Баллада о судьбе

Астарион конечно знал, что этот мир полнится идиотами на любой вкус и цвет, но никогда не ожидал что ему придется следовать за одним из таких идиотов. Интересная штука — судьба, особенно когда она подсовывает тебе «умопомрачительное» приключение о котором ты не просил, таракана в башку и кучку инвалидов-самоубийц в придачу. Возьмем к примеру Гейла. Астарион может понять жажду знаний и власти, но готовность взорвать себя ради бывшей которая к тому же богиня магии? Это где так нужно навернуться и приложиться головой чтобы всерьез рассматривать самоубийство, подставить себя под удар ради кого-то? Астарион этого не понимает. Знаете ли, когда ты в принципе не имеешь ничего более за спиной кроме своей жизни и пары сотен лет рабства начинаешь ее хоть немного, но ценить. Или Уилл. Это просто ходячее недоразумение, «ради спасения города» говорит он, «ради отца». Где хоть какая-то благодарность за его жертвы? Ее нет, Астариону даже его немного жаль, ведь выгнал его собственный папаша, когда увидел во что тот вляпался. Но самый отвратительно раздражающий конечно же Тав. Надо было уже при первой встрече с этим рыжим полуэльфом, когда Астарион пытался добавить немного ярких красок ему на шею бежать от Тава куда подальше, особенно после фразы «о, ну главное, что мы друг друга поняли, кстати хочешь влиться в наше не совсем тайное сообщество сумасшедших не только с тараканами, но и с личинками в голове?» Какой дьявол только дернул за язык дать согласие. И вот теперь этот полуэльф-полудурок носится от одного обделенного, осиротевшего, обиженного жизнью к другому с отвратительным энтузиазмом и решает проблемы которые совершенно его не касаются. Тифлинги, дети, друиды и (боги какого хрена) даже гоблинша. Астариону иногда хочется подойти к Таву в лагере пока он что-то бренькает на своей лютне взять его за грудки и… а что собственно «и»? Задать вопрос какого рожна он такой? А какой…собственно? Раздражающий? Если так подумать, то не совсем. Да он пытается хоть чем-то помочь всем, кого видит, решает вопросы красивыми словами и улыбкой, но… может это и неплохо? Во всяком случае если бы Тав не был бы настолько добродушным он бы при первой встрече просто послал бы Астариона куда подальше и оставил бы разбираться с проклятой личинкой самому. Астарион…не уверен, что у него бы получилось достичь того что, достигли они всем своим небольшим отрядом. Ну тогда может он слишком…заботливый? Астарион понятия не имеет откуда он берет всю эту еду для привалов, но то что именно Тав обеспечивает их провиантом сомнений нет. Внимательный? Недавно Шэдоухарт поранила ногу, и всеми силами пыталась доказать, что в состоянии идти и сражаться. Тав это определенно заметил, и сказал, что «возможно нам всем стоит передохнуть в друидской роще денек другой». У каждого всегда в сумках достаточное количество зелий, свитков, противоядий. Астарион не так давно нашел в своей сумке превосходный кинжал, хотя знает, что не подбирал такого и его сумка точно не умеет открывать дыры в пространстве и самостоятельно создавать предметы. Тав тогда только улыбнулся и сказал, что просто заметил, что кинжал Астариона уже никуда не годится, и легче уж взять новый чем пытаться им кого-нибудь прирезать. Иногда Тав пугает Астариона. Например, собирая и таща неведомую шваль в их лагерь. Всякие грязные банки и склянки, тряпки и старые столовые приборы. Особое недоумение вызывает каким образом он смог приручить мелкого медвесыча. Сказать, что Астарион был немного в шоке, когда одним прекрасным вечером вышел из своей палатки и застал Тава катающимся по земле пока Шкряб вылизывал его лицо, а медвесыч подставлялся под ласки его рук. Астарион так и застыл, смотря на эту в каком-то роде милую картину. Астарион никого и никогда не считал милым. И может немножко, но …Астариону хотелось оказаться на месте медвесыча, и почувствовать эти руки на себе. У Тава рыжие волосы чуть ниже плеч, у Тава темно зеленые смеющиеся глаза, веснушки на лице и плечах, и руки, которые бережно перебирают струны лютни, и в свете костра он кажется таким нереальным, рассказывая баллады убаюкивает своим голосом, снимает страх и безнадежность с усталых плеч путников. Он сам становится костром, огнем, и рассыпается на искры, когда звучит последний аккорд. Только тогда Астарион наконец видит, как Тав устает. Ему нужно поддерживать хоть какой-то порядок в их разношерстной компании, потому что, если этим никто не будет заниматься они перегрызут друг другу глотки, это точно. Сражения, кровь, постоянные крики, и нескончаемые, бесконечные проблемы незнакомых людей. Астарион не понимает, просто не понимает почему он не может в конце концов уже просто плюнуть на всех и заняться их проблемой. Ответ довольно прост: не может. Потому что, если бы бард был таким как Астарион скорее всего они все были бы уже мертвы. Астарион может понять почему за ним следуют остальные, почему все не сговариваясь выбрали его лидером, и не может понять почему он делает то же самое. О нем никто и никогда так не пекся. Никто и никогда не спрашивал у него каждый день как у него настроение, готов ли он сражаться или ему нужен отдых, что он хочет на ужин, нужно ли помочь обработать ему рану, до которой трудно дотянуться самому. И самое противное во всем этом, что Астарион с самого начала рассматривал его как лазейку, средство, оружие, он не собирался доверять ему, ожидая нож в спину, уже просто по привычке. Но, что-то в этом понятном и простом мире «убей или будешь убит» пошло трещинами, растаяло приятным голосом, уносящим в далекие земли, утонуло в глубине изумрудных глаз, пропало в звонком смехе, и приласкало мозолистыми подушечками истерзанных струнами пальцев. У Тава нет никаких скрытых мотивов, жажды власти и знаний. Он просто…такой. И рядом с ним хочется открыться, хочется, но так страшно. Именно поэтому, из-за того, что у Астариона появилось это глупое чувство (ну еще и того что он с большей вероятностью все-таки получил бы кол в сердце), он не говорит Таву ничего. Именно поэтому он держит себя в руках, питается кабанами, оленями да кобольдами. Он говорит себе, что все нормально, он сможет усмирить и не выдать себя. Все шло хорошо пока вернувшиеся с вылазки в вымершей деревне Гейл, Шэдоухарт и Карлах не тащат на себе бледного, до такой степени что веснушки кажутся чуть ли не черными, барда. Астарион уже чувствует это. Кровь. Астариону дурно. Он следит за струями крови стекающими по плечу Тава из ран от когтей гнолла. Астарион хочет вылизать все эти полосы, а потом впиться, вцепиться, вплавиться зубами в шею полуэльфа, всей грудью вдохнуть его запах, придавить к земле и выпить досуха. Чтобы не дразнил, не соблазнял, не заигрывал со своей смертью, с вампирским отродьем, порождением ночи, которое пригрел у себя под боком, чтобы понял, что зря доверился и почти приручил голодного, бешеного зверя, который всю жизнь провел в клетке и наконец вырвался на свободу. Голоса Гейла и Шэдоухарт пытающихся залечить рану и возгласы Ла’Эзель приводят в чувство, нет, нельзя, сейчас нельзя. Надо уйти, спрятаться, закрыться, зарыться в самую глубокую нору и переждать это наваждение. Астарион уходит в свою палатку так и не заметив непонимающий взгляд зеленых глаз. Астарион мало осознает, что именно он хочет сделать. В висках стучит и бьется только одна мысль, только один запах наполняет легкие, вампир видит беспомощную жертву, которая так долго была у него под носом, на которую хочется наброситься и растерзать, сжать как можно крепче, вонзить клыки в такую нежную кожу, чтобы жертва забилась, закричала, извивалась и только сильнее приближала свой исход. Тав спит мирно, отсветы от костра окрашивают его волосы в багровый, мягкое и спокойное выражение лица никак не вяжется с тем бледным кошмаром, который можно было увидеть сегодня днем. У Астариона дрожат руки, нет, дрожит все тело, от адреналина, предвкушения, как будто он богатенький ребенок, которому не терпится открыть свои многочисленные дорогущие подарки. Осталась только непреодолимая жажда, он не такой сильный как Тав, он больше не может терпеть. Обнажая клыки рядом с шеей Тава на задворках сознания Астариона крутится мысль, что он делает что-то ужасное и необратимое, что в этот раз он обнаглел и перешел ту черту, которую переходить ни в коем случае не следовало, что даже всепрощающий Тав может быть не таким уж всепрощающим. О, он знает каким еще Тав может быть. Таким, что холод в глазах замораживает на месте лучше любого заклинания Гейла, опустошает, заставляет метаться и барахтаться как утопающего в водовороте изумрудного озера. Астарион, как только впервые увидел этот взгляд решил для себя что не хочет, чтобы он когда-либо был направлен на него. Та дамочка, Кага вроде, явно не испытывала приятных чувств под этим взором. И вот сейчас вампир делает все для того чтобы ощутить на себе как именно он будет превращаться в ледяную статую, льдинка за льдинкой, срастаясь с вечным холодом. Он почти с облегчением смотрит в удивленные омуты, почти с надеждой. И все равно от неожиданности ругается, и быстро чуть ли не мячиком отпрыгивает от полуэльфа. И только сейчас до Астариона доходит весь ужас ситуации, Тав не оставит его в живых, и Астарион почти рад. Почти рад что его убьет именно он, а не какой-нибудь задрипанный гур или первый попавшийся гоблин. Стоит хотя бы попытаться объяснить, на самом краю оголодавшего сознания теплится такой крошечный даже не лучик надежды, а обычный солнечный зайчик, которого нужно попытаться поймать за несуществующий хвост. «Послушай, это не то что ты думаешь, я не хотел причинить тебе вред, просто мне нужна была… ну… кровь» — Астарион никогда не оправдывался, никогда ему не было настолько страшно. И не от осознания своей собственной скорой кончины, а от того что он может увидеть в глазах напротив, от того как они медленно похолодеют, а руки, такие изящные и желанные, в то же время без промедления убивающие, возьмутся за оружие. Но этого не происходит, Тав спрашивает сам себя как же он раньше не догадался, ведь видел и кабана, и мертвенную бледность не заметить довольно сложно. Но в его движениях, в глазах есть только настороженность, и Астарион ловит себя на мысли что с ним ведут себя как с дикой кошкой, ее хотят не пнуть под хвост, а попробовать не спугнуть, приласкать и почесать за ушком. Астарион похоже испугался больше чем сам полуэльф, хотя очевидно, что жертва здесь как раз-таки Тав. «Послушай, я очень сильно ослаб, мне сложно сражаться, если бы я выпил хоть немного крови, я стал бы сильнее, мне правда нужно совсем немного» — откровенная ложь, ему нужно много, не только крови, но и самого Тава. Всего, без остатка. И бард задает просто наитупейший вопрос который можно было вообще придумать в этой ситуации: «Почему ты мне не сказал?» Ха. Астариону хочется засмеяться в голос, повалиться на землю и там от смеха и стыда и издохнуть. «Почему?» по многим причинам, например, потому что он не хотел быть с большой вероятностью похожим на экспонат энтомолога, только вместо булавки с осиновым колом в центре груди. «Если тебе действительно это нужно, я согласен помочь». Вот тут Астариону стало не до смеха. Ужас охватывает конечности, связывает невидимыми нитями тело. «Что прости?» «Я сказал, что могу дать тебе крови… ну, можешь укусить меня» Астарион не верит своим острым ушам, это недоразумение, этот полудурок, он же не в себе, он не понимает, что говорит, что он предлагает вампиру. Астарион в ужасе от того, как легко этот бард соглашается подставить шею чудовищу, чудовищу которое стоило в ту же секунду как понимание настигло бы эту дурную башку застрелить из лука, обездвижить и обезвредить, найди первую попавшуюся осиновую палку и, хотя бы начать ею его колотить, при этом крича «здесь вампирское отродье!», подзывая на подмогу весь лагерь. Но этого не происходит, этот идиот просто предлагает зверю себя в качестве закуски. «Ты… уверен в этом?» Астарион до сих пор не может поверить в свою удачу, видимо судьба награждает его за двести мучительных лет жизни по уши в дерьме, раз посылала ему именно Тава. Тав тем временем кивает, и ложится обратно, еще раз кидает взгляд на эльфа и замирает распластанным около костра. Астарион медленно, не то по — охотничьи, не то по — лисьи подбирается к ничего не подозревающей добыче, стоит только сомкнуть зубы на горле, придушить, и она полностью в его власти. Астарион чувствует, чувствует, как бьется жилка, чувствует… предвкушение? Не свое, чужое, такое хрупкое, такое сладкое. Он ухмыляется, значит добыча не только сама предложила себя съесть голодному зверю, но и в предвкушении застыла, хочет быть съеденной, связанной, подчиненной. Более не раздумывая в кожу впиваются острые лезвия, жаркое дыхание перемешивается с такой же горячей кровью, капкан сомкнулся. Жертва более не сможет передумать, вырваться, попытаться спасти свою шкуру. Однако, когда зубы вампира прикоснулись к коже, Тав почувствовал безмолвную боль, которая всколыхнулась внутри него. Он почувствовал вкус крови и его сердце забилось как птичка в клетке. Это был укус вампира, полный страсти и желания. Тав рефлекторно вскрикнул от боли, и Астариону показался этот звук лучшей балладой, которая только покидала уста барда. Полуэльф пытался держаться за сознание, пытался не уплыть на медленно покачивающейся на волнах лодке в туман, держать себя в руках, получалось плохо, боль сначала задушила своими холодными руками, а потом приласкала, принося удовольствие от которого хотелось извиваться, вырывала из горла непотребные звуки, заливая бледную от шока кожу щек румянцем. Тяжелое тело придавило к земле, наполнило желанием, руки не слушаются, руки уже не свои, чужие, их зафиксировали, сжали, не вырваться. Стоны Тава не отрезвляли вампира, стало только хуже, Астариону хотелось слушать еще, еще, еще и еще, пить, терзать, обвиться вокруг тела полуэльфа, словно змий. Сознание медленно уплывало на дряхлом суденышке, в тумане ничего не разглядеть, но слышится шум водопада, еще и немного и… Тав собирает себя по кусочкам, из последних сил: «Аста … Астарион… хватит, прошу» Его не слышат, чудовище более не хочет ничего другого, только собственное наслаждение, только удовольствие, которое стучит, бьется как остервенелое, просит и скулит без близости не телесной, но душевной. «АСТАРИОН! ХВАТИТ» в мозгу что-то щелкает, Астарион понимает, что чуть…что он… Вампир в панике отстраняется и заглядывает в лицо Тава, лицо настолько бледное что краше в гроб кладут, глаза заволокло туманом, а дыхание еле чувствуется на губах самого Астариона. Он чуть не убил его. Единственное существо в этом мире, которое готово было довериться чудовищу, довериться ему, несмотря ни на что. Астарион бережно стирает пот со лба полуэльфа, нежно ведет рукой дальше, к наливающимся синевой губам, и чуть не плачет. Он слишком благодарен ему. Тав приоткрывает глаза, расфокусировано смотрит на чудовище, которое чуть не стало его погибелью, тень улыбки проскальзывает на его измученном лице. «И чего ж ты улыбаешься?» Полуэльф слабо усмехается: «Я просто рад тебя видеть» «Какой же ты все-таки… идиот. Тав, я этого не забуду…спасибо тебе» Но Тав уже не слышит его, усталость от пережитого дня, рана, а потом еще и эксперимент с Астарионом вымотали его окончательно. Астарион понимает, что судьба очень странная штука конечно, но благодарен ей, и попытается не упустить ее.