***
— Скажи, ты совсем растерял все крупицы здравого смысла, когда поскользнулся и стукнулся об лёд? Ты думаешь, что каждый встречный будет тратить свои силы и вытаскивать тебя из сугробов? Чей-то резкий, сердитый взгляд ощущал Казуха на своём лице, ещё даже не открыв глаза. А ещё тепло, совсем другое, не такое, какое он чувствовал в метели, не такое обжигающее, а мягко обволакивающе. Тихий треск огня, тёплые капельки воды, сбегающие с чего-то тяжёлого, лежащего на его лбу. Удобство чего-то сухого и мягкого, на чём он сейчас лежал. И многочисленные ароматы человеческого жилища вместе со столь же характерными звуками. — Съешь ложку тёплого супа. Я не хочу, чтобы он остыл после того, как я возился с ним так долго. И ты не смей выкидывать ничего такого. Тебя сюда принесли не для того, чтобы ты потом слёг с воспалением лёгких и отдал концы. Слишком много сил на тебя было потрачено, сделай их хотя бы стоящими того. С трудом разлепляя тяжёлые веки, Казуха через пелену снова увидел всё тот же сердитый взгляд, недовольно сведённые брови на чьём-то аккуратном и очень красивом, будто кукольном лице, так напоминающем…неужели он повредился в рассудке и ему начинает мерещиться то, что напоминает о…? — Ну же. Если тебе сложно подняться самому, я могу взбить тебе подушки попышнее, только начни уже есть. Ты совсем не понимаешь, какой опасности едва миновал? Он вполне понимает. Он попал в метель, пока навещал могилу своего друга; ему явно нужно было быстрее бежать к поселению, но у него совсем не осталось сил, чтобы сделать и шагу, всё тело словно налилось свинцом, а слёзы душили и застилали взгляд не меньше снега. Его разум был так пуст, будто порывы ветра выдули оттуда последние крупицы инстинкта самосохранения, оставив лишь смирение. Словно он и правда не мог противостоять судьбе, и его воля растворилась, став одним целым с бушующей природой и воспоминаниями. Когда он от холода и утомления начал терять сознание, Сказитель, давно заметивший странного человека, плачущего и улыбающегося посреди метели и с колючей тревогой следивший за ним уже как полчаса, подхватил его и принёс в своё скромное временное жилище, расположенное неподалёку. — Ну вот, подушки взбиты. Нет, нет, не надо выхватывать у меня ложку. Отложи свою гордость в сторону, рука твоя так дрожит, что ты лишь обрызгаешь себя и меня. Казуха в молчании принимал помощь странного незнакомца, в его груди щемило такое сладкое и томительное чувство, готовое вот-вот расплескаться едкими неправильными каплями, выдавая с собой все слабости и тщательно скрываемые переживания. — Тебе настолько плохо? Что это за выражение на твоём лице? Слушай, я не доктор, и в такую метель вряд-ли какой-нибудь из докторов согласиться прийти к тебе, так что постарайся хотя бы словами описать, что не так. Так ты облегчишь мне работу. Капли, несмотря на все свои старания, были сдержаны Казухой и остались в заточении, охраняемые учтивостью и здравым смыслом. — Всё в порядке. Спасибо. От всего сердца спасибо. Я не знаю, как и отблагодарить…если бы не ты, я бы уже… — Да, да, знаю.Тебе, знаешь ли, несказанно повезло, что я люблю летать по округе, когда бушует непогода. В следующий раз, захвати с собой в дорогу ещё и капельку ума, а не только горячее сердце. Любит летать…в снежную метель?.. Захватить капельку ума, а не только горячее сердце? Это что же за человек такой? Колючий, как мороз за окном, но тем не менее спас его. Или не человек вовсе? Раз летает, значит как минимум анемо стихией умеет управлять, а раз холода не боится, то… Кто же? — Ну вот, суп ты и доел, могу накрыть тебя одеялом потолще, а дальше советую ложиться спать, раз уж именно этим ты решил заняться час назад, прикрывшись сверху снегом. Или хочешь сказать что-то? Если ты думаешь, что попытки скрыть что-то от меня ускользнут, то точно ошибаешься. Плотная волна пышного одеяла накрыла Казуху уютом и умиротворением. Звук потрескивающего огня и поскрипывание деревянного пола — так напоминает прежние дни, когда он после длительных прогулок отдыхал в небольшой традиционно-инадзумской хижине своего друга. Их шутки и тихие разговоры возле костра, их планы вслух… Это так контрастировало с холодной заботой незнакомца. — Впрочем это и не моё дело. Я просто хотел сказать, что осуждать тебя не буду. Это вы, люди, любите осуждать друг дружку, а мне до ваших жалких предубеждений дела нет. Казуха ничего не ответил. Да и что он мог ответить, когда всё, что происходило, больше напоминало размытые туманом отдельные образы, чем что-то, укладывающееся в цельную картинку реальности. Непонятно, совершенно не понятно, видимо стоит действительно лечь спать, а попробовать обдумать всё завтра утром, когда лучи солнца смогут пролить хоть немного ясности… Закрыв глаза и отвернувшись от света масляной лампы, стоящей не так далеко на столе, Казуха умиротворённо вздохнул, его мысли всё больше и больше растворялись в потоке тепла и уюта, убаюкиваемые порывами ветра за окном. Привычными и однообразными, до тех пор, пока сквозь эти порывы не начала пробиваться тихая, но уловимая для чувствительного слуха мелодия. Слегка резкая и холодная, исполняемая таким дивным, будто не человеческим голосом. Будто тот, кто её пел, был божественным созданием, существом, столько высшим, чем всё существующее на земле. Мелодия, становившаяся всё более и более отчётливой, была…столь знакомой. Казуха слышал её в детстве перед сном от своей матери, он слышал её на праздновании своего совершеннолетия, он пел её сам так много раз. Это был гимн клана Каэдэхара. Мелодия, которую он постарался забыть, отправляясь в свои странствия, чтобы яркие образы прошлых дней меньше беспокоили его, чтобы новые ветра указывали ему путь. Ветра, в которых никогда больше не будут слышны эти тончайшие звуки. Таинственный незнакомец стоял под обволакивающими лучами луны, что ещё яснее подчеркивали нечеловеческую белизну его лица, и пел эту забытую всеми песнь. Песнь, что осталась, пожалуй, только в сердце последнего потомка клана Каэдэхара. Он в сильнейшем волнении направился к поющему, боясь и лишнего движения совершить, боясь и вздохнуть лишний раз, словно не желая спугнуть этого…призрака прошлого? Чересчур много непонятного во всём этом, чересчур много совпадений и недосказанностей. Нет ни единого шанса, чтобы его спаситель был человеком, только сама судьба, что плетёт нити каждого жителя необъятного Тейвата могла сделать это явью. Завершающие ноты разливались в холодном воздухе звенящим, трепещущим фальцетом. Меланхолия смешанная с надеждой, словно осень, сбрасывающая листья для того, чтобы дать место новой жизни. Таким был гимн клана Каэдэхара. Таким звучал голос незнакомца посреди метели и покрытой белым долины. Наклонив голову, приложив дрожащую ладонь к груди, незнакомец одними губами прошептал: — Не забуду. Никогда. И мягкие потоки искренности всё же заструились по щекам Казухи. Это было слишком. Слишком хорошо, переплетаясь со слишком плохо. Слишком аккуратно изящные бледные пальцы смахивали с его лица мешающие, раздуваемые ветром пряди волос. — Ну что же? Горькие слёзы не выльют до капли все твои печали, для этого нужны и другие средства. Объятия тонких холодных рук неожиданно обвили Казуху. Спокойно и размеренно ладони незнакомца опустились на его спину, медленное, непохожее на человеческое дыхание звучало размеренным звуком возле его лица. Что это…такое? — Это в память об одном человеке. Он так же меня обнимал, когда я… Тебе не обязательно знать, как связаны тот человек и ты, но… Когда он стоял и так же проливал доказательства своей слабости, когда он был столь наивен и беспомощен, не знал и не умел ничего, кроме как оплакивать потерю чего-то, чего даже не мог осознать, человек с красной прядкой грел его в своих объятиях, успокаивая и говоря о том, что всё однажды будет хорошо. Тот человек, что называл его своей семьёй и научил его одной прекрасной песне, чтобы всегда узнавать друг друга, чтобы никогда не остаться одному ведь… — Только спой эту песню, и ветра донесут её до меня. Мы одна семья, один клан, и никогда не будем разлучены. Даже тогда, когда тебе будет так казаться, мы всё равно будем связаны. Не забывай меня, а я не забуду тебя. Никогда. Ты говоришь, что у тебя нет сердца. Это не так. Моё сердце принадлежит тебе. Теперь Каэдэхара стоял перед ним, с красной прядкой среди белоснежных волос. Стоял и улыбался сквозь слёзы. Так же, как посреди метели пару часов назад. Так же, как среди бесконечных снегов и запустения всегда теплится жизнь. С великим изумлением смотря на Сказителя. — Кто ты? Почему ты спас меня? Почему ты поёшь эту мелодию…? Ни на один из вопросов не последовало ответа. Кто он? Он и сам не знает. Зачем спас? Потому, что не хотел потерять и его. Наивно, но не хотелось позволить оборваться последней нити, связывающей с… Мелодия… Эта мелодия снова соединила их. Одинокую марионетку и одинокого человека. Навеки, хоть вечность — это ложь. Тёплые человеческие руки мягко обнимали, даря давно забытое тепло. Такое живое дыхание снова подсказывало о том, что где-то внутри у его обладателя хранится сердце. В алых глазах хранилось столько загадок, которые, как не вполне осознанно надеялся Сказитель, ещё предстоит разгадать. Губы быстро встречают чужие, алые, потрескавшиеся от мороза. Мыслей больше не осталось, осталась лишь надежда. Пальцы рук сплетаются, а взгляды пронизывают друг-друга, каждый отражается в кристально-ясном взгляде второго. Алая прядка соприкасается с прядками цвета ночного неба. Их судьбы стали одним целым***
Весна, буйные ветряные потоки омывают горы и долины, волнуют прозрачно-голубые студёные ручьи и застилают глаза непослушными волосами. Два странника бредут среди пробуждающейся зелени, едва слышно переговариваясь друг с другом. — Ты помнишь, как на этом самом месте полгода назад ты решил в снегу поваляться, а мне пришлось тащить тебя на спине и бояться, как бы ты по дороге не откинулся? — Ты думаешь, что я мог забыть день нашей встречи? А помнишь ли ты, что так и не ответил мне на вопрос, откуда знаешь гимн моего клана, который ты пел в ту ночь, который и соединил нас? — Замолчи, любопытный слишком. Думаешь я пятьсот лет прожил, чтобы не выучить эту песню наизусть? Я о твоём клане побольше тебя самого знаю. Рука человека мягко сжимает ладонь куклы. Оба неспешно опускаются на колени перед воткнутым в землю мечом. Прежде чем слёзы успевают выступить на алых глазах, Сказитель бережно целует самое дорогое, что у него есть, не желая видеть и тени печали на его лице, ведь у них одна печаль на двоих. Одна судьба на двоих.Одно сердце на двоих. — Мы отомстим. Мы обязательно отомстим ей за всё, что мы потеряли. — Милый, а как же благодарность за всё, что мы приобрели?