Раздевалка

Забыть в хлипком металлическом ящике наушники за косарь зелени – жесть. Тусоваться с отбросами – жесть. Найти лысого уголовника под лавкой с облупленной краской – жесть. – Никита, – испуганно произносит богатый мальчик. Забывает про наушники, за которыми едет два с половиной часа из загородного дома. Даже не смотрит, спиздили ли их. Чудны дела твои, господи. Особенно те, что происходят за закрытыми дверьми мужской раздевалки. Это похоже на розыгрыш, вот сейчас со стороны душевых кабинок повыскакивают другие фрики, чтобы мерзко загоготать: «Повёлся!», «Дебил!», «Посмотрите на его рожу!». Ждёт полминуты, минуту, и ничего. Череп недруга соприкасается с металлической створкой шкафа, на скуле проступает неровный фиолетово-серый след от одного или двух прицельных ударов. Никита открывает глаза, но не похоже, что узнаёт. Между джинсами и потрепанным свитером – фиолетовая полоска кожи. – Блядь, – изумленно выдыхает Макеев. Это следы от ботинок или ремня. Хочется из любопытства поднять свитер повыше, но Никита точно убьет его за такое. – Встать можешь? Лысый реагирует с шестисекундным опозданием, как старая добрая видеокассета. Дождевой червяк ползёт быстрее, чем поломанный футболист, но про это богатый мальчик шутить не хочет. Крепко берёт под руки, как отец обдолбанного подростка. Перетаскивает на лавку. – Не отключаться только, лады? – Дане не хватает воздуха, тяжелый лось этот Бойко. – Нормально, – подаёт голос Ник. – Я вижу, – иронизирует нападающий. Заводит правую руку за спину. Боится, что лысый перевернется и улетит нахуй вниз головой. – Медпункт работает по выходным в этой богадельне? – Нет. – Пиздец просто! – Макеев сразу же утыкается в экран айфона. – Кто тебя избил? Никита дёргается, как от удара. Это запрещённый вопрос. – Не так быстро, – Даня осторожно придерживает его за плечо. – Воды дать? Богатый мальчик с правильными чертами лица и гадким характером смотрит очень внимательно. Так обычно смотрит Антон, когда с пацанами случаются по-настоящему ужасные вещи. Никите везёт, если можно так сказать. Пожилой оператор со скорой по накатанной бубнит, что вызов несрочный, машина будет не раньше, чем через час. – Вы издеваетесь? – недоумевает Макеев. Не привык иметь дело с государственными лечебницами. – Скорая для экстренных случаев, – объясняет мужчина. – Да пошли Вы, – сквозь сжатие зубы выплёвывает Данил. Бойко облегчённо вздыхает, не хочется никакого шухера и ментов. Да и Макееву затрещину дать за запрещённые вопросы больше не хочется. Никита тщетно пытается собрать воедино растёкшийся по черепной коробке мозг. В ушах гудит, словно скоро на них обоих наедет огромный электропоезд. – Болит где? Лысый молчит, как партизан на допросе. Обделён любовью и недоверчив. Вспомнить хотя бы пухлощекого пацана на выездном матче. «Ты вообще знаешь, что такое мать?», – спрашивает тот, и чердак у Никиты падает моментально. – Пальцев сколько? Ник не может ответить точно. Видит только сжатый кулак и знакомые глазные впадины, по которым лупит не раз и не два. Язык присыхает к небу, трепаться тяжело, дышать – больно. – Тут травмпункт в двух кварталах, – сипит Никита. – Тебя убить могли, – взволнованно отвечает Даня. Разворачивается к злополучному шкафчику, находит спортивную бутылку, откручивает, протягивает уверенно. – Пей. Подозрительно это. Они не друзья, и никогда не будут, чтобы вот так – из одной бутылки. Никите кажется, что в последний момент он отдернет руку, рассмеётся, как победитель, и скажет много обидных слов, но ничего такого не происходит. Жажда такая сильная, что Никита захлёбывается. Прозрачная жидкость (не сперма, к счастью) стекает по подбородку, оставляя две широкие полосы на старом зеленом свитере. – Нам пора, – говорит форвард, когда пустая бутылка звонко вываливается из дырявых Никиткиных клешней. Беспроводные наушники за косарь зеленых волнуют намного меньше, чем жизнь лысого переростка с веснушками. Нету больше в центре таких ребят, которые сначала бьют, а потом базарят.

***

Охранник в дешевой кепи и кедах внимательно рассматривает бриллиант забугорного автопрома через окно. Настоящая диковинка для постылой советской серости, которую он изучает намного внимательнее, чем побитого пацана из неблагополучной семьи. – Бойко чоли? – мужик с дубинкой недоверчиво сощуривается. – Плохо кончит. – Дверь откройте, – грубо говорит Даня. Никиту мгновенно рубит в комфортабельном салоне элитной тачки с мягкими молочными креслами и классической музыкой. Тёплая щека падает на плечо раньше, чем спорткар доезжает до гребанного травмпункта. Два квартала всего лишь, блядь. Макеев садится рядом, чтобы рвотой не захлебнулся, а он жмётся к нему, как бездомная пушистая кошка к ногам прохожего. Даня отворачивается от окна, чтобы убедится, что это всё в реальности происходит. Они уже меньше дерутся, чем в первые месяцы, но так-то Герману Алексеевичу приходится инфаркт симулировать перед решающим матчем. – Никита, – окликает быстро, – нельзя тебе спать. Уголовник слышит – сразу же отстраняется, резко отрывает голову от плеча, хотя Даня ещё чувствует приятную тяжесть и теплоту. – Глаза не закрывай просто. Никите тяжело держать голову, у него болит шея и ещё много чего болит. Утыкается ухом в мягкую ткань чёрной брендовой куртки. Для Дани в этом нету ничего удивительного, словно десятки бессмысленных потасовок для этого и нужны. Макеева дома не бьёт папаша-алкаш, поэтому травмпункт он видит впервые в жизни. Одноэтажное серое здание возле больницы с окнами на решётках и металлическим пандусом. Доверия это место по определению не внушает, но и Никитка кончится может, херово ему. – Я принесу носилки. – Может, лучше я? – предлагает водитель. – Да, лучше ты, – вспыхивает Макеев, – а то мудак со скорой пиздел, что это несрочный вызов! Никита сжимается, громкий звук ему противопоказан. – Иди быстрее, – тише говорит Даня, – несрочный вызов, блядь. Вместо носилок водитель прикатывает инвалидное кресло с погнутой спицей. – Давать не хотели, – жалуется мужчина, когда Макеев-младший брезгливо разглядывает нехитрую добычу. Уложить лысого на доску с колёсами куда проще, чем усадить в коляску. Никита стонет, будто всё тело обожжено, когда водитель отца вытаскивает его из машины. Первое, что он пытается сделать, оказываясь в кресле, – встать, но кто ж ему даст. – Халка выключи на часок, – жёстко говорит Даня. – Я тебя больше не потащу. Этого хватает, чтобы Никита расслабил плечи, облокотился на твёрдую спинку казённой коляски и прекратил бессмысленную борьбу. – Что мне сказать Вашему отцу? – Ничего не говори. Агрегат из травмпункта заносит, как поломанную тележку из гипермаркета. Колёса скрипят, но это лучше, чем идти самому. – О, Бойко, – говорит пышнотелая женщина за стеклом, – давненько же тебя не было. – Вы его знаете? – Конечно, – женщина загадочно улыбается. – Ему помощь нужна. Где врач? – Не так быстро. Сначала оформить нужно. – Ну так давайте, – торопит Даня. Изумлённо осматривается. Это вообще не похоже на медицинский центр. Стулья, как в совковом актовом зале, плесень на стенах, линолеум порванный. Мог бы порнуху на диване смотреть, а не это всё. Работница регистратуры долго пишет что-то в большом журнале с макулатурными листами, вынуждая тревожно палить на лысого со спины. – Крепко дал, Никитка? – между делом и без капли сочувствия спрашивает тётка, не отрываясь от писанины. – Раньше своими ногами приходил. У Макеева глаза стекленеют от злости. Это звучит, как наезд. Типа приходится коляску давать, а до этого шкандыбал же как-то. – Вы знаете кто его избил? Даня не дурак, котелок быстро варит, хоть он и дует иногда жёстко. – Заткнись, – шипит Никита. Макеев сразу же понимает, что это личное, как синюшные пятна на животе. За такое сразу в торец и месить до соплей кровавых, чтобы личные границы не нарушал. – Отец у него, – высокомерно говорит женщина, – пьянь подзаборная, кулаками помахать любит. – Отец? Бойко взрывается, как воздушный шар. Опирается на металлические ручки инвалидной коляски, подняться хочет. Это больная тема, запрещённая тема, блядь, а этот выродок переспрашивает ещё. Макеев в два счёта оказывается рядом, удерживает насильно, как санитар. – Мудак ты, – с былой ненавистью выплевывает лысый. Голова внезапно соскальзывает к плечу, словно из шеи выбило парочку позвонков. – Никита, – у Дани от страха ускоряется сердцебиение. – Никита… – Идите уже, а то помрёт здесь, – равнодушно комментирует медсестра, просовывая в окно заполненный бланк. Макеев хочет обматерить её последними словами, суку такую. – В порядке живой очереди, девятый кабинет. – Сколько надо, чтобы без очереди? – стальным голосом спрашивает Макеев, вынимая из куртки несколько пятитысячных купюр. – Я ничего не решаю здесь, как и деньги твои. – Ещё не вечер, – самоуверенно отвечает Даня. Третий круг ада начинается за поворотом, где в два ряда по узкому коридору тянутся кабинеты. – Вы все сюда? – разочаровано спрашивает Макеев. Остальные люди, как и Никита, не похожи на тех, кто может с лёгкостью подождать. Особенно дети, блядь. Нападающий жопой чует, что деньги на этот раз действительно не прокатят. Их с лысым заклюют стопудово, если торговаться начнёт. Свободных мест возле нужного кабинета нет, поэтому он паркует коляску ближе к регистратуре. – Тут народу, как мух. Надо было в частную ехать. – Я подожду, – тихо говорит Ник. – Че ты трёшься тут? – А сам не въезжаешь? Лысый долго молчит. Он вообще туповат по жизни. Да и батиными молитвами мозги свёрнуты набекрень. Ну меньше они пиздятся и че? Они из разных миров, как копейка и фольксваген, как изба и пентхаус, как сортир на улице и робот-пылесос. У них с Макеевым вообще всё по Марксу – классовая ненависть, вскормленная социальным неравенством… Да только не убьёшь его, падлу, не раскуркулишь, даже из команды не выгонишь. – Проваливай, – настаивает Никита. У него лицо уголовника и повадки братка из фильма про девяностые. – Сюда сейчас Антон приедет, если выёбываться не кончишь, – угрожает Даня. – Я нормально к тебе, а ты ведёшь себя, как свинья. – Коляску верните, – недовольно требует высокая женщина в белом халате. – О! Можно Вас на минутку? Даня отводит врачиху в укромный уголок и максимально доходчиво объясняет, что Никитку осмотреть нужно. Суёт тысяч тридцать, чтобы наверняка. «Я его помню. Частенько у нас бывает», — охотно рассказывает она, запихивая неправомерно полученную прибыль в глубокий карман халата. Ведёт ребят в другое крыло, которое выглядит так же страшно, как первое, но здесь хотя бы есть привинченные кушетки. – Положи его, я нашатырь сейчас принесу. В этом крыле мало света и нет людей. Около кабинета с широкими, как в операционной, дверьми горит только одна лампа. Отличная локация для какого-то фильма ужасов. – Уходи, – тихо просит Никита. – Ты че? Мы ж одна команда. Даня за минуту перетягивает его с коляски на кушетку в полутьме больничного коридора. – «Спасти рядового Райана» смотрел? – по-свойски спрашивает Макеев, чтобы зубы заговорить. – Нет. После нашатыря Никитку мутить начинает жёстко. Лицо серое всё. Даня специально кладёт его на бок, чтобы не захлебнулся. Десять минут ожидания плавно перетекают в двадцать – доктор так и не появляется здесь, как было обещано. – Зря я тебя послушал. Надо было в нормальное место ехать. Макеев снимает черную куртку, как у пилота американского бомбардировщика, складывает молнией вовнутрь и осторожно кладёт под голову вратаря. – Убью, если кому скажешь. – Убьешь-убьешь… А потом лес валить поедешь лет на пятнадцать. Сознание лысого время от времени пропадает, как мобильная связь в глуши. Отвыкает он от тяжелой отцовской руки и жалобных всхлипов малахольной мамаши. Доктор объявляется неожиданно: изнутри открывает двухстворчатые двери с облупленной синей краской, мельком глядит на кушетку: – Опять ты, Бойко? – Это Вам, – Макеев нетерпеливо всовывает седому мужику бланк из регистратуры. Жаль, что они тут на птичьих правах, а так-то в пору скандал закатить. Что он там делает столько времени? – Быстрый какой. Ну, хорошо. Заводи. Дверь скрипит и легонько бьётся о стену. Даня раздражённо вздыхает, брезгливо осматривается. Здесь точно не стоит лечить людей. – Этот хмырь тебя осмотрит, а потом в нормальную больницу поедем. Я позвоню Антону... – Только не Антону. – Почему? – удивляется Данил. – Он нормальный мужик. – Есть причины. – Ладно, потом разберёмся. Ноги лысого не держат вообще, шатается, как пьянчуга. – Я наушники забыл в раздевалки, – пыхтит Макеев. Это он у медпункта говорит: «Больше не потащу», а сам… – Буду должен, – бормочет лысый. – Ок, – отмахивается Даня. Вес его тела ничтожен по сравнению с кровоизлиянием в мозг или проткнутыми обломками рёбер лёгкими. Главное не забыть, как тёплая Никитина кисть доверчиво обхватывает шею, чтобы на тренировках между ними было грызни поменьше. В пошарпанном кабинете всё выглядит так же убого, как и в приемной. Стены, облезающие без ремонта, пол со следами йода. Обросший пылью вазон с искусственными цветами и куча бумаг на столе в пластиковых папках. – Отец постарался? – бесцеремонно спрашивает доктор, наблюдая за тем, как двухметровый Макеев буквально втаскивает пострадавшего товарища на плечах. – Ты ж знаешь, – тихо отвечает Никита. – Забьёт он тебя. До смерти забьёт. Нельзя так. – Да знаю я, Пал Палыч. Знаю. – Свитер снимай. Долго бил? – Не помню, – отстранённо говорит Бойко. Снять свитер с первого раза не удаётся. Обычное дело, доведённое до автоматизма, а он не может руки поднять. – Я помогу, – твёрдо говорит капитан. Растянутый свитер, связанный спицами, снимать легче, чем рубашку или пуловер. Сначала вынимает правую руку, потом – левую, а в конце осторожно снимает ткань через голову. – Где болит, Никита? – тихо спрашивает Пал Палыч. Макеев безмолвно сжимает оставшийся в руке свитер. А что он там ожидал увидеть? Парочку безобидных ссадин и кучу бандитских наколок? Этот бык лежит на полу в раздевалке. – Выйди, – коротко командует врач. Данилу поначалу обидно, что его выставляют за дверь, но злость быстро проходит, потому что он знает Никиту. Лысый не доверяет малознакомым людям. Особенно тем, кто живёт в особняках с бассейном. Главное, что он его не бросает, а делает всё, что может, как настоящий капитан. Усевшись на кушетку, Макеев тоскливо осматривается. Этому месту даже одну звезду в гугле не поставишь. Пал Палыч выходит из кабинета минут через двадцать. Данил, одолеваемый дурным предчувствием, мгновенно вскакивает и идёт на встречу. – Почему ты не вызвал скорую? – сходу спрашивает доктор, пристально глядя на подростка сквозь тонкие стекла линз. – Я вызывал! Оператор сказал, что они будут через час! Что с Никитой? – Нужно делать обследование. Предварительно – внутреннее кровотечение и закрытая ЧМТ. Я договорился с больницей, которая возле нас, сейчас его заберут. Можешь идти домой. – Я никуда не пойду! Мы полчаса Вас ждали! – кричит Макеев. – Полегче на поворотах. Это не я его избивал. – Ладно, проехали… Где врачи? Им тоже на лапу дать, чтобы помогли? – Иди домой, – громче повторяет Пал Палыч. – Без тебя разберёмся. Минут через пять за лысым приходит несколько женщин. Даню от страха начинает мутить, потому что они заходят в кабинет и долго не выходят оттуда. Высокая тётка, которой он даёт деньги, стыдливо прячет глаза и молча закатывает носилки спустя пару минут. Бермудский треугольник какой-то. Из кабинета Никиту выносят в одних штанах, не беспокоясь о приватности и комфорте. Огромные ссадины на животе, плечах и руках теперь можно рассмотреть, ни в чём себе не отказывая. Это первое, о чём Макеев думает в раздевалке, когда пропасть между ними исчисляется ярдами. – Ты ещё здесь? – доктор последним выходит из кабинета. – А где я должен быть? – Вернешь ему, – недовольно бурчит Пал Палыч. Протягивает скомканный свитер. Это всё похоже на страшный сон. – Я с вами, – громко говорит нападающий, идя по следу исчезающих медсестёр. В телефонной книге Даниного iPhone есть только два человека, которые могут справится со всем этим, – Антон Ковалёв и его отец. – Алло, Антон, – воспитатель берёт трубку после второго гудка, но от этого нихуя не легче. В этом сраном медпункте не получается говорить так же легко и дерзко, как в хорошие дни. Слова не складываются даже в короткие предложения. – Что-то случилось? – настораживается Ковалёв. Это он поначалу бездарь в плане эмпатии, а теперь у него за плечами богатый жизненный опыт. – Никита… Его отец избил. – Ты с ним? – Мы в медпункте. Всё очень плохо. Можешь приехать? – Я сейчас буду. Адрес отправь. Другой реакции Даня не ожидает, напрасно Никита артачится столько времени. На тренера при всех его недостатках можно положиться в самые критические моменты вроде массовых драк и передоза у мелюзги. В отделение Макеева, конечно же, не пускают. Заставляют сидеть на потёртой лавке возле дверей. Ковалёв появляется минут через пятнадцать, тяжко дыша. Одаривает капитана выразительным взглядом. Пятый этаж, лифт не работает и нечему удивляться. Гнетущая атмосфера, скверный запах старья, дырки в линолеуме, мокрые пятна на потолке. – Я в частную хотел отвезти. Это ад какой-то, – тихо говорит Даня, проводя по лицу ладонью. Под дверью он успевает передумать много мыслей, начиная с того, что нельзя было Никиту везти в этот гадюшник, и заканчивая тем, что не надо было шутить про лес. – Что случилось? – нервно спрашивает Антон, подлетая к лавке. – Я наушники забыл в раздевалке. Приехал… А он там лежит, на полу. Я поднял его, воды дал, в скорую позвонил. Дед какой-то сказал, что это несрочный вызов... Никита просил в медпункт отвезти. Вот я и отвёз… – Что врачи говорят? – ЧМТ. Внутренне кровотечение под вопросом. Ты знал? – Даня смотрит на тренера, как затравленный зверь, который хочет то ли кинуться, то ли жалобно заскулить. Резко встаёт, требуя ответа. – Да. Приходил к этому козлу с битой бейсбольной в прошлом году. Видимо, плохо понял. На днях повторить придется. – Какая бита? Заявление писать надо. Я его видел без свитера. На нём места живого нет. Я не знаю, как нужно бить, чтобы так... – Думаешь, я не предлагал? Никита рогом уперся! Не хочет в ментовку идти и заяву писать! Он про это вообще говорить не любит… – И что теперь? Будем ждать, чтоб этот алкаш насмерть его забил? – У нас домашнее насилие узаконено! Вспомни, где ты живёшь! Вокруг посмотри! Видишь? – Вижу, – угрюмо кивает Даня. – Может, попробуешь узнать что-то? Мне они вообще ничего не говорят. – Да, конечно… Спасибо, что не оставил его, и решил помочь. – Ты за кого меня принимаешь? – сердито спрашивает Макеев. – Я догадывался, что ты нормальный... В глубине души. Рука Антона мягко ложится на правое плечо и гнев утихает, как волны, бьющиеся о берег. Ковалёв быстро открывает дверь, ведущую в отделение интенсивной терапии, и стремительно отдаляется, посверкивая приметными синими бахилами. Бог его знает, сколько раз он вот так приходит к Никите и сколько раз придётся прийти ещё. Даня вспоминает про двухэтажный дом и домашний кинотеатр в элитном дачном поселке. Про вылизанные до блеска клиники и улыбчивых девушек, предлагающих чай и кофе. Про запредельную грубость лысого и про то, как его голова соскальзывает к плечу. С одной стороны, Макеев хочет уйти отсюда, чтобы мозг не ебать самому себе. Держаться подальше от таких гиблых мест. – Езжай домой, Даня. Ничего ещё неизвестно, – Антон растерянно пожимает плечами. Как подросток, суёт руки в небольшие джинсовые карманы. – Ты его видел? – Нет. – Это я во всём виноват. Нельзя было его в этот медпункт тащить. Столько времени потеряли… – Первый раз слышу, что ты в чем-то виноват. – Я его таким вообще никогда не видел... Он под лавкой лежал. А если б я не пришёл? – Наушники взял хоть? – спрашивает Антон, тяжело вздохнув. Садится рядом, упирая руки в колени. – Мне не до наушников было. Смотрел, чтоб он с лавки не навернулся. – Вспомни про это, когда соберетесь морды друг другу бить. – Жалко наушники. Украдут, – вслух размышляет Даня. Только сейчас понимает, что в спешке он забывает захлопнуть металлический ящик, делая белые аирподсы лёгкой добычей для пацанов, но разве они дороже, чем жизнь Никиты? – Ну и хрен с ними, – говорит капитан, помолчав немного. Сердце не из камня, а значит надежда есть. .