everybody dies on my birthday

Он зажимает сигарету меж зубами, ему вовсе не сразу удается ее зажечь — и в итоге все равно не зажигает, потому что зажигалка, соскользнув с многострадальных ладоней, закатывается в итоге куда-то в пизду, а вслепую щупать ее желания нет. Он выплевывает сигарету, и та отлетает примерно в том же направлении, в каком от него скользнула зажигалка. В глубокую пизду. Кори прячет морду в ладонях и глухо воет. Он не знает, станет ли его кто-то искать, рвать за него глотку, сносить черепа. В этом доме без него полно народа, а Кори в этом доме — как вот тот самый фицджеральдский Гэтсби, с сияющей голливудской улыбкой, с кучей бабок. И совершенно одинокий. У него в ушах звенит от звона стекол, в глазах не прекращает рябить от едкого света софитов, а в организме плещется сейчас как раз то, что вскоре выйдет наружу, но пока оно в нем все еще бурлит, Кори может ненадолго забыть. Не обо всем и тем более не навсегда, но вот если бы хотя бы на миг представить себе это... Ему реветь толком-то и нечем — глаза пухнут и без слез, наутро он просто даже взглянуть на себя не сможет. Утром он снова станет нормальным — по крайней мере, сможет претендовать на относительную нормальность. Если ему посчастливится среди всего дома отыскать свою жену, то ему придется начать искать оправдания — или уйти. Молча минуть преграду в лице двери, скрыться за ней и не возвращаться до тех пор, пока он там не помозгует над своим поведением, а начинать мозговать следовало уже в лет четырнадцать. Ему нужен толковый совет, но так как слова чаще только херят все, а не вносят какое-то просветление в голову, то лучшим средством будет отхватить от кого-нибудь по щам. Как минимум для обретения трезвости полезно, а иногда и для активной мозговой деятельности, причем что не в меньшей степени. Его никто не слышит. Неужто прям совсем никому не интересно, что находится в этой комнате? Но Кори сам говорил, что никому сюда нельзя. Он даже специальным ключиком у носа толпы помахал — и те начали, ей-богу, водить носом, впитывая вот этот самый запах, анализируя его точно стая шавок каких-нибудь. Но это только поначалу казалось, точнее, верилось, что с их стороны это было проявлением любопытства, хотя бы признаком возникшего интереса, возможного даже азарта, всполоха авантюризма... все кричало «да», когда на деле — а Кори это прям видел, своими двумя видел — у этих самых псин буквально лбы горели буквами, которые неожиданно складывались в «да пошел ты нахер, Кори». Чем бы это ни было, а значение этой комбинации херачило по мозгам почище Джека. Он прикладывается ухом к стене и просто вслушивается. В чужое веселье, в основном в абсолютно ебанутое веселье, но какое есть, потому что тут у него все блага — бери и не выебывайся. Ему хочется, чтобы всех смело отсюда как можно скорее. Но так нельзя обращаться с гостями, Кори, пьянь ты ебаная, совсем все мозги пропил... жена может и так сказать, Кори лишний раз рта не открывает — если откроет, но никакой жены потом больше не будет. Чужого веселья за стеной — его вот тоже. Все это может перечеркнуть один только язык Кори. Его вечеринка тогда начнет по-настоящему не просто развлекать — а увлекать... вовлекать... только тогда, когда самого виновника сегодняшнего пышного торжества обнаружат, скажем, висящим вниз башкой с башни связи — и тогда его тушу осветят миллионы вспышек, у папарацци от здравого многоголосого «охуеть» даром что глаза все не повытекут к чертовой матери, прям вот на асфальт стекутся одной большой жижей из глаз. ...и ему не хочется умирать вот так, со своим ебучим языком наружу, висеть безвольной пласстмасткой на потеху скучающему народу ЭлЭй. Город красивый, пафосом весь искрится, пламя его ебнуто-шизофренического великолепия не гаснет со времен Мотли Крю, только вот об одном все же жаль — этот город изначально был не под Кори. Вся Калифорния — это все равно что платье, в которое его Скарлетт не смогла влезть на прошлой неделе. Его сну, точнее, попытке хотя бы задремать, мешают руки — кто-то не на шутку заинтересован в том, чтобы отнять у Кори самую что ни на есть распоследнюю возможность вырваться из реальности... каких-то невообразимых габаритов сила упрямо тянет его обратно. В мир, в котором Кори просто вынужден держать глаза открытыми. Кори давится собственной же слюной, его незамедлительно хлопают по спине. Это все же значит, что он пока что нужен живым. Голос, ну явно не свой собственный, тихо заговорил: — Как долго ты собрался тут торчать? Кори тычется лбом в стену и давит лыбу, адрессованную, очевидно, ей же, раз он тут повернут задницей к источнику этих звуковых волн: — Бля, Джим, да я ж тебя умоля-я-яю... Джим остается при своем: — Я серьезно, Кор. Мы уже все тут забеспокоились, как бы ты тут не сдох. Кори уже прилип к стене: — Как любезно с вашей... постой, погоди, а-а... а «мы» — это кто?.. Сначала Кори слышит, как Джим с усталостью сотен мучеников вздыхает, потом — встает и куда-то топает, а потом — а потом внезапный свет, и тейлоровым глазам, уже едва не ставшим единым целым с этой чернотой, на этом этапе чуть было не пришел пиздец. И хорошо бы, если бы пришел, потому что с ними все тяжелее и тяжелее, а вот если бы он ни хуя не видел — может, и в Господа-Бога бы уверовал, кто знает. Но вот он все видит, глаза быстро привыкают — и все же видеть, как Джим плюхается рядом с ним, спиной к двери, даже почему-то приятно. Вряд ли бы он был бы рад, если бы к нему запиздился кто-то другой, а таких, каких-то других, у него немногим больше, чем хотелось бы. От Джима разит табаком и алкоголем, значит, с ним можно поговорить. Не то чтобы нельзя с трезвым — просто пьяный Джим уже больше не сторож разуму своему, а для Кори он вот и вовсе ровня, потому что вероятность трезвого Джима договориться с пьяным Кори предательски низка. Трезвый Кори обычно киснет у себя в тюрьме, пьяный Джим тоже сильно не высовывается — даже сейчас, вот, избрал себе достаточно изолированное обиталище. — Зачем ты это все, а, Кори?.. — спрашивает Джим, ладонью натирая себе висок и крепко жмуря веки, а сквозь сжатые зубы сочится смачное шипение. Кори любуется им: — А, это... знаешь, типа... энигма... типа, загадка, да-а... — кусает губу, его глаза видят все. — Сильно болит, м-м?.. — Хуигма, Кори, это полнейшая, блядь, ху... и-и-игма-а-а... — трет нос, а Кори с утроившейся жадностью впивается внезапно все видящими-развидящими глазами в рисующуюся картину. — Болит, и ты вообразить себе не можешь, как... Кори тиснет себя ближе к нему, пока его нос не врезается в шею Джима. — Думаю, у меня завалялся... — специально себя останавливает, чтобы просто подышать — воздух с появлением Джима в этой комнате не только изменил свою форму, но и температуру, — ...завалялся... аспирин... для особого случая, а? — И где... твоя аптечка? — Джим не реагирует, может, даже не выкупает всего происходящего, но Кори это все равно выбешивает: — Я — я твоя аптечка... — твердо резюмировал Кори, водя по пульсирующим жилкам зубами, едва задевая ими начинающую рдеть кожу. — А-а-а, вот оно что... — Джим покорно откидывается башкой на стену, открывая доступ к своей массивной шее, а с его губ сорвался еще один вздох. — Лечить... собрался? — Так я не собрался, я уже... лечу тебя, — недоуменно и немного растерянно бурчит Кори, присосавшись к точке на шее Джима — и давай ее бестолково слюнявить, втягивать кожу губами, ни разу не разрывать с ней контакта... — Не сожри, — только и произносит Джим. — И сожру, — а почему, собственно, и нет... У него сегодня день рождения, в конце концов. Почему он не может развернуть свой подарок на день рождения? Ему сегодня тридцать лет, он мальчик большой... бабушка им гордится, внучком-то своим, что не в канаве сейчас тухнет, а... ...ну, нет. То, чем он занимается, от канавы его сильно не отдалило. Но бабуле всегда нравился Джим — остальное ерунда. Кори звучно отстраняет себя от истерзанной шеи Джима, на которой проявлялись следы его зубов, а завтра — а завтра нальются кровью два пятна, и если Джим хотя бы просто подумает о том, чтобы их как-то закрыть, Кори ему все руки переломает. — Даже не вздумай, — вслух озвучивает свои же ебанутые мысли, совершенно стеклянным взглядом воткнувшись в растекшуюся по полу физиономию Джима, пока тот лениво тер места покраснений. — Не надо. Пусть все видят. — И в мыслях... не было такого, — Джим тянет Кори за руку, тот и не думает ему в этом сопротивляться, падая тому башкой на грудь. Сначала он просто стучит ногами по полу, устраивая себя поудобнее, потом и это начало его бесить — так что он просто навалился на Джима всем собой, тот охнул: — Ты, блядь, осторожнее... наебнешь чего — лечить больше некого будет... — Не ссы ты... в трусы, — Кори расхохотался, абсурд этой ситуации его чрезвычайно веселит, как будто бы даже еще и пьянит, но с Джимом всегда так — с мозгами в жижу. — Ничего я там... не наебну, я ж аккура-а-атно... — Верю, — гудит Джим, прислоняя морду Кори к своей груди, вцепившись в волосы, начав их перебирать, почесывая макушку. — Как ты себя чувствуешь? — Не сдох, — Кори ненавидит этот вопрос, но Джима об этом забыли оповестить: — Нет, правда. Как? — Да как-как... — мрачно и вяло отвечает Кори, — да жопой об косяк. Джим успокоился — значит, все-таки когда-то оповестили. Они полежали вот так, с лапой Джима, механически перебирающей и одновременно с этим распутывающей кудри Кори, с самим Кори, которому теперь уже глубоко начхать на скуку, на одиночество, на стены, через которые все слышно, вот просто на все, с минуту... с минуту-две, наверное, пока Кори не разлепил губ: — А ты? — это стоило спросить раньше, сейчас это уже никого не ебет, но Кори спрашивает, потому что не просто надо, а потому что искренне хочет это знать. — Мне... хуево, — признался Джим, хотя Кори так и хочется возразить, мол, нет, милый, неправильный ответ, ты же со мной тут, какого хера надо... Но Кори — сначала друг, а потом уже все остальное: — Почему? Джим хлопнул его по заднице, это тут же охладило траханье самого Кори, который уже успел расслабиться в чужих объятиях: — Да ты охуел, что ли? — возмутился, навис над Джимом — и все для того, чтобы увидеть его похабно улыбавшуюся морду. — Да что с тобой не так?.. — Вот поэтому, — Джим чуть сжал тейлорову булку ладонью, хлопнув по ней еще раз, уже не так ощутимо, — поэтому... хуево... — Херовый из меня медик, получается? — у Кори появилась идея. — Получается... — у Джима глаза загорелись так, что Кори понял, что тот понял. Но и для подстраховки не помешает: — У меня есть идея, — облизывает губы, наконец-таки усевшись на Джима, тот подхватил создающийся тон и голосом тоньше и елейнее монашеского спросил: — Какая? Может быть, не совсем этого Джим и ожидал, но что-то с этим делать было уже как-то поздно, потому что Кори увлеченно ездил на Джиме верхом, а они затупили тут настолько, что никому и в голову не пришло вырубить к хуям свет. В тех углах, в которых у Кори все еще плещется светлая мысль, начинает зарождаться другая, уже больше параноидальная, всеобъемлющая — а что ж им, блядь, делать, если их увидят? Услышать — и услышат, хуй с ними, все пьяные, никто толком ничего не разберет, а сам Кори уверен, что они с Джимом сейчас больше походят на святош, чем те, что за дверью. Но вот если увидит кто — вот тогда да, кому-то из них точно нужно будет как-то примириться с преждевременной импотенцией. — Я не хочу стать Памелой Андерсон с хером, — и любой другой — да любой нормальный — человек бы давно спешился и начал заметать следы, а Кори продолжает объезжать Джима так, как его душе угодно — и угодно ей в первую очередь именно это, а не незамедлительное предотвращение акта нежеланного вуайеризма со стороны еще куда более нежеланной публики. — Кто полезет... сюда... с камерами... в такой ебун? — резонно подметил Джим, его членам в речи раздельнее уже некуда, а Кори пожал плечами: — Так психи ведь разные бывают. Кто во что горазд... — Необязательно ведь... психи, — Джим продолжает насиловать свое аналитическое полушарие. — Просто любопытные. — Ага... страстные любители сунуть свой... хуй... в чужую щель, — Кори двигается на нем яростнее, ему уже похуй, что дальше, он целиком сосредоточен на том, чтобы доставить себе удовольствие — и Джим ему в этом безусловно подчиняется, верховодит тут Кори, это между ними было согласно даже до того, как они начали трахаться. — Вообще-то нос, — дышит Джим, причем не носом, — и вообще-то... не в свое дело. — Заебешь... — Ну так епт... — взглянул на него Джим, и Кори склонился, чтобы смять чужие призывно выпяченные губы в крышесносном поцелуе. Кори обычно не целуется, когда трахается. Даже со Скарлетт — и то очень редко, да и трахаются они раз в пятилетку теперь. Она выносила ему сына, ебала ему мозг на всем протяжении этих девяти месяцев своей беременности, но Гриффин — чудо, поэтому Кори не скалит зубы в ее сторону. Целоваться с Джимом сам Господь велел, не иначе, потому что даровать сыну своему такие губы — это дьявольское искушение. Разве можно устоять? Кори никогда не мог, не может и сейчас. Ну и пусть все это слышат. Пусть даже она это услышит. Он тут не один. В кои-то веки — и не один! — А ведь... а ведь, ну, по факту если... — Что... по факту? — По факту, — чеканит Кори, — это я тебя сейчас ебу. А ты меня просто удовлетворяешь. Джим ухмыляется, вцепляясь в тейлоровы бедра: — Ну и козлина ты, а, Кор? Кори склоняется над ним вновь, елозя горячим языком по шее: — Это жизнь такая, друг мой... — и вновь с силой вгрызается в плоть, норовя оставить после себя как можно меток, ему хочется, чтобы все знали, но молчали — хочется, и все... Довольный Джим, хотя и ничем не показывал своего действительного довольства, позже уместился у стены, опять запрокинув башку, но на этот раз вдыхая и выдыхая табачный дым, блаженно затягиваясь — и наконец теперь уже улыбаясь. Именно так должен выглядеть мужчина, у которого случился охуенный секс. Кори корябал коротким ногтем стекло замерзшего окна и всеми силами пытался разглядеть, что там за ним происходило. А веселье все не смолкало. — А кто все эти люди, Кор? — задал животрепещущий вопрос, опередив тем самым самого Кори, у которого ответ един: — Хуй знает. И не спрашивай: Скар тоже без понятия. — Да не буду, — шмыгнул носом Джим, решив больше не ворошить данную тему. — Слышь, Кори. Кори почти спит: — Чего? Джим целует его в щеку: — С днем рождения. Кори льнет к нему, почти падая ему в объятия — и он может себе это позволить, именниник ведь. Джим треплет его по голове и шепчет над самым ухом: — Спать идешь? И Кори тупо не успевает ответить, потому что истошный крик прорезает не только атмосферу, но и его чувствительный слух, деформируя его мысли и желания: — Да что за нахуй? — простонал Кори. Это уже потом Скарлетт хватается за его руку, трясущаяся из-за того, что какая-то, прости-Господи, Мэнди упала замертво, едва выйдя из их дома... А Кори ей, мол, уймись ты со своей Мэнди, женщина, еще чего не хватало... под хохот Джима. Что за Мэнди, Кори все-таки не поинтересовался. Голосом мужика с прогноза погоды на Эмтиви Кори только заключил: — Ебаный ж стыд.