Выбор

      «…Я ещё раз поздравляю тебя с Днем Рождения и искренне благодарю Вселённую за наше знакомство! Очень надеюсь на то, что наша встреча состоится в самом ближайшем будущем! Люблю!» — весёлое ассорти из всевозможных шариков-сердечек поставило торжественную точку в свеженаписанном посте.       Всё! Лина удовлетворённо откинулась на спинку дивана, любуясь результатом проделанной работы. Вроде получилось неплохо. Подписчики точно будут в восторге. Черт знает, почему, но ими очень полюбилась эта своенравная северная колдовка, плавной, воздушной походкой вышедшая не то из сказок про бабу Ягу, не то из царственного и элегантного девятнадцатого века. Да-да, из тех самых покрытых пылью времен, когда по дорогам плелись повозки с лошадями, жениться было позволительно только с благословения родителей, а письма прилетали лишь с почтовыми голубями и могли легко затеряться в бесконечности опустевших переулков…       Так же, как, блять, наверное, потерялось её нежное, душещипательное поздравление, которое Лина отчего-то не получила тремя днями ранее!       Палец, было, уверенно поднявшийся над командой «опубликовать», так и завис в воздухе. Выставлять пост на всеобщее обозрение именно в эту самую минуту, вдруг отчаянно, нестерпимо расхотелось. Захотелось снова, ещё не в первый, и даже не во второй раз задать себе тот самый логичный вопрос.       Какого хуя?       Медиум устало обвела рукой подбородок, с сожалением глядя на свой литературно-поздравительный шедевр. Не, ну так-то понятно. Все бывает — заработалась, заколдовалась, загулялась по кладбищам-монастырям-лесам карельским… Понять можно, даже нужно. Простить… Тоже, наверное. Только вот, надо ли?       Невидящий взгляд устремился в нарисованную мордашку Муна, чей неказистый портрет премиленько разбавлял унылый фон обоев на обшарпанной, навевающей тоску, стене. Нет. О прощении здесь не могло идти и речи. Просто за отсутствием самих обид.       А иначе стала бы, она, Лина, молчать?       … — Обережное ремесло это, конечно, здорово, — ярко-зелёные, по-кошачьему искрящиеся глаза виделись во тьме полупустого съемочного павильона каким-то особенно большими, зловещими. — Только вот заряжать их от себя — так себе идея. Ты же не батарейка, да? — на полноватых, переливающихся заманчивым розовым, губах, мелькнула мягкая, чуть хитроватая, усмешка. — Оттого, что люди с браслетов «прихватят» твою негативную энергию, у них жизнь лучше не станет, да дела на лад не пойдут.       — Да почему ж негативную-то? Я ж зла им не желаю, я, наоборот, скорее… — Лина все же опустила взгляд. Отчего-то сейчас она ощущала себя ребёнком, натворившим плохих дел и теперь огребающим за это, только вот в чем была её вина? — Я не хочу никому вредить, я чувствую, что мои браслеты помогут людям.       Звонкий, неверящий, вроде бы беззлобный смех ударил по стенам старинного особняка жутковатым, оскорбительным эхом.       — Потому что не надо чувствовать, надо знать, — в прохладном помещении стало вдруг дико, невыносимо жарко — может, оттого, что кто-то снисходительно впустил лучи неожиданно тёплого для осени солнца в этот вечный мрак павильона?       Или все дело в мягкой, горячей ладони, так безжалостно и волнующе нашедшей пристанище на её плече?       — Рано тебе таким заниматься, девонька, — почти в самое ухо, прожигая его насквозь зловещим, опасным, дыханием, произнесла Изосимова.       Медиум не успела даже подумать над ответом, прежде чем женщина убрала руку, той же плавной, безмятежной походкой удаляясь прочь, и оставляя после себя терпкий, горьковатый привкус обиды.       И все того же необъяснимого, феерического, трепета…       Лина облегчённо и вязко выдохнула, точно бы выныривая из поглотившей её глубины воспоминаний. И погружение это оказалось болезненным — так, что виски налились свинцом, а кулаки сжались в непроизвольной ярости. На неё? На себя?       Сука! И почему она никогда не могла послать её на хуй или хотя бы банально ответить крепким словцом, чтобы не лезла со своими нравоучениями? Могла ведь. С другими. Но не с ней. Колдовка мягко, ненавязчиво, но очень умело завораживала, подчиняла её своей воле, точно бы владела гипнозом — таким, что и Пыжив бы позавидовал.       Впрочем, какой тут гипноз? Все было гораздо проще. Лина боялась. Боялась её неведомой, но отчётливо ощущаемой силы, боялась крутого, резкого нрава, да и просто умения говорить все в глаза, которым не обладала сама. Но все это, однако, казалось таким пустяком перед другим, куда более весомым страхом, так плохо осознаваемым сперва, но таким сильным.       Она боялась не увидеть её насмешливой, но все-таки приветливой, улыбки, которой одаривала ясновидящую ведьма каждый раз при входе в гримерную.       Боялась не услышать в свой адрес такого нежного и согревающего «душа моя» или «солнце», при проявлении беспокойства о самочувствии северной ведьмы после изматывающих испытаний.       Не почувствовать вновь крышесносное тепло её губ, дуновением ветра или лаской легкой морской волны, так неожиданно и необходимо однажды коснувшихся её лба в период успокоения очередной истерики.       Уже позже, когда выпуски «Битвы» начали выходить на экран, Лина поняла, что она далеко не избранная. Что эта загадочная, красивая, искренняя в своих проявлениях, по-лисьему хитрая женщина, ведёт себя так со всеми. Что может она гладить, ласкать, целовать кого угодно, хоть черта, наверное. Только вот любит она не его, ни всех этих людей ни, тем более, её, Лину, а только свое ремесло — и всегда будет предана только ему.       И Джебисашвили поняла это довольно скоро. И даже, кажется, приняла Ангелину с её старомодной манерой речи, перманентными скачками настроения, даже неприятной, подчас больно ранящей, критикой. Слишком необходима ей стала ведьма. Слишком болезненной стала мысль о расставании, которое непременно должно было настигнуть их холодной декабрьской ночью…       Но, видимо, на небесах все же кто-то есть. И этот кто-то явно услышал её молитвы — по крайней мере, именно так ей казалось в тот самый решающий день, когда они сидели в готзале с Ангелиной и Череватым в ожидании результатов.       — А на Семик, который празднуется на седьмой четверг после Пасхи, принято красить яйца, — поправляя подол серебристого, вечно съезжающего куда-то платья, вещала женщина, восседая в излюбленной королевской позе «нога на ногу», через стул от Лины. — Только вот яйца надо красить не шелухой, а листьями, и листья должны быть берёзовыми.       — Березовыми? Ого! А как это? — по многочисленным рассказам Ангелины, медиум поняла, что в русской колдовской традиции возможны любые фортеля. Но это казалось уже чем-то на грани сатиры.       — Ну, миленькая моя, это ж на пальцах не показать, не объяснить никак. Могу научить. Да, Владик? — неожиданно обратилась она к Череватому, задумчиво блуждающему по готическому залу. — Хочешь научиться яйца красить?       — Нет уж, спасибо, — прыснул себе в кулак Владик, очевидно, истолковав предложение колдовки по-своему.       — Я хочу! — на манер знаменитого тунеядца из бессмертной трилогии «Операция Ы» — воскликнула Лина, тотчас ощутив на себе цепкий взгляд озорных, насмешливых и, будто бы все понимающих, глаз.       — Хорошо.       Далее была волнительная и трагическая для них обеих, церемония награждения, нелепые попытки Джебисашвили хоть как-то привести в чувство себя и Ангелину, и данная себе же самой клятва о том, что они непременно увидятся вновь…       Но их встреча случилась гораздо быстрее, чем она могла предположить. Каковы же были удивление и радость медиума, когда она, придя на следующий день в кафе по приглашению девочек из Первоуральска, увидела за столиком Изосимову!       Лина никогда не верила в судьбу. Но тогда ей искренне казалось, будто бы сама Вселенная приложила все усилия для того, чтобы сохранить их друг у друга. И у неё это получилось, получилось на «ура»! Теми уютными посиделками дело, конечно же, не ограничилось, и с того дня они начали долго, много и с «аппетитом» общаться — так, как никогда не общались на «Битве»!       Джебисашвили чувствовала себя безумно, отчаянно счастливой, ежедневно хвастаясь таким невъебенным коннектом на стримах и нон-стопом слушая песни из плейлиста колдовки. Медиум дико, катастрофически хотела встретиться с ней в оффлайне — тем более, что у неё был вполне законный повод просить об этой встрече. Только в ставшем неожиданно плотным после финала графике Изосимовой, упорно не находилось на неё места, а требовать чего-то или ставить ультиматумы, Лина была не вправе…       Девушка злилась, переживала, даже прибегала к безобидным манипуляциям, но прозорливая, видимо, щелкающая их как орешки, ведьма, ловко уворачивалась и не поддавалась. Тогда, в один из прекрасных январских вечеров, Лина так просто и отчаянно отдалась Бородачу, давно и упорно подбивающему к ней клинья.       И ни разу ведь не пожалела! Он и правда любил её, помогал, старался быть заботливым — и это стоило того, чтобы влюбиться в ответ. Влюбляться с каждым днем ещё крепче, отчаяннее, сильнее — ведь он искренне хотел находиться рядом каждый день и его не нужно было об этом просить...       Красивый, надёжный, любящий — казалось бы, что ещё нужно для того, чтобы ощущать себя полностью, безоговорочно счастливой?! Нет. Отчего-то, даже ночью, лёжа в постели с Юрой, она по-прежнему мечтала о ней — и не было от этого ни продыху, ни спасения…       Но настоящий Ад настиг её позже — в трижды проклятых стенах старинного особняка на Басманной, в который ей предстояло совсем скоро вернуться вновь…       Но в котором уже не было её.       Но который был, кажется, пропитан, пронизан любимой колдовкой, до каждого миллиметра, до каждого отсыревшего кирпичика…       И Лина часами стояла там, слушая бредни зазвездившихся коллег, неся пургу о яростном желании надрать зад Череватому, однако, в глубине души, не желая большей победы, чем увидеть гордость в глазах той, что так обидно надсмехалась над её робкими попытками попробовать на вкус то, что она с любовью называла «ремеслом».       Да только и тут все пошло не так радужно — ведь, в своих «охуительно-экспертных постах» Изосимова старательно обходила стороной её и её работу, однако, при этом совершенно искренне поддерживая её после тяжёлых испытаний и отчего-то принимая именно её сторону в случае конфликтов, возникающих на «Битве сильнейших». Лина старалась не думать о мотивах такого благородства, как и о том, что эти порывы могут быть продиктованы банальной жалостью, ведь, казалось, что Ангелине их общение приносит не меньшее удовольствие, чем ей — не просто же так в их километровых диалогах начали проблескивать предложения о встрече?       Невесело усмехнувшись, медиум переместила палец в поле набора текста. Ни хуя. Конечно же, ни хуя не произошло. Просто потому, что это Изосимова. Потому что эта проклятая социопатичная колдовка быстрее подарит свой серп Калугину, чем пожертвует своим священным уединением в пользу кого бы там не было!       И уж тем более, в её пользу.       Джебисашвили обвела сожалеющим взглядом собственноручно написанный шедевр. Увы. И в последний раз ведьма выбрала не её       А значит, пришло и её время сделать выбор.       В пользу справедливости. В пользу свободы. В пользу себя.       Ну что. Доигралась ты, Ангелина Юрьевна. Любому терпению настаёт конец. А после уже и любви — потому что там, где заканчивается терпение, никакая любовь жить не может...       Сделав очередной безрадостный вздох, Джебисашвили выделила радостное, кричащее любовью, поздравление, предупредительным голубым цветом. Да. Сейчас, главное, не дать слабину. Не позволить себе передумать.       Не допустить даже секундной мысли о том, что шаг, сделанный в другую сторону, сможет что-то кардинально изменить.       Девушка закрыла глаза, точно зная, что найдёт этот крестик на ощупь.       Наверное, именно так и ставится крест.       Всё!       Открыв глаза, Лина уже увидела перед собой лишь пустое белое поле.       Вот теперь действительно все.       Медиум с глухим звуком откинулась на спинку дивана. В душе зияли тоска и пустота.       Но и Бог с ними.       Главное, что где-то там, где долгое время царили лишь боль, едва осознаваемое чувство долга, вины, и прочая мешающая жить хуйня, появилась позабытая, смеющаяся, точно переливы колокольчика, лёгкость.       Спокойствие.       Безмятежность.       Свобода.       И, пожалуй, она стоит этого выбора…