Моросил дождь, мелкие капли отбивали тихий нескладный ритм, ударяя о каменную скатную крышу. Кричали сороки, взлетая с медленно качающихся деревьев в темное серо-синее небо. На горизонте собрались черные облака, гонимые ветром в сторону леса.
Недогоревшие деревяшки трещали, переливаясь рыжими искрами. Осыпались обуглившиеся щепки. Падая, звенели маленькие стеклянные осколки – горела церковь. Все, кто был там, лежали под тяжёлыми балками. Кровь разливалась по деревянному полу, покрытому сажей. Пальцы переломанных рук били судороги. Пытаясь выбраться из смертельной западни, люди возили искалеченными ногами об пол, оставляя позади себя кровавые разводы. Никто не кричал. Лишь иногда средь треска и шорохов раздавался жалобный тихий плач.
Стуча каблуком, по трапезной шла Смерть. Одетая в темный балахон, она жалостливо опускала голову, проходя мимо обречённых, когда они, завидев ее, хватались за подол плаща, прося о помощи. Смерть остановилась возле придавленного обвалившимся деревянным столбом старика, смотревшего вперёд красными заплаканными глазами. Кровь, вытекающая из носа, не давала ему вздохнуть, хлюпала, пузырилась. Он громко сопел в попытках захватить воздух ртом, размыкая слипшиеся, обожженные губы. Старик не тянул руки к ней, зажмурившись и задержав дыхание, он ожидал ее последних объятий. Морана подобрала острый осколок, лежавший возле ее ног, перерезала запястье и влила ихор в глотку человека. Имя Смерти было Жадность.
Белоснежный серп убывающей луны бросал холодные лучи на заросшее поле, усыпанное крупными ледяными валунами. Все тепло, собравшееся в них ещё в тот час, когда солнце отогревало промерзлую землю после прохладной ночи, растворилось в пространстве: в траве, в воздухе, в земле, которые успели остыть раньше камней и передалось раненой, исцарапанной спине, прислонившейся к одному из них, ведь она была холоднее всего к чему могла прикоснуться. С ней слиплась окровавленная длинная рубаха, густая багровая жижа вытекала из-под складок ткани, медленно скользила по сломанному предплечью и локтю, достигая кисти. Длинные пальцы, облитые ей, противно клеились к засохшей траве. Человек сидел, распрямив длинные ноги, бессильно раскинув руки вдоль туловища, и смотрел вверх, на тысячи рассыпанных по небу ярких бусин. Тишина ласкала слух, зловещая и свирепая, она была ему отрадой и долгожданным спокойствием. Гил не чувствовал боли. Не болели руки, в которых остались мелкие осколки стекла. Не ныли раздробленные кости ног и ребра. Не ныл рассеченный балкой висок. Только знобкий ветер колол все тело, будто тысячи хрупких коротких ледяных игл. Поодаль стоял монстр, высокий и худой. Его не задели падающие доски, его дух не спер смертоносный дым, он двигался быстрее всякого животного, которого видел Гил. Ссутулившись, Монстр сбивчиво тяжело и глубоко дышал, сопровождая каждое движение громким глухим сопением - дотащить тяжёлую тушу человека до поляны было не так легко. Он выпрямился, повернул голову в сторону Гила.
- Отныне, ты мой подкласс, а значит должен слушаться меня во всем.
Тишина была прервана утверждением, смысл которого Гилу был непонятен, но эти неясные слова пробуждали ещё больше страха.
-Кто такой подкласс?
Беззаконие смутился, опустив взгляд в землю, он три секунды молчал.
- Умирающий человек, выпивший кровь вампира, чтобы сохранить жизнь. Ты теперь не человек, а тоже вампир.
-Кто ты такой?
Этот парень был противным, говорил громким звонким голосом какую-то муру.
- Пятый Сервамп Жадности, Беззаконие.
Теплая слеза прокатилась по бледной исцарапанной щеке, упав на губу, и подкласс засмеялся громко и беспрерывно, обнажив побелевшие клыки. Будто покрывая спину тонким слоем льда, острые мурашки и дрожь пробежали по телу Беззакония.
Что чувствует человек, если остался жить после гибели? Может ли он быть рад этому? Ему больно? Он хочет умереть?
Сервамп не помнил, поэтому и боялся.
- Сколько тебе лет? – Гил, успокоившись, смог продолжить свои расспросы.
- Девяносто шесть.
-Ты слишком молодо выг… Вампиры не стареют.
Жадность склонился над ним и посмотрел в глаза, уставшим и уверенным взглядом. Тонкие бледные исцарапанные губы приоткрылись, горячий пар, словно дым, остающийся от мелкого непотушенного пламени, обдал лицо старика. И то ли от растерянности, то ли от безысходности, он схватил протянутую ему руку.
Они ушли с поля вместе.
