Золотой цветок

— Волч… — сдавленно шепчет Сережа, видя, как Олег снова сгибается почти пополам в приступе кашля. С тех пор, как они выбрались с заброшенного склада, отбившись от людей Дагбаевых, кашель брюнета ухудшился, и приступы посещали его не один десяток раз за день. На вопросы, как именно он себя чувствует, Волков не отвечает. Потому что все эмоции и ощущения складываются во вполне правдивый ответ «как в Венеции». Только вот этот ответ Сережу может довести до истерики. Разумовский склоняется к варианту, в котором Олег слегка простудился, потому что на складе он не отличился особо большим количеством одежды. Сам Волков настолько привык к кашлю, что ему плевать, и думать о том, что стало причиной на этот раз, совсем не хочется. Не умрет. Не отпускает его сука-жизнь в объятия смерти. Удачливый, мать вашу. — Накопал я на этого Вадима. — совсем немного нахмурился Серый в знак антипатии к Дракону. — На Дагбаевых работает уже не первый год, что удивительно, потому что его прозвище «кукушка» известно уже чуть ли не всей стране. По характеру конченный — впрочем, это я и сам на складе заметил. Компромата, вообще, много, но он более чем бесполезен. Было бы то же самое на мальчишку — совсем другое дело… Только вот на него ни хрена пока нет. К концу монолога любимого Олег уже не скрывал своей незаинтересованности, ибо вся эта информация была ему уже давно известна. Все мысли крутились вокруг одного — вокруг Вадима. Сердце колотится так, что перед глазами иногда темнеет, и сложно полностью осознать, кто перед тобой стоит, и рассмотреть его. Все, что может увидеть Олег — у него бровь рассечена по-киношному. Недавний шрам, видимо. В остальном… Почти не изменился, ну, слегка постарел, ему по возрасту. И сейчас совсем не время на него глядеть, потому что снаружи стоят наемники во главе с Драконом, явно пришедшие не для того, чтобы мирно поговорить, а внутри его легкие разрывает желание в очередной раз сойтись на приступ кашля. Уж точно не так Олег представлял их следующую встречу спустя столько лет. И не представлял, что его босс сейчас точит зуб на Разумовского. Хотя, в принципе, легче представить тот ничтожный процент людей, что не точит на него зуб. По ощущениям сломано пару ребер, спину будет украшать уродливый шрам — почти как у Сережи на груди, только вот Волче уверен, что на Разуме он смотрится более симпатично. На Сереже все смотрится замечательно. Руки уже перестали работать окончательно, учитывая то количество времени, что он провисел подвешенным на балке. Правый глаз заплыл, и щуриться пришлось еще сильнее, чем обычно, чтобы разглядеть все достаточно точно. Да. Простудился. Даже пальто Сережи, которое тот в конце концов на него накинул, не помогло. Как минимум потому, что сам Серый, кажется, использовал его в качестве украшения своего образа. Модник. Иногда, посреди ночи что-то встает ему поперек горла, и не в переносном смысле — в самом наипрямейшем. Уходя в самую дальнюю от их с Разумовским спальни комнату, Олег долго и мучительно срывает голос в приступе раздирающего горло кашля, одновременно с этим стараясь делать все максимально тихо. Сережа не должен волноваться. У него и своих проблем хватает, что бы он там не говорил про «твои проблемы и мои тоже, Волч, мы не чужие друг другу люди, говори мне обо всем, что тебя тревожит». Первый раз он кашляет кровью, стоя в душе. Глаза удивленно округляются, когда мужчина видит, что вода, еще не успевшая уйти в слив, розоватая. В следующий порыв закрывает рот рукой, тем самым подтверждая свои догадки. Ладонь красная, пахнет ржавым металлом. Олег тихо вздыхает и прислоняется горячим лбом к ледяной плитке на стене. С губ срывается измученный стон. К чему это приведет — совсем непонятно. Силы медленно, но ощутимо его покидают, оставляя совсем невесомый аромат смерти. Олег этому даже рад, Олег привык к мучениям, но смотреть на жалость Сережи у него сил нет и никогда не будет. Незаметно для Разумовского читает статьи о том, при каких заболеваниях человек может кашлять кровью, потому что на обычную простуду это уже мало похоже, особенно учитывая то, что с событий на складе прошел чертов месяц. Пневмония, туберкулез. Ничего интересного, да и другие симптомы не совпадают. — Пойдем ужинать. — Сережа обнимает его со спины, щекой обтираясь о плечо. Совсем нежно, невесомо, лишь бы боли не причинить. — Я…постарался приготовить что-то вкусное. Представляешь, даже кухня цела. На их лицах синхронно расползаются улыбки. У Волкова — вымученная, совсем слабая. У Разумовского — кривая и дрожащая, потому что он готов в истерике метаться сейчас от одного только состояния Олега, которому с каждым днем становится только хуже. — Может все-таки врача, Волч…? — совсем неуверенно он пытается завести диалог, пока брюнет размазывает приготовленную Серым примитивную итальянскую пасту по тарелке. В горло ничего не лезет, абсолютно, но расстраивать Сережу равносильно мучительному самоубийству. Он очень редко готовит, и если все же делает это, то отдает всего себя, вкладывает душу, чтобы не спалить им кухню, а то и весь дом. И не съесть ничего = не оценить его старания, а такого Волков себе позволить не может. Кадык подрагивает, глаза медленно закрываются, и Олег шепчет тихое «нет». Сережа сникает, но понимает, что это еще не конец, и, возможно, он все же сможет уговорить его. — Он правда будет молчать, я очень много плачу ему, он еще ни разу нас не подвел. — тараторит, чтобы Олег чисто физически не успел его прервать. Расплакаться готов, потому что видеть Волче таким — мучительно. Разрывает душу на маленькие лоскуты. Олег непреклонен и продолжает качать головой в знак отказа. И Разум уже ничего не может с этим сделать, остается только напрячь все свои собственные силы, ухаживая за мужчиной самому. Правда он этого делать не умеет. Но будет стараться. Ради Волче. Сереже хочется расплакаться. Усесться в угол, обнять руками собственные колени, опустить на них голову и разрыдаться. Громко, долго и протяжно выть от собственной беспомощности. Но всего этого он, конечно, не делает. Этим делу не поможешь, да и пережил он уже давно период, когда был такой размазней. Олег худеет на глазах. Ни черта не ест, не спит нормально и на тренировках с Лерой выматывается буквально за полчаса, в то время как молодой организм будущего офтальмолога требует больше. Больше, сильнее, безжалостнее. Волков не может. Тяжело дышит, кашляет в салфетку, комкая ее максимально быстро, чтобы никто не посмел даже заподозрить какие-то ухудшения в состоянии, проявляющиеся отхаркиванием крови, и падает, совершенно не заботясь о том, что сидеть на полу — странно, потому что в паре метров от него есть стулья и диван. Серый, отводя Леру в сторону, о чем-то с ней разговаривает, активно жестикулируя и временами срываясь едва ли не на крик, и брюнет понимает — говорят о нем. Но пусть Макарова и врач, она в первую очередь еще студент, да и, к тому же, офтальмолог. Его легким, ежедневно извергающим кровь, вряд ли поможет проверка зрения или глазные капли. Валера, как и ожидалось, ничего путного не говорит. Перечисляет ровно те же болезни, о которых читал в интернете Олег, только более расширенно говорит о симптомах, но Сережа только расстроенно качает головой, когда понимает, что ничего не сходится. Максимум только отсутствие аппетита, а соответсвенно и потеря веса, которые бывают при огромном количестве болезней, а тыкать пальцем наугад — плохая затея. И Олег бы, конечно, хотел и дальше жить в неведении, потому что даже незнание было лучше, чем это. Вместе с кровью на второй месяц вылетел желтый, перепачканный красной жидкостью комочек, и сначала Волков обрадовался — ну наконец-то, странная субстанция, встрявшая у него в горле, вышла, и он обязательно почувствует себя лучше, нужно только немного времени. Думал так, пока черт не дернул развернуть комочек. Лепесток. Сердце ухнуло в пятки, да и, собственно, сам Олег тоже ухнул вниз, оседая на пол. Держа на ладони золотой лепесток. Цветы он не ел, так что попали они туда только одним путем. Цветочная болезнь. Пиздец. Полный пиздец. — Волч, все нормально? — после тихого стука в дверь послышался взволнованный голос Сережи. Кое-как ответив ему кривое, дрожащее «да», Волков зарыл руки в волосы и оттянул их, пытаясь привести себя в чувства. Перед глазами все плывет, голова кружится, дышать тяжело. Цветочная болезнь появляется от невзаимной любви. Именно эту мысль Олег прокручивает в голове, выходя из ванной и попадая в аккуратные объятия Разумовского. В голове крутится «прости, Серый, прости, прости, прости, Сереженька». Он осторожно окружает Сережу своими руками в ответ, криво улыбаясь в знак того, что все хорошо, а самого тошнит. И метафорически, и в прямом смысле. От себя, от цветов, что крепко засели в легких, уже на протяжении двух месяцев мучая его кашлем. Все это время он… Получается, обманывал Сережу. Раз…любит не его. Поэтому, разорвав объятия, молча садится на край кровати и упирает голову в ладони, сдерживая поток мыслей и крепких словечек, которые сейчас могут только еще больше расстроить Серого. Он кладет смятый лепесток в карман, чтобы никто его не заметил, и откидывается на постель под тяжелым взглядом друга. Они вместе с самого детства и расставаться не планировали (не считая момента, когда Сережа сорвался на него перед уходом в армию и, по сути, бросил). Для маленького Разумовского в детдоме Олег стал даже наставником. Учил его давать отпор, как словесно, так и кулаками. В пятнадцать Серый осознал свою сущность и понял, что по уши влюблен в своего лучшего друга. Волков же тогда жил по всем стандартным заповедям: водил на свидания девчонок, по выходным пил с другими пацанами, временами хулиганил. В общем, делал все для того, чтобы оказаться записанным в «нормальные пацаны». Олега все уважали. Сережа даже ему завидовал. Почти всегда. Ему не нужно было скрывать свои влюбленности, чтобы не рушить дружбу, не нужно было ежедневно отпираться от злых подколок других обитателей детского дома. Из знакомых они плавно перетекли в лучших друзей, из друзей — в возлюбленных, хотя сам Олег и не понял, когда это произошло. Как будто Серый с самого начала был ему предначертан. Волков не знает, что к нему чувствует. Это простое удобство. Комфорт. Желание спасать его, пусть даже ценой собственной жизни. Собачья, блять, преданность. Олег никогда и не думал о том, что все может быть как-то по-другому, и он сейчас может встречаться с кем-то еще, кроме Сережи. Да и никого не было, в принципе. Когда-то был секс с Вадимом, когда Серый вспылил из-за отъезда Олега и расстался с ним. Кому теперь нужен официально мертвый террорист, по ментальному здоровью приравненный к Разумовскому с его диссоциативным расстройством идентичности? Вадиму тоже не нужен. Олег не осознавал. Думал, в кого же мог влюбиться, а как только взял у Игрока телефонный номер Дракона, чтобы «просто мирно побеседовать», почувствовал, как успокаиваются цветы, которые прорастали в нем 24/7, не отставая даже ночью. Тогда только все понял. А когда уломал его на личную встречу и снова увидел, даже кашлять на какое-то время перестал. Это красивое личико, его точеные черты лица, блестящие серые глаза. И бровь рассеченная. Татуировка, занимающая, наверное, всю шею, плечи и грудь, какая-то цветастая — полностью узор Олег не рассмотрел, но уже тогда поймал себя на том, что безумно хочет увидеть ее полностью. Все его существо тянулось к Вадиму. Как бы он не сопротивлялся. Сколько бы не думал о Сереже. — Про босса ничего не расскажу, даже не лезь с этим. — махнув рукой, бросает ему Дракон. Знал бы ты, зачем тебя на самом деле сюда пригласили, родной. Это было…удивительно. Вадим знал, что у Олега имеются ресурсы, чтобы заплатить ему в несколько раз больше, чем платил Дагбаев, и все равно сразу обозначил, что в этот раз не продается. Вадим… Не продается. Эти слова рядом никогда не стояли, по крайней мере все то время, что знал его Олег. А Волков знал его около десяти лет, не меньше. И от этого ком в горле вставал. Колючий такой, жесткий. Сдавливает горло изнутри и идет все выше и выше, так и норовя перейти в тошноту. — И не собирался. А с чем к тебе можно лезть? — издалека заходит Олег, не отрывая от Вадима взгляда. Тянет, как магнитом. Загадочный, магнетический, сексуальный. Аж рот слюной наполняется. Я люблю тебя. Волков и не надеется на какой-то лояльный ответ. В его мечтах ответы звучат примерно как «поцелуй» или что-то такое. Потому что его бы сейчас только такое и интересует. И вряд ли интересует Вадика. И он вряд ли так ответит. — Ну я б потрахаться не отказался, если честно. Если честно. Как повезло, что Вадим отличался честностью в такие моменты. Сердце Олега ухает вниз. На такое он даже и не надеялся, зная, что ханахаки возникает от невзаимной любви, и вряд ли Вадим ответит ему. А если это не любовь, то ему хотя бы должно полегчать. И на том спасибо, он будет рад хотя бы пару раз нормально вздохнуть. Хуже, чем моральная измена Серому, случившаяся вместе с ханахаки и случайной влюбленностью в другого, уже не будет. Поэтому потрахаться с Драконом он может себе позволить. Хуже цветов уже не будет. И они едут к нему. Олегу плакать хочется от осознания того, как хорошо ему рядом с Вадом, и как хочется остаться навсегда. Он ластится к нему, трется щекой о грудь, касается губами татуировки, которую только недавно мечтал хотя бы рассмотреть. Блондин удивлен, громко сглатывает, но ничего не говорит, только пальцами зарывается в темные волосы и временами гладит их. Квартирка у Дракона небольшая. Двухкомнатная. С маленькой кухней, рассмотреть которую не удается, гостиной, мимо которой ведет его Вад, и наконец-таки комната. Просторная, с большой кроватью с каким-то «роскошным» изголовьем. Тут же стоит стол с кипой бумаг и книжный шкаф, до отвала забитый всякими историческими книжками, что он так любит. — А как же твой рыжик? — спрашивает наконец Вадим, не выдержав. Планировал держать вопрос в себе, чтобы не испортить обоим настрой, но, видя лицо Олега, понимает, что таким простым вопросом он его с толку не собьет. Но сердце у Волкова разрывается от мысли о Сереже. Любит. Скучает. Как же сильно Олегу хотелось ответить ему взаимностью, залюбить всего, с ног до головы. Но не может. Как бы не старался. Серый чувствует, что отношения становятся хуже, а понять, почему, не может. Сваливает все на ухудшающееся состояние. — Заткнись нахуй. — бурчит ему в ответ Олег, обмякая на кровати, куда его толкнул Вад. Я люблю тебя. — Выглядишь, кстати, так себе. — он посмеивается, но они оба знают, что за этим Вадим всегда скрывает настоящего себя, не желая показывать свои настоящие эмоции. — И все равно ведь возбуждаешь, Поварешкин. — Вад… Я люблю тебя. Трахаются без особой нежности. Вадим по-солдатски быстро растягивает его на три пальца и погружается одним медленным, тягучим движением, потому что думает не только о своем удовольствии. И даже не знает, что больше всего удовольствия в этот момент получают легкие и сердце Олега, а цветы впервые не подают никаких признаков жизни. Дракон целует его, кусает, зализывает укусы, ставит засосы, потому что о метках никаких условий не было. Олег млеет, подается ближе к нему, по щекам текут слезинки от облегчения. Вад стирает капли большими пальцами, что-то шепчет на ухо. Совсем глупое, пошлое, но, кажется, еще и нежное. Я люблю тебя. Доводя обоих до оргазма, Вадим падает рядом с Олегом на большую двуспальную кровать, стягивает с себя использованный презерватив и, завязав его, метким броском выкидывает в маленькое мусорное ведро, стоящее около рабочего стола с ноутбуком. Легкие Волкова больше не разрываются. Разрывается сердце от любви к Вадиму, от ненависти к себе, от жалости к Сереже. — Так что случилось-то? — блондин приобнимает его одной рукой, трется носом о тело. — Поссорились что ли? Олег недовольно отворачивается, но зарывает в светлые жесткие короткие волосы свои пальцы. Хочется прижать и не отпускать. Никогда больше. — Вадик… Я люблю тебя. — Заткнись по-хорошему. Может даже и повторим тогда. — цедит сквозь крепко сжатые зубы, чтобы не ляпнуть лишнего. Я люблю тебя. Страшнее всего не цветы, которые так или иначе приведут его к летальному исходу, как бы он не пытался это отсрочить. Страшнее всего — что кто-то рыжий и немного сумасшедший (но от этого не менее родной) узнает об этом… Страшнее всего — увидеть брезгливость, отвращение по отношению к себе, пусть Олег определенно это и заслужил. — Я бы не отказался от повторения. — Вадим расслабленно и похабно улыбается, шаря рукой по телу Олега. Не с пошлостью, нет. Изучает, любуется. Любуется. А чувства-то у Олега все равно невзаимные. Я люблю тебя. — Высокоморальный Волчик слетел с катушек и потерял свою корону целомудрия. — посмеивается Вадим. Ему-то, на самом деле, вообще насрать, как там себя в это время чувствует рыжая бестия. Просто… весело. — Заткнись. Я люблю тебя. — Ну-ну, Волчик, не обижайся. Я же правда за ваши отношения парюсь. — и вновь пускает смешок. Врет. — Твою мать, Вад. Я люблю тебя. Вадим гладит его по бедру, поглаживает им же нанесенный шрам на спине, целует в плечо. И Олег расслабляется в его руках, чувствует небывалую легкость. Но не доверяет. И никогда не сможет довериться. Это не взаимно, да и личностей у Вадима больше, чем у психически больных людей. К каждому человеку свой подход. Вад нежный, потому что идет на компромисс. Ему легче потрахаться и ради Волкова устроить парад нежности, к которому сам он не привык, чем не потрахаться вовсе. Из двух зол Дракон всегда выбирает меньшее. Он никогда не бывает таким нежным искренне. По крайней мере не с ним, не с Олегом. И даже несмотря на регулярный секс, на который со временем Олег идет, словно на смертную казнь, не помогает полностью, и еще через месяц брюнет отхаркивает целый цветок. Желтый гладиолус. И после этого, кажется, все цветы будто срываются с катушек, и мужчина выплевывает уже по несколько бутонов в день, с божьей помощью все еще скрывая это от Сережи. Сережа. Сереженька. Серый. Он все еще любит, все еще ластится, нежится, целует. А Олег… Он в любом случае уже его предал, а молчание делает еще хуже. Но если рассказать ему о том, что он влюблен в другого, то придется сказать еще и о цветочной болезни. А тогда Разумовский может и не почувствовать должного отвращения к бывшему любовнику. Будет только жалость, много жалости и просьбы на разрешение вмешаться хирургически. Вмешивать врачей он не будет. Лучше сдохнуть. Олег уже неоднократно мечтал о смерти. Когда в больнице его вытаскивали с того света после событий в Венеции, каждый раз, когда выстрелы проносились в миллиметрах от него, или интуиция вдруг нашептывала, что лучше поступить по-другому, а не так, как планировалось изначально. Лжец. Лжец. Лжец. Обманываешь его, хотя он так свято тебе верит. И все мысли в голове проносятся почему-то голосом Вадима. Олег проводит с Разумом все меньше и меньше времени вместе, хотя они все еще живут в одной квартире и спят в одной кровати. Ночью рыжик пытается компенсировать нехватку внимания крепкими объятиями, но даже не подозревает, что от этого Волкову становится только хуже. До секса и вовсе не доходит. Секс с Вадимом продолжается только потому, что Олег, хоть и привык к боли, рад хотя бы несколько минут провести без нее. И чувства, его чувства, которые он по началу даже не осознавал, разрастаются в его душе, и без Дракона даже душевно становится намного труднее. В остальном это причиняет только боль. Осознание того, что нормальных отношений у них не будет. Резкое и жестокое понимание того, что Волч скоро просто-напросто умрет от удушья цветами. Отписавшись Сереже «я отъехал ненадолго по делам, скоро вернусь» и в конце обязательно добавив «мне уже стало намного лучше!», чтобы тот не волновался, Олег едет на очередной вечер в компании Дракона. Они обычно не церемонятся. Лишних слов не говорят, им это не нужно. Секс едва ли не с порога. — Ничего тебе не стало лучше! — истерично кричит Сережа, когда брюнет приезжает и, скрывшись за дверью ванной, начинает истошно кашлять, отхаркивая целые бутоны и временами маленькие отдельные лепестки. — Открой дверь, пока не выбил, и перестань прятаться! Волков Олег Давидович, какого черта ты стал таким слабаком?! Серый зол, и лучше ему не перечить. Все равно же не послушает, а дверь выбить у него точно хватит сил, уже не хиленький. — Сереж… — пытается отговорить его мужчина, хотя и понимает, что это заведомо провальная идея. Я не люблю тебя. — Открой. Сраную. Дверь. — цедит Разумовский. — Я хочу тебе помочь, и ты примешь мою помощь, хочешь ты того или нет! Не будь эгоистом, подумай обо мне! Я не позволю тебе скопытиться в нашей же ванной! Я не люблю тебя. Олег находит максимально презентабельно выглядящий цветок и осторожно кладет его на свою ладонь. Скрывать больше не получится. Пусть Сережа поймет без слов и не станет его ни о чем спрашивать. Все равно он ничего ответить не сможет. — Тебе не стало лучше, а ты куда-то уехал! Олег, ну как так можно? — накидывается на него мужчина, как только Волков открывает дверь. Я не люблю тебя. — Мне было лучше. — совсем тихо шепчет брюнет и протягивает Сереже окровавленный цветок. Ну же, он должен понять! Не нужно быть гением, чтобы догадаться, а Разум все-таки еще и гений. Вместо загаданного ранее отвращения Сережа раскрывает рот и, кажется, готов прямо сейчас расплакаться. Смотрит на бутон, совсем осторожно дрожащей рукой касается его, а затем берет. И видит дорожку капли крови, текущую от уголка губ. Забыл вытереть. — Боже, Олег… — он вздыхает, громко и обессилено, и закрывает рот рукой. — Ханахаки. — шепчет брюнет, подтверждая догадки Сережи с легкой мученической улыбкой на лице. Я не люблю тебя. Серый не плачет, хотя, судя по виду, очень близок к этому, просто накидывается на Волкова с объятиями, временами всхлипывая от нахлынувших эмоций. Впервые за долгое время Олег обнимает его искренне. Потому что больше не чувствует себя лжецом. — Ты… — он отстраняется. — Безответно влюблен. И сникает, кажется, сделав для себя определенные выводы. Например, поняв тот факт, что Волче любит не его. Отходит на шаг, и мужчина видит, как он осунулся. — Прости. — шепчет. Как будто этим можно что-то исправить. Я не люблю тебя. Поняв друг друга без слов, идут в сторону гостиной. Олег стоит в дверях, как марионетка, безвольная кукла, которой забыли дать задание, в то время как Сергей садится на диван и, откидываясь на спинку, начинает напряженно о чем-то думать, от нервов дергая левой ногой. — Почему ты не сказал, Леж.? — совсем тихо, одними губами шепчет Разумовский. Волков все еще стоит в дверях по стойке «смирно». Руки убраны за спину, струйку крови у рта он вытер. Вымученно улыбается, глаза блестят. Кадык дергается, губы поджаты. — Я бы помог, я бы сделал все возможное, я бы нанял врачей раньше… У Олега на языке крутятся оскорбления по отношению к самому себе, оскорбления Сережи за то, что он все еще пытается думать о нем, а не о себе, даже когда понимает, что его обманывали, но ничего из этого он не озвучивает. Рыжий кусает губы, вспоминает про цветок в собственной руке и начинает рассматривать его так активно, как будто это каким-то образом поможет делу. — Алтан…? — лицо Сережи искажает гримаса неподдельного удивления и ужаса. Кашель мешает Волкову ответить. Разумовский сразу же срывается со своего места и трясущимися руками несет другу стакан воды и салфетки, едва не расплескав все по дороге. — Кто это? — хрипит наконец Олег, как только чувствует, что может говорить. Имя какое-то восточное. Где-то на подкорке сознания уже мелькает один вариант, но он дожидается официального подтверждения со стороны Разума. — Ну, Дагбаев. — стушевавшись, отвечает Серый. Понимает, что собственная догадка оказалась неправильной, хотя очень логичной. И от этого вновь накатывает бессилие. — Тот, что голову мне отрубить пытался. Сережа отводит глаза в сторону, когда Олег медленно выдыхает и, закрывая глаза, слабо качая головой. Не сдерживая собственного порыва, Разумовский подходит и касается рукой его щеки, проводит по линии ярко выраженной от худобы скулы. — Почему ты решил, что это он? — брюнет трется щекой о его мягкую ладонь, не открывая глаз. Олег ведь даже его имени-то и не знал, либо же просто эту информацию пропустил мимо ушей. Алтан, если быть честным, симпатичный. Косички эти длинные, глаза красные. Молодой, фигуристый, статный. Но не то… Никогда не будет тем, что могло бы Олегу понравиться настолько же сильно. Настолько же сильно, как придурок Вадим. Да, уже не совсем юный, да, с ног до головы покрыт разномастными шрамами. Пусть характером он полная мразь, которая и цветочка своего стопроцентно скоро продаст, пусть пока и выёбывается, но Олег, кажется, к предательствам полностью привык. Только вот Вадик на него больше и не посмотрит. Если бы посмотрел, если бы был хоть какой-то шанс — Волкову не пришлось бы сейчас цветами кашлять. Счастливой концовки тут не будет. Болезнь появляется от невзаимной любви. А Дракон-то и привязываться ни к кому не хочет, о любви и слов нет. У них всегда будет только секс, но он облегчает боль совсем ненадолго. — Я не нашел о нем ничего полезного. Только то, что он любит цветами заниматься, и в клане его не особо жалуют. А еще прозвище есть — Гладиолус. Кажется, это вполне может быть его любимый цветок. Ну, а… ты же знаешь, кашляют любимыми цветами человека… Уже тогда Олег все понимает. — Прости меня, Сереж. — вновь шепчет, усаживаясь в кресло в их спальне. Осквернять постель он больше не намерен. Это больше не их постель. — Я хотел рассказать, хотел рассказать как можно скорее, но… Я не хотел, чтобы тебе было больно. В голове стоит продолжение этой реплики. «Я не хотел, чтобы тебе было больно, хотел, чтобы ты узнал обо всем только после моей смерти, чтобы я больше не мозолил глаза». Но его Олег тоже не озвучивает. — Боже, Леж… — сипит Серый. — Я…все нормально, просто… Все же можно еще исправить, давай наймем врачей, хирургическое вмешательство имеет место.! Качает головой. Нет. Лучше умереть. Жизнь ни разу не сделала ему ни одной поблажки, не дала нормально умереть, и если есть шанс — Олег, так уж и быть, за него ухватится. Пусть. Сереже в любом случае будет больно, безумно больно, так пусть хоть сам Волков мучиться не будет. — Ты… не признавался ему? Вдруг…ну, взаимно.? Мужчине хочется смеяться сквозь слезы от того, насколько наивен Серый. Ему хочется думать настолько же наивно, надеяться, что Вадим любит его в ответ. Но Олега угораздило влюбиться в такого, как Дракон, и теперь он всю свою оставшуюся жизнь (а осталось не так много) разгребает последствия. — Если бы это было взаимно, я бы не кашлял цветами, и мы все это понимаем. Даже если бы я просто себя накручивал, думая «о боже, он, наверное, меня не любит», я бы не кашлял цветами. А я, блядь, кашляю. И признаваться бесполезно. Больше Сережа не спрашивает о том, кто же стал причиной болезни, но и сам додуматься не может. Олегу все хуже и хуже. Отметка на весах приближается к критической, и за него начинает волноваться даже Вадим, которому, видимо, не нравится, что от Волчка остались кожа да кости. — Волчик, ты хоть ешь что-нибудь? — он скептически выгибает бровь, пересчитывая ребра брюнета. — Сдох бы уже давно, если б не ел. Я люблю тебя. — Олег, пожалуйста, я умоляю! Давай в больницу, давай мы вызовем врача! Олег, я прошу, я умоляю! Сережа стоит перед ним на коленях, плачет и тянет за край футболки. Его синие глаза, кажется, от слез стали еще ярче, а Олегу от этого — еще больнее. Поэтому в тот же вечер он, собрав свои немногие пожитки, оставляет Серого одного, не оставив ни адреса, ни нового номера телефона. Подстегивает себя тем, что так будет проще. И, оставив на новой съемной квартире сумку с вещами, идет на встречу с Вадимом. В кафе. Удивительно, потому что в этот раз место и встречу назначал сам Дракон, а для него это… Ну, что-то не то, если он, конечно, не отчаялся настолько, чтобы попробовать секс в публичных местах. Рука под столом теребит высохший бутон, который Олег всегда и везде носит с собой. Изнутри все рвется, его дико ломает от желания показать его Вадиму, крикнуть «вот, что ты со мной делаешь!». Но здравый разум всегда побеждает, и этот раз — не исключение. — Я так понимаю, сегодня мы ограничимся разговором. — сглатывая, совершенно спокойно говорит Олег, не переставая теребить в руках золотые лепестки. Я люблю тебя. Вадим кивает, выдавая «ага» (почему-то с насмешкой) и изучающе смотрит на лицо Волкова, как будто хочет запомнить все черты лица до ужасающей точности. Олег умирает изнутри, жаждет еще хотя бы одного прикосновения со стороны Вадима. Тот не спешит. Тянет. У Волчика от обиды уже губы начинают дрожать, он теряет контроль над телом, чувствует, насколько к нему близка лихорадка. Я люблю тебя. — Наши увлекательные встречи подошли к концу. — усмехнувшись, говорит Дракон, даже не подозревая, что у человека напротив обрушился весь мир. Олег смотрит на него неверяще, медленно качает головой, как будто переспрашивает. Блондин так же медленно кивает, поджимая губы. — Мой тебе совет, займись собой. Выглядишь, как жмур. Я уже жмур, если тебе интересно. Волков тяжело дышит, дрожит от лихорадки. Чувствует на собственной шее испарину, но от Вада глаз не отрывает. Я люблю тебя. Все слова застревают в горле, громкое «я тебя люблю» так и не находит выхода, остается на языке, расползаясь по нему неприятным привкусом собственного поражения и скорой смерти. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. — Мы улетаем в Гонконг. Вадим видит состояние Олега, но сидит равнодушно, не испытывая абсолютно никаких чувств. Копается ложкой в тарелке, даже не смотря туда, а только изучает блестящие карие глаза, мертвецки бледное лицо и впалые щеки. — Вы… — шепчет Волков, но на этом слове его голос окончательно охрип, потеряв свою главную способность. Дракон все и без слов понимает. — Мы с Алтаном. И, пресекая все твои вопросы, сразу говорю. Мы, типа, в отношениях что ли? Только давай без нравоучений по поводу измен. Поварешкин, я все понимаю, тебе нужны были эндорфины, причем не от плитки шоколада, а от прямого массажа простаты. Я просто протянул тебе член помощи для этого, вот и все. Он, кажется, говорит уже сам с собой, потому что Олег его совершенно не слушает, теряясь в пространстве и выпадая из собственного тела. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Такое состояние сексуального партнера Вадима не устраивает и в какой-то мере даже пугает, и он торопится быстрее свалить, перекинуть ответственность за Олега на кого-нибудь другого, а то и на самого Волкова. Он что-то бурчит про то, что брюнет когда-то проспорил ему пять косарей, так что счет на нем, и Волче не возражает. Вадим хлопает его по плечу, совсем неловко, хотя должно было выйти непринужденно, и сваливает. Оставляя Олега наедине с цветами, о которых он так и не смог ему рассказать. Любимый цветок Вадима — гладиолус. Потому что ассоциируется с Алтаном. Не с Олегом.