы, сейчас рушились его устои. *** I Fear the Nite Dan Romer, Saul Simon MacWilliams Я вернулся! И был счастлив! Улыбался вне учебных занятий и муштры всем и каждому. Я был очень рад быть здесь. И видел, что ребята мне тоже рады. Меня хлопали по плечам и обнимали по-братски за шею. С Майком мы вообще минут пять жали друг друга в объятиях. Я понимал, что обрел друга на всю жизнь. И чтобы ни произошло, я все сделаю для этого человека. Все было отлично. Хорошо давались все учебные занятия, ночные сражения стали приносить удовлетворение хорошо проделанной работы. Все обрело смысл. А воспоминания, с каким лицом Янг приветствовал меня, вообще будет бесценным воспоминанием на всю жизнь! Все было хорошо. Но только не с шефом. С момента моего прибытия Грин не сказал ни слова, и взгляд его становится мрачней день ото дня. Я перестал питать какие-либо надежды на его счет, да было бы и странно будь это не так, но все же. Засыпая, каждый день я строил догадки и предположения, чем же так насолил ему? Даже происшествие с моим поползновением в его личное пространство уже воспринималось мной иначе. Было, но прошло, все прояснили сразу, он не посчитал нужным говорить об этом руководству, да и было бы, о чем говорить. А что теперь? Тоже борец за моральную чистоту служащих армии США? Так почему не говорить это в открытую? Тем более, он мог сделать мою жизнь ужаснее во много тысяч раз. Почему не сделал? И так по кругу, и вместо того, чтобы найти в себе силы расстаться с надеждой увидеть в этих глазах хоть что-то отдаленно напоминающее уважение, не говоря уже о другом, я ищу первопричины его поступков. Я жалок… и я влюблен, пора называть вещи своими именами. За что? Почему и когда? Сердце забыло меня уведомить. Он крутой военный, отличный солдат, у него за плечами героическое прошлое, ранение в левую руку осколочной гранатой, оттуда и татуировка – пояс смерти Шахидов, обернутый на руку до локтя. У него самые красивые глаза цвета грозового неба… Служба подошла к финалу. К последнему испытанию мы готовились на протяжении последнего месяца, и разумеется до него. Обстановка, максимально приближенная к реальной. Все собранные с сосредоточенными лицами и мускулами, которые подрагивают уже в желании рвануть. Нас осталось двадцать: две группы по десять человек. Как-то так получилось, что как раз при подготовке к заданиям и выделились эти две боевые десятки, готовились в основном тоже по отдельности. Группы разошлись немного и по интересам, и по интенсивности тренировок. Поэтому для всех нас сегодня был мега неприятный сюрприз от шефа, который в последний момент поменял двоих наших на двоих с другой команды. О слаженности действий теперь думать не приходилось. Мы потеряли связиста и хорошего бойца рукопашного боя в одном лице и картографа в другом. А задача предстояла такая: нас высаживают на побережье, с вертолетов мы прыгаем в воду и идем разными путями в осажденный поселок. Дорога идет с одной стороны через лес, с другой — через скалы. Если сбиться с маршрута, нарвешься на минное поле. Пройдя тихо, необходимо снять часовых, после чело забрать в штабе врага файлы с документами и вплавь добраться до защищаемой площадки. Отвесная скала, за которой при помощи катушек и проводов наладить связь и отправить сигнал о эвакуации своим сторонникам. После задание считается выполненным. И да, не засветиться у простреливающей стороны. Моя группа двигалась с правой стороны. Командующим у нас был назначен Майк. Вновь добавленные к нам Курт и Салливан, хоть и знали нас, вели себя сдержанно и растерянно. Чувствовалось, что им сейчас некомфортно. Что же, можно их понять. Проблема была в том, что роли которые у нас увели — ведущие. Курт связист, а вот Салливан оказался отличным бойцом, но никак не картографом. Это усложняло задачу до максимума. Он должен был произвести работы по построению гиперболической сетки по географическим координатам – проведя нас мимо мин и в конечную точку, за отвесной скалой. А теперь рассчитывать на это не приходилось. Мы приступили к выполнению. Высадка прошла хорошо. Мы тихим сапом двинулись в сторону леса. Все-таки со скал просмотр не надежный. К тому же, в деревьях хоть какой-то шанс найти укрытие. Оборудование для расчетов картографа у нас имелось, а зачатки знаний о построении сетки были даже у меня. — Коллинз, Рашфор, правая сторона, Уильямс, Нотингейл по левой стороне, вот до той опушки, — показал направление Роджерс. Группа слаженно двигалась, когда с верхушек деревьев свесились сеточные ловушки. Попался Ник Нотингейл, одновременно произошло нападение. Троих нападавших удалось бесшумно обезвредить и оставить связанными возле дерева. Ранее поступал приказ пленных не брать, а значит, лишний балласт им ни к чему. Добравшись до опорной точки, я развернул оборудование и начал рассчитывать примерное нахождение минного поля. По всему выходило, что впереди перед нами как раз заминированная поляна. Если бы Майк назначил опорной точкой расстояние всего в пятьсот пятьдесят ярдов дальше, нас бы уже не было — дисквалификация. Но обходить ее нужно было по большой, хорошо обстреливаемой дуге. Подойдя к кромке поляны, парни засомневались. Салливан, как более опытный в плане боевых действий боец, предположил, что в расчетах может быть ошибка, со всех сторон на подходе не замечено изменение рельефа. Откровенно говоря, глядя на указываемые признаки я тоже не видел их. — Что будем делать, командир? — подал голос Шон Коллинз. — Обстрел по правой стороне не просто возможен, а скорее закономерен. Я сомневаюсь, что нас пропустят. А с левой возможны ловушки. Если идти через поле, нужен доброволец. Остальные пойдут вслед. — Я пойду, — сказал все тот же Салливан. — Я предложил — мне и идти. Все смотрели как Салливан аккуратно, но чисто переходит поляну. Мин действительно не было. Все выдохнули и продолжили дальше выполнять задание. Дальше все понеслось с немыслимой скоростью. Поселок располагался практически рядом на пригорком. Удалось тихо снять часовых усыпляющими ампулами, пробраться в штаб и вынести документы. Осталось выбрать направление для заплыва, чтобы добраться до защищенной площадке. Я произвел расчет, который опять не понравился парням, и Салливан с Куртом, поплыли в другом направлении от предложенного оборудованием. Мы не успели даже решить, следовать ли за ними, как раздался гонг, оповещающий о том, что бойцы нашей команды взяты в плен, и мы окружены. За команду врагов играл весь цвет нашего командного состава, и в стороне я увидел несколько наблюдателей из незнакомых мне ведомств. В клетке, почти прижатыми к земле, лежали Салливан и Курт, мы же стояли на коленях с прицелами у голов позади них. Шеф в бандане выглядел как пират, не хватало выбитого глаза. Глядя на нас отсутствующим взглядом он давал команды поливать пленников какой-то вонючей жижей. Клетки периодически пинали и стальные прутья наверняка очень больно впивались в их тела. Их допрашивали на предмет того, у кого находятся документы, где располагается база, сколько человек группе. И хоть это бессмысленная информация, парни должны были не произнести ни звука, молча все перетерпеть. Вопрос заключался лишь в том, насколько хватит терпения у майора Грина мучить их. Мучили их долго, парни мужественно терпели. Он кинул взгляд на меня и уже через секунду ухватил за шкирку и поволок, кинув в пыль прямо перед клеткой. — Может так вам будет легче говорить? Он поднял и оттащил меня к бочке с водой, в которую начал окунать. Опять этот мудак меня топил. Я задыхался и захлебывался, я уже не понимал, что происходит, и, естественно, не слышал. Я мечтал, чтобы все это кончилось, но чтобы парни не сдавались. Наконец, меня очумевшего выдернули. — Ах да, чего его жалеть! Он же пидорас! Ему не место в Армии! Давайте договоримся, нахрен информация! Слейте его! Сучку, которую помани, и он побежит отдаваться врагу! Сдаст Вас всех с потрохами. Ну? Я лежал на земле, глотал пыль и задыхался от боли, еще до того, как мощный удар мне прилетел прямо в правый бок. — Слейте его, и все будет нормально! Скажите, пидорасам не место в Армии и все! Вы пройдете этот курс. Вас примут в высшее военное! Куда ты там хотел Курт? Парень повесил лицо вниз, сурово сжав губы. Все молчали. Он повернулся ко мне: — Не хочешь уйти? Эти-то тебя знают, а другие сольют с потрохами. — Пошел ты на хуй! Я уже привыкаю к этим выражениям. Он досадливо хмыкнул. — Все свободны. Испытания окончены. Результаты сообщим вечером на построении. Все не знали, что именно им делать. Я стоял, шатаясь и непроизвольно держась за бок. Смотрел на этого человека и не понимал, за что он так со мной? Под общий гомон все стали расходиться. Я весь оплеванный и растерянный двинулся за всеми, но меня остановил один из наблюдателей, сказав: — Рядовой Уильямс, расчёт по картографии был в обоих случаях верен, просто мы не изверги подрывать своих же людей, так что в любом случае, примите поздравление. И Вам стоит подумать об этом направлении в военной службе. Я просто кивнул, поскольку был ошеломлен и дезориентирован. Продолжил свой путь до кампуса. Почти дойдя, я чуть не споткнулся о Грина. — Когда-нибудь ты поймешь, что я хотел тебя защитить. — Когда-нибудь, — безразлично ответил я, не особо вдумываясь из каких-таких извращенных фантазий он решил, что вправе ТАК защищать. — Я… приношу извинения за грубость и излишнюю жесткость на сегодняшнем задании, но считаю себя правым в попытке… — Какой попытке? — Я с трудом узнал свой дрогнувший голос. — Вам не нужно было возвращаться, — неожиданно хрипло сказал он. И я увидел в его глазах, и боль, и растерянность, и сожаление, и… ничем сейчас не прикрытую жажду. Это понимание едва не убило меня. Отвернувшись, я задал только один вопрос, прежде чем уйти: — Вы уверены, что защищали меня, а не себя? *** Через месяц у нас первое боевое задание. Нас осталось десять человек. Я ни о чем не жалею. И как будто ничего не жду, сидя по вечерам в номере отеля, каждый из которых теперь снимают для нас. … А потом он пришел ко мне. Для справки: В сентябре 2011 года в США вступил в силу закон, позволяющий служить в вооруженных силах лицам нетрадиционной сексуальной ориентации. «В вооруженных силах США уверены, что американская военная мощь только укрепится от этого решения».