▲▽▲
Ч Ё Р Т! Г Д Е Б О Л И Т? Г Д Е В А С С К Р УТ И Л О?! Дэвид закрывает голову руками, задыхаясь от ужаса. Голос чудовища совсем рядом. Рёв, смутно похожий на речь. Раздирающий рык, нечленораздельный гул. Иерихонские трубы, незримое движение... К нему прикоснулись. Попытались развернуть — лицом вверх. Начали трогать, качать, искать уязвимое место на шее, боку, всём теле… Он завыл, сомкнув пальцы на мокром от пота затылке и стиснув лицо судорожно сведёнными локтями. Сейчас начнётся что-то по-настоящему страшное, то, что живёт в темноте подсознания, чего он не помнит при солнечном свете… В А Ш У Ж М А Т Ь!.. По зрачкам резанул свет. Стало ещё хуже. Дэвид ослеп, зажмурился. Ощутил, как его ухватывают, тащат вверх, против воли поднимают на ноги... И понял с отчётливой ясностью — сейчас будет орать и биться в лапах чудовищ уже ни черта в привычной паничке, которая порой приходит по ночам. Что-то более глубинное и неудержимое ломало рассудок, рвалось из глубины. Его сожрёт пустота; и не подавится. Он предполагал, что когда-нибудь подобное может случиться. Однажды. Но не сейчас. Не так скоро! Нет! Он справится, он сильный! Чёрт побери, не мямля, не нытик, нет! Нет!!! Свет погас. Чужая, инородная сила его отпустила. Испугалась Дэвида? Потеряла хватку? Передумала волочь в свою берлогу? Неважно. На несколько минут, секунд, вдохов и выдохов Дэвид спасся. Оказавшись снова на полу, он нашарил какой-то выступающий порожек. И незряче втащил себя в круглую мелкую нору. Саданулся щекой, ударился плечом и скрючился, задыхаясь, в темноте и укрытии. Фантомы разума исчезнут, уйдут. Главное, не сломаться, пока они здесь и сильны.▲▽▲
У Шарифа появился новый непривычный звук, к которому Адаму ещё предстояло привыкнуть. Теперь его бывший босс генерировал шум, когда ходил без ботинок и носков. Босой Дэвид цокал, как подкованный на одну сторону, пони. Адам и не предполагал, что замена левой руки окажется у Шарифа лишь частью появившихся после Панхеи модификаций. У него стала железной левая нога — с таким же тщательно проработанным дизайном, как у Адама, вплоть до круглых лунок ногтей на пальцах. Чёрные поперечные пластины на хребте — спящим гребнем дракона. Адам успел рассмотреть голую спину, когда Шариф переодевался в футболку перед сном. И какая-то деталь чуть выше шеи и немного ниже затылка, запрятанная под волосами. То ли титановая пластинка — последствие черепно-мозговой травмы, то ли не совсем удачно заживший рубец над установленным церебральным медицинским чипом. У самого Дженсена тоже вся голова была шершавой после пулевых ранений, модификаций и тюремного заключения в виде комы. Так что глаз имел намётанный и куда смотреть знал. Они разговаривали вечером совсем недолго. Дэвид предложил всё перенести на утро: «Давай обсудим на свежий разум», — так он выразился, чуть усмехаясь уголками губ, чтобы скрыть терзающую его неловкость. «Соблюдаете режим дня? — спросил вскользь Адам. — Правильное питание и здоровый, вовремя, сон?» «Я быстро устаю, — вынужденно ответил Шариф после короткой паузы, больше похожей на попытку по привычке отмолчаться. — Особенно вечером. Энергии во мне стало меньше, чем два года назад». На полноценную щегольскую усмешку его не хватило. Адам кивнул и решительно устроился на диване. Шариф отдал ему вторую подушку со своей кровати и запасное одеяло из гостиничного шкафа. Без малейшего удивления, с чего это Адам решил остаться ночевать — без спросу у хозяина номера. Только лишь уточнил, заказать ли на ресепшене дополнительный набор полотенец, нужен ли Адаму банный халат? Дженсен отрицательно помотал башкой. Дэвид сменил деловую рубашку на однотонную футболку и лёг спать без долгих зависаний в телефоне или планшете; чтения новостей, бездумного скроллинга, траты времени на всякое разное. Адаму это понравилось. «Спокойной ночи», — проявил вежливость Дэвид и выключил ночник. Очень быстро его дыхание стало весомым и тяжёлым, как у глубоко и беспробудно уснувшего человека. Адам слушал его, ощущая непривычность и — одновременно спокойствие. Он очень давно не делил вместе с кем-то не то что сон, а хотя бы одну комнату — на несколько часов обычной домашней жизни. И внутри этих часов есть общее прошлое и утраты, немного серьёзных разговоров, немного задумчивого молчания, много объединяющего понимания и памяти о событиях, которые никому больше не известны. Потом лечь спать, пожелать другому спокойной ночи и не тяготиться присутствием того, второго, — рядом. Не думать, как выглядишь, как лежишь, не испытывать внутреннего напряжения. Этот человек тебе не чужой, и ты ему не чуждый. И ночевать вместе хоть и странно и внове, но не муторно и неуютно. Для парня, который больше двух лет жил и засыпал один, почти забытое напрочь состояние оказалось… освежающим, что ли. Адам слушал сонное дыхание Шарифа в темноте и некоторое время осторожно обкатывал новые мысли, привыкал к непривычным ощущениям. Потом уснул. И ничем не выдал себя, когда проснулся. Укоренившийся рефлекс. Сначала решил, что Шариф встал попить. Или в туалет. Банальное дело. Но тот крался к выходу из комнаты практически на одной ноге. Сначала сидел на кровати, скособочившись и пригнувшись, как муравей под обстрелом. Потом поволокся мимо дивана, стараясь вообще не касаться пола новой глянцевой ступнёй. В скованных движениях и попытке бесшумно выскользнуть из комнаты явственно читалось чудовищное напряжение. Адам уставился Шарифу в спину. Тот замер у дверного проёма, вцепившись в косяк так, будто дальше в темноте его ждал кровожадный убийца или рота монстров, жаждущих его сожрать. Пересилив себя, Шариф двинулся дальше. Всё так же медленно и одеревенев плечами. Казалось, хромает само его сознание. А не просто бывший босс припадает на правую ногу, чтобы не шуметь. Адам ждал, когда закроется дверь в ванную, но не дождался. Щелчка не случилось — лишь незавершённое скольжение в сумраке. И ни звука больше. Хотя бы клацанья металлической пятки по кафелю — новый момент для слуха Адама при близком, живом общении с Шарифом. И к которому ещё потребуется привыкнуть. Будто пойманный кузнецом пони получил подкову и делает «цок-цок» на левую сторону. Отчего кажется, что Дэвид ковыляет, хотя это не так. И у него неровная рваная походка, хотя это не так. Иллюзия хромого человека, который сильно припадает на больную ногу без поддержки костыля, хотя и это тоже категорически не так. Адам и сам цокал своими лапами, когда шлялся у себя по дому, расслабленный и ленивый, босой и полуголый. Но стучал — равномерно. Чётко и синхронно. Его звучание не казалось недолеченным. Дверь в ванную так и не закрылась до конца в царящей плотной тишине. И за ней — ни шороха, ни движения. Ни всплеска воды, ни включенного крана, ни хоть какого-то перемещения от некрупного, сонного, зевающего человека. Который встал попить. Или отлить. Дженсен поднялся без раздумий. Он привык не колебаться, если что-то ему казалось странным. Через пару секунд он пожалел, что не встал раньше. Шариф лежал на полу, скрючившись и вздрагивая. Как будто ему сильно ударили под дых, прямо в солнечное сплетение, и сейчас даже не вдохнуть от боли. Дженсен кинулся к нему. Спрашивая, трогая, ощупывая и охеревая от происходящего. Не сразу сообразил, что Шариф его не слышит. Или не понимает. Дженсен включил свет. Кое-как осмотрел Дэвида, не ранен ли. Если и ранен, то только в разум. Физических повреждений нет. Попробовал поднять на ноги. А Шариф будто в тугую пружину завинтился, которую не разжать. И его ступор и оцепенение рывком зашкалили в неистовое сопротивление, безумие, ужас. Пришлось отпустить, чтобы не сделать ещё хуже, чтобы успокоить. Не помогло. Дэвид совсем поплыл рассудком. Его колотило, и он ничего не соображал. Только пытался отползти, откатиться, забиться в любую щель, лишь бы подальше от Адама. Зацепился рукой за душевую кабину и втянул себя в неё, как лосось через высокий порог. И скорчился там, неподвижный и задыхающийся, невменько, а не босс. Адам будто вернулся на два с половиной года назад. В клинику «Протез», когда его крыло в первые недели после операций. В пустой «Чайрон», когда он бил зеркала. В те моменты, когда вдруг становишься заложником собственного разума и запертых эмоций. Неконтролируемых, отчаянных, без тормозов. Он психовал по-другому — через агрессию и силу удара. Но отчаяние, страх и темноту внутри, беспросветную, беспощадную, атакующую без предупреждения, — узнал влёт. Адам выключил свет и вернулся в комнату. Взял подушку, собрал оба одеяла — и с постели Шарифа, и со своего дивана — и отнёс в душ. Ввинтился в пластиковое маленькое пространство кабинки тяжёлым буром, молча воткнул подушку Шарифу под сомкнутый железным щитом локоть, навалил на Дэвида сверху одеяла — как плотный, весомый кокон. И остался ждать. Сев на пол и пружинисто замерев, будто притаившись на миссии за укрытием, толщиной в узкую прозрачную панель душевого экрана.▲▽▲
«Я думал, мы так и останемся на расстоянии всю оставшуюся жизнь, — сказал ему Шариф в начале короткого вечера. — И твоё жизненное кредо теперь — сохранять максимальную дистанцию от меня». «Почему?» — чуть наклонил голову, по старой памяти невольно бычась, Дженсен. Дэвид пожал плечами. При общении вживую у него выявилась новая манера — отмалчиваться и продолжать разговор словно через силу, преодолевая привычку не отвечать и оставлять вопросы подвешенными в воздухе. «Ты не позвонил, когда вернулся в Детройт. И не собирался и в Праге. Я так понимаю, что вообще никогда, будь твоя воля. И если бы я не оставил сообщение на автоответчик…» Шариф задумался, глядя чуть мимо лица Адама, в какую-то точку за кончиком его уха и линией встопорщенного виска. «Я думал, что после "Апекс-центра" ты захочешь увидеться лично. Честно говоря, я искренне ждал». «Мы не договаривались». «Ты же знаешь, что я теперь живу в Лондоне, буквально под боком тех башен». «У меня не было времени. Там была очень тяжёлая операция». Шариф кивнул и перевёл взгляд в упор на тёмные защитные линзы Адама. «Тогда почему ты удивляешься тому, что удивлён я? Если ты и не желал — ни звонить по собственной инициативе, ни тем более приходить. Но ты тут». После собственной паузы Адам убрал непроницаемые щитки. «Я думал, что увижу вас в "Тихой гавани". Вы же собирались». «Не сложилось», — коротко обронил Шариф. Адам кивнул. Бывает. «Бывает. Но я… искренне ожидал встретить вас там. Я до последнего думал, что натолкнусь на вас, вот-вот, буквально через пару секунд». Он медлил, Дэвид его не торопил. «Там столько людей вас знали и очень живо и с симпатией о вас отзывались. И так говорили, будто мы только что разминулись. И я думал: если сейчас облажаюсь, начнётся бойня, и я найду ваше тело в куче других тел. Хреновая вышла бы встреча, согласитесь». Шариф мельком улыбнулся, соглашаясь. «И я испытал громадное облегчение, когда понял, что вы не заложник той дерьмовой ситуации, которая сложилась в "Апексе". Можно сказать, что это развязало мне руки». «Ты всех спас», — перебил Шариф, в голосе звучали неподдельное тепло и уважение. «Я бы заплатил тройную цену, если бы у меня не вышло спасти». Адам потянулся и взял стакан с бурбоном. Покачал в ладони. Уже давно под его пальцами по стеклу не расползались трещины. «Жизнью поплатились бы делегаты, мой новый шеф и вы». Он отхлебнул — и волна золотистой горечи прокатилась по горлу. «А там всё складывалось один к одному, чтобы я не успел и накосячил. И я на каждом шагу думал: сейчас рванёт. Или меня — от внутреннего напряжения, или что-то вокруг. И случится уровень Панхеи, версия "2.0", с теми же зашкаливающими безумием и паникой. Или целый этаж трупов, как в «Шариф Индастриз» после «Тиранов», та же картина. Снова всё к чертям собачьим, и опять из-за меня». «Это очень большая глупость, Адам! Ты действительно считаешь, что теракт на нашу компанию — твоя вина? Или запущенный одним нажатием кнопки Инцидент? Сынок, ты в своём уме?!» «Я причина событий, которые привели к таким последствиям, — мрачно буркнул Адам. — Я исходник, из-за которого начинаются катастрофы». Он отчётливо прочитал на секунду вспыхнувшую реакцию Шарифа на свои слова. Желание сначала хряснуть кулаком о столик, так, чтобы зазвенели гостиничные чашки с кофе, толстые стаканы и открытая бутылка из маленького бара! Потом — схватиться за переносицу, сдавливая её до боли, чтобы не рявкнуть!.. Потом — ухватить Адама за плечи, заглядывая в глаза, обескураженно и непонимающе. Шариф остался сидеть, сжав узкие губы, и лишь кадык на шее прошёлся ходуном от запертых эмоций. В двадцать девятом году им не было места. «Ты — упорство, мужество, надежда и борьба, Адам. Помощь и спасение там, где это кажется невозможным. Ты свет и жизнь, мальчик, а не ходячая катастрофа». Адам низко опустил голову; слышать такое было больно, Шариф трогал незаживающие скрытые раны, глубокие и гноящиеся. «Ты подверг себя колоссальному риску, спасая огромное количество людей. И ты смог сделать невозможное, несмотря на мизерный шанс успеха. Ты смог. Потому что это ты. Мир полон дерьма не из-за тебя, сынок. Но только такие как ты приносят в него то, на что уже, казалось бы, безнадёжно надеяться. Сопротивление, защиту, живую веру в лучшее». Адам созерцал свои колени и чуть подрагивающий круг янтаря в стакане. «Твоей вины нет ни в чём. Как бы ты ни тяготился прошлым и случившимся настоящим… твоей вины нет. Ни в двадцать седьмом, ни в двадцать девятом». «Складно говорите». «Ты внушаешь себе тяжёлые и мучительные вещи. Можешь стереть мои слова из памяти хоть прямо сейчас, как ничего не значащие. Но я хочу, чтобы ты их услышал». «Я услышал», — коротко отозвался Адам. «Хорошо», — так же коротко не стал продолжать Шариф. Они помолчали — но без давящего ощущения уныния и неловкости. Просто сидели и думали о своём. «Дело не в специально установленной мной дистанции, вы тоже чёрт-те что не несите», — разомкнул губы Адам. Искренность давалась ему тяжело — новая, непривычная, лицом к лицу. Всё же при конференц-связи было легче. И Шариф был прав; сохранялись расстояние и какая-то… отстранённость от собеседника. Он далеко, он безопасен, и эти пиксели на экране под контролем. Можно позвонить. А можно и сбросить звонок. А сейчас — как два года назад. Когда временами задыхаешься от того, что оба стоят друг против друга, и приходится идти на таран, если нет взаимопонимания. И каждый разговор — как горящее кольцо для тигра. Может внезапно вспыхнуть — и придётся в него прыгать… Железно не то, по чём Адам скучал. «Я очень хотел найти вас после "Апекса". Удостовериться, что вы точно в порядке. И… поговорить. Но…» Дэвид внимательно слушал. «Я не смог, — с досадой признался Адам. — Столько всего навалилось. "ОГ-29 " чуть не остался без Миллера. Ещё эвакуация. Арест и сопровождение всех захваченных говнюков, особенно Марченко…» «Ты вымотался и предельно устал», — договорил вместо него Шариф. Он подсказывал безупречное, идеальное, максимально корректное объяснение. Но если подхватить и согласиться, то оно станет — нечестным. Лицемерием со стороны Дженсена в их негромкой спокойной откровенности. Отмазкой, блин, а не правдой. Адам окостенел скулами. «Я не смог, — повторил глухо. — Не в усталости дело. Пара свободных часов была, но… я не знал, как мне прийти. И что… ну, сказать. Я тут прямиком с обезвреженного теракта, заглянул спросить, как дела?» Он окончательно смешался. Угрюмо нахохлился: «Да и вваливаться без предупреждения, без звонка, просто так… Не люблю такое». «Я уже понял, — легко отозвался Дэвид. — В "Чайроне" ты был не в восторге от моего визита». Адам поднял глаза — и увидел, что его бывший босс улыбается. Будто непомерная тяжесть того вечера, того глубокого раскола, положившего стремительное падение в тотальное взаимное недоверие, остались прозрачной рябью в уплывшей истории, а не до сих пор ноющим шрамом в памяти. Тяжёлые эмоции пережиты и переосмыслены — в суть. «Ты можешь ко мне в любое время и без всякого предупреждения. Хоть просто так, хоть по делу. Попробуй. Я буду рад». Адам невнятно угукнул. Они ещё немного поговорили о простых и бытовых вещах. Какое состояние здоровья сейчас у нового шефа Адама. И как Адам обживается в Интерполе. И каково ему в команде — после одиночных индивидуальных миссий, которые он выполнял в «Шариф Индастриз». Трудно, наверное, или уже к напарникам притёрся?.. И разобрал ли свои коробки в служебной квартире?.. И неужели до того, как в Праге ввели военное положение, Адам законопослушно катался в метро в этих специфических унизительных вагонах для аугов?.. «Даже не сомневался, — щурился Шариф, — что эти вагоны тебя взбесят». Он не затрагивал ничего серьёзного из того, что хотел обсудить Адам, ради чего пришёл. Но всё равно многое казалось важным и нужным, потому что Дженсен совсем отвык рассказывать о таких будничных мелочах, и о себе, и о своей работе в Интерполе — изнутри, по-человечески, без грифа «секретно». О чём он думает, о чём переживает, что его беспокоит — вне Джаггернаута, поиска Иллюминатов, боевых задач и чудовищных дилемм. Адам даже расслабился, пока сипло и местами иронично, местами серьёзно, и порой совсем по-домашнему трепался. Ему стало уютно и тепло. Хотя в мире по-прежнему ничего не изменилось в лучшую сторону, но в этой комнате и на это недолгое время Адаму действительно стало мягко и спокойно. Как будто внезапно получил тайм-аут посреди тревоги, нервотрёпки, компроматов, крысятничества, вечных подозрений и бесконечной гонки за тенями. Потом Шариф предложил перенести серьёзное обсуждение на утро. Сказал, что догадывается, за чем действительно Адам пришёл. Но такие непростые вещи лучше обсудить на свежую голову, они требуют предельного внимания и сосредоточенности, а не усталости. И в ответ на колючую насмешку Адама нехотя признался, что да, теперь далеко не тот неутомимый энерджайзер, каким был раньше. Почему-то появившаяся широкая трещина в прежней неутомимости его сильно ранила, хотя Дэвид и старался не демонстрировать. А потом, посреди ночи, Дэвид стремительно и на ровном месте поплыл крышечкой. Без кошмаров и хоть каких-то предпосылок. Превратился из выдержанного, уверенного и с несгибаемым стержнем человека — в практически невменяемый и скулящий от ужаса беспозвоночный кусок плоти. Панической атакой — помутнением рассудка и отключением воли — его протаранило навылет.▲▽▲
В фильмах всё закончилось бы быстро и предельно легко. Дать подышать в бумажный пакет, заключить в кольцо обнимашек, пробубнить пару успокаивающих слов — и приступ закончится, человек расцветёт, порозовеет, станет нормальным. Минута экранного времени, выброшенные прочь из сцены неприглядные проблемы, втиснутое в кадр и спрессованное выздоровление, волшебство монтажа — и вуаля. В жизни не так. И Адам знал на собственной шкуре — не существует быстрой кнопки «всё мгновенно поправить». Не минуту, не две и не десять он смотрел в темноту, на неподвижную гору одеял, под которыми скорчился Дэвид в душевой кабине. Не через минуту, не через две и не через десять Шариф перестал колотиться нервной осязаемой дрожью и гнать дыханием стометровку. И самодельный кокон ему наконец хоть немного помог. Дэвид немного выгреб из-под одеял — молча и неуверенно ощупывая края своего укрытия, скользя чуть вспыхивающей золотыми прожилками ладонью по тонкому пластику. Волосы взмокли от горячего пота, прилипли ко лбу. Лицо ничем не уступало по цвету белым гостиничным пододеяльникам. На бодрого, оклемавшегося и активного человека Шариф был похож в той же степени, как похож на оранжерейное ухоженное растение только что выдранный с корнями из горшка больничный обескровленный цветок. Адам не пошевелился, только подал голос, что он здесь. Рядом, Дэвид. Шариф вроде услышал его. А может и нет. Снова скрылся под одеялами, вжавшись в подушку и дно душевой кабины. Замкнулся, переживая догоняющий «афтер-шок» после основной панической атаки. И, знал Адам, последствия будут колотить и корежить разум ещё несколько часов. В жизни нет волшебного монтажа. В жизни они вернулись в комнату очень медленно, черепашьим ходом. Адам осторожно вёл Шарифа — немого и обессиленного. Ступал рядом с ним бесшумно, машинально включив гасящий имплант для своих ног. И в тишине отчётливо и звонко цокала только левая ступня Шарифа. Дэвид безропотно лёг на кровать и судорожно закрыл локтем глаза. Снова скорчился от внутреннего муторного напряжения. Все нервные окончания, казалось, ему пережало зажимами, и он лежал, перекрученный и наживо ободранный. Адам заколебался, не уверенный, стоит ли делать то, что рекомендуется при отходняке. Он до сих пор почитывал психологическую литературу. И теорию в целом знал. Просто его приступы в той же клинике «Протез» гасили по-другому — его внутренний надлом носил иной характер. И с Дженсеном после приступов работали спецы. А не вот то, что сейчас, — гостиничный номер, глубокая ночь, измученный Дэвид и самодеятельность от Адама. Дженсен беззвучно обошёл кровать и лёг на неё с другой стороны, прогибая матрас. Придвинулся к Шарифу осторожным, но слитным движением, обнял за плечи. Шариф болезненно дёрнулся, как воздушный змей на натянутой бечеве. Словно снова резануло слепым неведомым страхом. Но Адам прижался к нему всем своим тяжёлым надёжным телом — к затылку и спине, к пояснице и согнутым ногам, к бокам и упёршимся в колени тёплой и холодной пяткам. И замер — бревно бревном. Дэвид тоже, словно окоченев. Адам мерно дышал и не шевелился. Его ладони лежали на груди Шарифа, чернея на белой смятой ткани футболки. Миновало достаточно времени, прежде чем Шарифа перестало кособочить изогнутым рыболовным крючком. Постепенно он вытянулся, из мышц ушло напряжение, ломаные выдохи выровнялись, стали в унисон размеренному и спокойному дыханию Адама. Наконец Дэвид неуклюже, тяжело опустил сведённый щит из локтей, за которым переживал свою темноту. И неожиданно тронул пальцами сомкнутые на себе запястья Адама. Чуть звякнул металл об металл. В полном безмолвии Дэвид с трудом повернул голову к Адаму — еле-еле, так, чтобы поймать его краем взгляда. Хотел что-то сказать, Дженсен видел, что хотел. Может, попытаться убедить, что теперь в полнейшем порядке, никаких панических атак, тебе всё показалось, сынок. Может, прохрипеть «спасибо» и что можно его уже не держать. Может, ещё что-то… Адам ничего не услышал. Дэвид молчал, глядя на него. И внятно, с невысказанной признательностью пожал угольно-золотой ладонью — вороные кисти Дженсена со светлыми монетками «Тайфуна». Серебряная радужка глаз тускло блестела под опущенными, чуть приоткрытыми веками. И иногда на мгновение гасла, когда Шариф медленно смаргивал. Через пару минут Дэвид по-настоящему отяжелел, как это происходит, когда человек засыпает после лютого напряжения. Как-то мгновенно и без долгого перехода от бессонницы к дрёме. Ладонь ослабела и соскользнула вниз, в хребте словно лопнула натянутая тетива. И Дэвид привалился к Адаму всем весом — беззвучно и мягко. Адам не стал отодвигаться и размыкать объятия.