Летом было проще, понимает Лухань, разглядывая задницу, обтянутую трениками. Летом он не знал Ифаня — владельца этой прекрасной задницы, летом он просто был собой и издевался над Сехуном, который дурак и не понимает обыденных вещей.
Со временем, правда, оказалось, что дурак не он один, но тогда до осознания и принятия оставались считанные недели.
—
Так и написал? В личку? Тао? Намеренно?
— Ой, вот только не надо ржать!
Сехун дуется, жуёт мармеладку и всем видом показывает, насколько неприятен ему этот разговор.
— То есть ты хотел, чтобы он приревновал, поэтому написал: «Исин, надень завтра на свидание кольцо, что я тебе подарил?»
Лухань разражается смехом, даже не прикрывая рот, а вот Сехун шикает, оглядывается, надеясь, что никто из мимопроходящих студентов не услышал чего лишнего.
— Чего ты орёшь, а? Я был тогда пьяный, а он…
Сехун вздыхает, так и не закончив фразу, сдувается и отворачивается.
— А он тебя послал, ага. Я бы тоже послал.
Механизм уже тогда приходит в движение, только никто из них ещё не задумывается над этим.
Тао успешно игнорирует одну корейскую морду, которая пишет тысячу «извини» на салфетках, салфетки складывает в кораблики и отправляет по реке надежды в один конец. Лухань ржёт, наблюдает и даже помогает эти кораблики складывать, а потом самолично ссыпает те на стол перед Тао, который просто молчит и сверлит Ханя недовольным взглядом под шушукания одногруппников.
Сехун ночами ревёт в подушку, а днём вновь возводит флотилию.
— Куда собираешься?
Лухань смотрит и не может взгляд отвести, лишь сильнее западая. Кто лепил эту спину, каким мастерам молиться? Пометить бы зубами лопатки, языком провести путь по позвоночнику, облизывая особенно интересные места. И заглянуть ниже, спуститься к сакральному…
— Завтра игра, поедем в Хучжоу.
— Тогда встану пораньше, чтобы проводить.
— Не надо.
Но Лухань непременно поднимется, а сегодня ещё забежит в сувенирный и купит бирюльку на висюльке — обязательно с пожеланием на удачу. Сам он в такое не верит, но подарить очень хочется. А зачем же подарок без смысла? Тем более когда вся жизнь наполнена тысячами смыслов, особенно момент, когда Хань впервые увидел Фаня.
Он помнит тот сентябрьский день —
приторно-яркий, глаза болят от концентрата света в его комнатушке, где Лухань безуспешно пытается сныкаться в ближайшем к окну углу, обнимая подушку. Потом солнце наконец вязнет в редких облаках, и именно в это время Лухань слышит грохот из соседней комнаты и крик Сехуна — такой ни о чём, но полный возмущения и немного отчаяния. А спустя долю секунды тот ломится в его дверь, и Лухань, ведомый любопытством, впускает дурика.
Зря. Спокойной жизни остаются считанные мгновения до кончины.
— Ты посмотри, с кем он там! Я думал, он страдает, а он!
Негодующий Сехун тычет пальцами в окно, и, пока солнце снова не огладило лучами стены, Лухань лезет на посмотреть.
Поначалу не замечает ничего интересного: двор, утопающий в начинающей опаляться зелени, который пересекает важный толстый кот по кличке Пушинка. Не менее важные дети, решающие свои, по-взрослому детские дела. Взрослые, обсуждающие порою по-детски глупые проблемы.
— Левее! — Сехун, засранец такой, хватает его голову ладонями и поворачивает в нужном направлении.
Ну, конечно. Лухань вздыхает, прекрасно понимая, почему Сехун настолько возбуждённый.
А потом приглядывается. Тут невысоко, третий этаж всего лишь.
И пропадает.
Западает на крепкие бёдра, на очертания груди под белой тканью, на эту улыбку — даже ярче противного солнечного света, но, в отличие от него, на такую бы смотреть и смотреть…
— Он уже с новым! — возмущённо пыхтит Сехун, а Лухань слушает, но не слышит — настолько оно мимо, настолько ненужно сейчас.
Конечно, понимает теперь Хань, они с Ифанем в любом случае бы пересеклись, но, может, в иной раз он не впечатался бы так сильно и не поехал крышей. Но тогда и настроение было другое, и Сехун этот дурной пристал со своей ревностью, потому что посчитал, что Ифань — соперник. А тот на деле оказался только недавно переведённым из Канады родным братом Тао. Который Сехуна вообще-то бросил, но это не мешало последнему выслеживать, выглядывать и на что-то там надеяться.
— Я даже спиной твой взгляд чувствую, — недовольно произносит Ифань, поднимаясь и поворачиваясь к Луханю передом.
Он вообще со всех ракурсов хорош. Ханю хочется обнюхать шею, прикусить кожу под челюстью, исцеловать эту грудь — Господи Иссусе, Мерлин, Тай Лунг и все святые бакалавры! Он помнит о татушке под левым соском, он хочет…
Он хочет, но ничего не получит. Пока что. Поэтому нужно отвлечься и сделать вид, что всё путём: ещё не на той стадии отношений, чтобы влажные фантазии выжимать на предмет воздыханий.
Комната у Ифаня чуть побольше его собственной, частично в постерах, частично в журнальных вырезках. На кровати — большой игрушечный кот, на столе — ноутбук и пакетик с печеньем. Там пара штук осталась: Лухань же не собирается объедать такого гостеприимного хозяина.
Он хочет самого хозяина этой комнаты, а теперь ещё и своего сердца. Он хочет — искра-пламя-буря, пуф, выстрел в сердце, потом контрольный в голову, и много цветов на фоне, и тысячу раз «живите долго и счастливо!»
Этого же достаточно, чтобы позвонить в дверной звонок и напроситься в гости?
— Покопайся ещё в своих вещичках, вдруг чего забыл, — Лухань играет бровями, отчего Ифань морщится:
— До чего же ты мерзкий.
Уже слышали, не в новинку. Хань искренне удивится, если Фань с ним заигрывать начнёт, а остальное такие мелочи!
— Лучше скажи, зачем припёрся.
— Пойдём на свиданку, когда вернёшься?
Лухань не злится на эти его выпады — наоборот, недотрога Ифань заводит его гораздо больше. Хочется покорять — пересекать всё новые рубежи, завоёвывать. Глядеть в глаза, в которых можно увидеть себя — ещё недавно в районе «минус сто по Цельсию», а сейчас на отметке «ноль градусов, ещё немного, и потеплеет» или около того.
Хотя порой разгорается пожар — Лухань ощущает его всем телом, которым прижимает Ифаня к стене в туалете универа, в раздевалке, во дворе. Тот выше и крепче, но на деле такая булочка с цукатами, что никакой надежды на спасение нет: двойственность убивает, Лухань пал смертью придурка, готового на всё ради своего, такого сладкого и головокружительного.
— У меня через две недели матч, ты о чём вообще?
Мимо открытых дверей шлёпает Тао, втыкающий в телефон. Поднимает голову, бросает взгляд на Ханя, хмурится, но не произносит и слова, исчезая в комнате напротив.
— О нас, не поверишь!
Лухань подмигивает, облизывает губы. Ифань смотрит на это с видом «ты серьезно?»
— Слушай, ты сказал, у тебя что-то мегасуперважное, прям вопрос на миллиард, жизнь и смерть. И?
— И я его уже озвучил.
Ифань смотрит, прищурившись, всем видом выражает раздражение. Лухань за эти полгода привык уже, влюбляется всё больше, олух — до луны, до звёзд и чёрных и белых дыр — без разницы, он не силён в астрономии.
— Тогда вали, у меня ещё дела.
— А как же свидание?
Лухань стреляет глазками, улыбается — вроде как загадочно, тянется навстречу, готовый сорвать поцелуй или же проклятие.
— Приеду — спишемся, — закатывает глаза Ифань, не попадая ни в один из вариантов. — А теперь проваливай.
— Ты душка, — Лухань убегает, счастливый настолько, что заразить этим счастьем весь мир может.
Даже хмурого Тао, который до сих пор Сехуна не простил.
***
Ифань никогда не говорит «нет». Стервозит, препирается, но чёткого отказа так и не озвучивает. Это даёт надежду на взаимность, это — о, боже, мурашки по спине, голова кругом и покалывание в груди!
Первая их встреча происходит в том же дворе: Тао с братом живут в соседнем доме, и это настолько близко, насколько и далеко — месяцами можно собираться, а так и не добраться.
Хань шелестит бумажным пакетом, облизывается на булочки и, отвлечённый от остального мира, едва не влетает лбом в чужой подбородок.
Он хотел бы обогнуть препятствие и спокойно дойти до дома, но мироздание непредсказуемо. Лухань, оторвавшись от булочек и подняв взгляд, залипает на царапинке над губой, а когда его решают обойти, не дождавшись ответа на какой-то там вопрос (Хань помнит только голос, царапинку и то, что вот-вот должен был пойти дождь), хватает за руку и сходу предлагает, даже не раздумывая:
— Я Лухань, мой друг — бывший твоего брата. Давай встречаться?
Он покупает цветы на могилу собственного покоя, самолично раскапывает несколько подкатов — один другого стремнее. Встаёт на носочки и тянет губы уточкой, стоит заметить Ифаня — в коридоре универа, во дворе, парке или ином месте. Лезет, заполняет собой и не собирается останавливаться.
В сердце дыра, в крематории место забито, Сехун ржёт, что они на одной волне и лежать будут рядышком.
Ржёт, а сам до сих пор на салфетках малюет.
***
Лухань заказывает букетище анемонов и самолично притаскивает их под дверь Ифаню спустя сутки после разговора. Минут сорок ждёт возвращения, а после с удовольствием наблюдает, как тот застывает на ступеньках, едва приметив гостя.
— Привет! Я помню, ты говорил про спишемся, но я не мог ждать.
Сердце крепкое — выдержит. Сопровождающий брата Тао фыркает, проходит мимо, чтобы дверь открыть, но цветы старается не задевать.
Вздох Фаня слышен, наверное, во всём здании.
— Реально, тебе не надоело?
Лухань машет головой. Влюблённый, искренний настолько, что жить невозможно иначе.
— Так как насчёт свидания?
— Я обещал Тао сходить…
— Не надо. Иди с ним, не тормози.
Тао даже не оборачивается. Скрывается в квартире, оставляя дверь приоткрытой. Лухань смотрит на Фаня, а тот, слегка прифигевший, на дверной проём.
— Так что?
Луханю не хочется подвисать на чужих драмах, ему в своей миленько-уютненько, тем более когда долгожданное рядышком почти, меньше расстояния вытянутой руки. Он протягивает букет, улыбается широко.
— Держи, это тебе.
***
Это непросто — завоёвывать чужую душу, особенно когда ту штормит от мороза по коже до огненного смерча. Ифань хороший, только ничего не понимает, потому что сам дурак и никогда не бывал в нормальных здоровых отношениях.
— Это из-за Сехуна?
— Что?
Апрель мнит себя месяцем летним с солнцем на полную мощь, вот только ветер ещё холодный. Но Ханю нравится: помогает остудить голову и не в меру бушующую активность.
— Ты иногда так смотришь, будто я враг всей твоей жизни.
— Тебе кажется.
— Неа.
Хань хочет звёзды к ногам, солнце и другие камни. Хочет подарить целый мир и ещё половинку какого-нибудь другого, и ещё, и вообще всё, что подарить только можно. Он же не жадный.
Но пока довольствуется покупкой кофе.
— Сехун уже тысячу раз пожалел, честно. Он хороший, только придурок.
— Да не в нём дело! — срывается Ифань.
И замолкает — больше ни слова. Лухань ждёт, но в ответ молчание.
Летом и правда было проще. Летом он был чуть юнее, безбашеннее и не продавался за царапинку и светлячки в глазах.
— А в чём?
Ещё немного тишины — секунд на десять. Хань даже считает про себя.
— Не знаю. Иногда ты меня просто бесишь. А иногда я хочу тебе отсосать. Это нормально?
— А поцеловать?
Ифань хмыкает, пожимает плечами. Хань не отводит взгляд, смотрит пристально.
— Так что?
— Наверное. Не знаю.
— Попробуем?..
***
Он возвращается ближе к утру, с тянущим в зареберье восторгом и пустотой в голове.
Бросает взгляд на дверь в комнату друга. Спит, наверное, только пятый час, рано ещё.
Лухань бросается на постель, мурчит, потирается носом о подушку. Его долго целовали, а потом сказали: «Подумаю».
Лухань уверен, что впереди только хорошее.
Хочется орать на весь мир. Хочется рыдать, бить в окна и испепелять взглядом неугодных.
Хочется.
«Спишь?» — не выдерживает и пишет Сехуну.
Ответ приходит через пару минут.
«Нет».
Лухань бьёт пару раз ногой в стену. Тишина.
«Ты сейчас где?»
Молчание. Хань несколько минут глазеет в экран, а потом закрывает переписку и отбрасывает в сторону телефон. Бьёт в стену ещё раз и, не получив ответа, успокаивается и закрывает глаза.
Ему бы ненадолго вздремнуть, пока будильник не прозвенел.
***
Ифань делает вид, что он слепой, когда замечает ещё одну пару обуви, которой в их квартире быть не должно, а под ногами находит скомканную салфетку с единственным словом, и то на корейском. Потом — что глухой, когда слышит вздохи и постанывания из-за стены. Накрывается одеялом, включает телефон. Находит контакт Ханя. Замечательно.
«Забери потом своего ебливого друга».
И, подумав, добавляет парочку сердечек в конце.
