mélodie

Во время пребывания в Василькове любимой забавой Муравьёва-Апостола была игра на клавикордах, которые были преподнесены ему лучшим другом, Бестужевым-Рюминым. Миша, кстати, тоже был не прочь поиграть на инструменте, но ещё больше его душу радовало пение и игра Сергея. Миша никогда не спрашивал, обучался ли его друг в Париже в юности или имел талант от рождения, он просто отводил душу по вечерам с Муравьёвым, сидя за или около инструмента. Иногда люди с округи собирались во дворе подполковника: и солдаты, и жители деревни — все с умилением слушали аккуратную игру всегда серьёзного Сергея. Мишель, без охоты сознаваясь самому себе в этом, испытывал необоснованную, как он считал, ревность на таких деревенских концертах. Ему безусловно доставляло радость, что народу нравится слушать исполнение Муравьёва-Апостола, но он хотел не быть как все эти люди, солдаты, бабы, дети, другие офицеры, и стоять среди них; он хотел опереться худой спиной на дерево клавикордов и внимательно рассматривать совершенный профиль Серёжи под темнеющим небом.  Однажды на одном из таких концертов в летний день Бестужев заметил, что партия деревенских девушек очень старательно пробивалась вперёд, занимая первый ряд. В руках некоторых из них Михаил различил что-то мелькающее и разноцветное, но толпившийся народ не дал ему разобрать, что именно это было. Мужики со всех сторон подпирали Бестужева локтями и спинами так, что в итоге он оказался оттеснённым в самый задний ряд. Круг людей вокруг стоящих клавикордов сомкнулся, но музыканта всё ещё не было видно. Мишель неожиданно для себя разозлился и бросил себе под нос не самые ласковые ругательства, а потом направился в сторону дома друга. Обходя кольцо людей с внешней стороны, Бестужев-Рюмин наткнулся на гремевшего шпорами по ступенькам Муравьёва.  — Миш, ты почему здесь?  — Твои поклонники не одобряют моего появления, — он лукаво усмехнулся в усы, — за лучшие места готовы войну начать! — голос выдал его гнев и разочарование, поэтому Михаил поспешно отвернулся и направился в противоположную сторону.  — Ну-у, Миша, — подполковник обхватил руку друга чуть выше локтя и потянул к себе. Тот обернулся и окинул взглядом лицо Серёжи. — Пойдём, будет у тебя лучшее место, — хозяин двора отпустил друга и отправился в обход людей. Миша проследовал за ним, обдумывая, что Муравьёв-Апостол разумел под лучшим местом. Бестужев пытался сдержать свои мысли, не давая им такой желанной воли. Сергей остановился и знаком показал Бестужеву-Рюмину на толпу, пропуская его вперёд. Михаил пробрался сквозь людей в первый ряд и почувствовал, как Серёжа похлопал его по плечам, одной рукой проскользнул по спине, а потом пошёл вперёд, садясь за клавикорды. Пульс участился, и Бестужев скрестил руки на груди. Он стоял так, что Муравьёв сидел за инструментом прямо лицом к нему. Подполковник бросил взгляд на лучшего друга, подмигнул ему и поднял крышку. Миша непроизвольно сжал кулаки.  Во второй половине «представления» Бестужев уже не мог сдерживаться и бросал злобные взгляды на ту самую группу девушек, которые беспрестанно перешёптывались и хихикали. Когда Серёжа опустил крышку инструмента и собирался вставать для поклона, вместе с аплодисментами на него обрушились и цветы, хаотично покрывая инструмент и землю вокруг мужчины. Михаил перевёл взгляд влево и понял, что цветы бросали те девушки. Он хотел было усмехнуться и почти даже сложил губы в полуулыбку, но застыл, когда увидел с какой радостью и улыбкой поднимает эти цветы Муравьёв-Апостол и кланяется девушкам. В мыслях пролетело страшное «Сегодня же объяснюсь!», и Михаил направился прочь со двора.  Не обнаружив на дворе и в доме своего друга, Серёжа начал переживать, невольно вспоминая выражение лица Миши, которое он мельком заметил во время и после игры. Он хотел отправиться его искать, но тут Евсей второпях зашёл в дом и сказал, что его господина очень просят жители через две улицы для того, чтобы рассудить неурядицу между мужиками. Через час Сергей нагнал Бестужева на улице и кликнул его. — Куда же ты запропастился, Бестужев? Я хотел было розыск приказывать, — Серёжа остановился в паре шагов и смотрел на светлые кудри. Михаил обернулся и молча посмотрел на друга. — Миш, что с тобой? Что-то случилось?  — Ничего, забудь.  — Тебе игра моя не понравилась? Я видел твоё лицо тогда. — Всё пустое, сказал же, ничего, — Миша потупил взгляд. Муравьёв, недоумевая, молча бегал взглядом по лицу Бестужева. — Серёж, давай поговорим вечером. А пока оставь меня, — Мишель поднял глаза на обеспокоенное лицо Сергея и, развернувшись, пошёл по дороге, не дожидаясь ответа. Муравьёв-Апостол проводил его взглядом до поворота, вздохнул и направился домой. «Мы же каждый вечер встречаемся во дворе, мог бы и позже сказать о разговоре. Стало быть, что-то серьёзное или важное. Может, из-за недавних слов Пестеля он сам не свой? Павел Иванович резок, да и Миша ранимый. Бог с ним, может что выдумал опять…» Такие мысли по несколько раз проносились у Сергея в голове в этот день, не давая ему толком размышлять над планами общества и заниматься вообще чем-либо. С трудом подполковник смог дождаться назначенных много времени назад семи часов вечера.   Бестужев-Рюмин весь оставшийся день находился в беспокойстве. Листы с нотами, которые он ещё будучи в Петербурге пытался раздобыть во всех салонах столицы, так как произведение было свежее и популярное в силу своего потайного смысла, были все помяты подрагивающими руками. Как только Михаил услышал, что была написана композиция для молодых людей и девушек, желающих раскрыть чувства другу своего сердца, он тут же начал поиски нот, вышедших в высший свет всего в нескольких десятках экземпляров. Бестужеву уже не было шестнадцать или восемнадцать, даже не двадцать. Ему шёл двадцать четвёртый год, но всё это было очень на него похоже: всё такие же влюблённые взгляды, пока никто не видит, замирание сердца от случайных прикосновений, повторение сладостных воспоминаний перед сном, румянец, смахиваемый на алкоголь. Миша много раз думал о том, что они с Серёжей разные. Тот был старше на пять лет, серьёзен, возглавлял южное общество, имел быстрый ум, умел сладить практически со всеми, он, чёрт возьми, хотел изменить Российскую Империю на корню, готов был пожертвовать собой, но не хотел жертв своих товарищей. Взгляды у них были одинаковые, но сами они были разные. И это волновало Бестужева. Он боялся, что обманывается, отыскивая намёки в некоторых словах, может, случайно вовсе брошенных Муравьёвым, мимолётных касаниях и поступках, греющих душу. Они были лучшими друзьями, и это было известно всем. Рылеев подшучивал иногда над младшим из общества, догадываясь о душевных муках того. Однако Кондратий никогда не ставил Михаила в неловкое положение своими забавами перед остальными участниками, и уж тем более перед Муравьёвым-Апостолом. Обо всём этом и сейчас думал Мишель, держа в руках небольшую стопку желтоватой бумаги. Он учил эту мелодию ещё в столице, повторял в памяти каждый свободный момент, и сейчас он пальцами в воздухе доигрывал заключительную часть. До недавнего времени он рано утром или ночью уходил на самый конец деревни, к заброшенному сараю около леса, и практиковался в игре на полуразрушенном инструменте с отсутствующими некоторыми клавишами. Но несколько недель назад соседний дом загорелся, заброшенный сарай никто тушить и не думал, поэтому практикам Михаила настал конец.  Не дождавшись семи часов, Мишель вышел из дома на половину часа раньше и на ватных ногах поплёлся к месту свидания. Завернув на тропинку во двор, Бестужев увидел Сергея, сидевшего за клавикордами. Голова его лежала на инструменте, глаза были закрыты. Миша помедлил пару секунд и отворил дверцу забора. Она скрипнула, и Сергей встрепенулся.  — А, это ты… — он зевнул и потёр глаза. — Я вот вышел на воздух, да и уснул, — Муравьёв улыбнулся, щуря глаза на заходящее солнце за спиной его друга. Он ожидал, что Миша что-нибудь отшутится по обычаю, но тот лишь взъерошил кудри и посмотрел прямо в глаза хозяину дома. — Серёж, сегодня играть я буду. — Ну… хорошо, прошу, — Муравьёв-Апостол поднялся со скамейки и руками предложил своё место товарищу.  — Ты садись, по-удобнее чтоб было там… — Да мне с тобой всегда удобно, что ты, — Сергей однако поёрзал, нашёл положение ногам, опёрся спиной на клавикорды и запрокинул голову назад. Мишель любил блеск чернильных волос в золотом солнце и сейчас через силу отвёл взор. Он открыл крышку и почувствовал дрожь в руках и пальцах отдельно. Вдохнув глубоко, он поставил тонкие пальцы на нужные клавиши и начал игру. Сердце учащённо билось, отдаваясь в ушах, внутри всё замирало, к лицу приливал и отливал жар, он боялся сбиться. Через несколько секунд после начала Сергей приподнял голову, а после повернулся к Мишелю и с немым вопросом в глазах смотрел то на его руки, то на его сосредоточенное лицо и блестящие в золотых красноватых лучах кудри. Он хотел спросить, очень хотел задать этот вопрос «Что это значит, Миша?», но Муравьёв не смел его прервать, его волшебную игру, нежные касания по клавишам, едва дрожащие золотистые ресницы, наклоняющуюся в такт голову и всё туловище. Миша чувствовал этот взгляд на себе всю игру, чувствовал, как сильнее одолевает волнение, как он уже сам не слышит свою мелодию, как в голове только один вопрос «Что будет?», как лицо сильнее горит и, кажется, краснеет. Разорвав последние несколько нот паузами, Бестужев положил руки на колени и, сжав ткань под пальцами, медленно повернулся. Улыбка без его ведома сияла на лице. Он встретил взгляд зелёных глаз и молча ждал. — Это же… — «та мелодия», хотел бы сказать Сергей, — прекрасно… Просто восхитительно, Миш! — докончил он, видя невинное лицо друга.  — Спасибо, Серёж. Тебе правда понравилось? — Бестужев что-то высматривал в том выражении лица Муравьёва, в котором невозможно было что-то прочесть. «Неужели он не слышал эту композицию?» — Да, да, мелодия очень красивая, — смотря в карие глаза, прошептал Серёжа. «Да неужели он вправду не знает смысл этой мелодии?» Поведение Мишеля подтверждало его догадки.  — Знаешь что, Серёж? Пойдём в одно место пройдёмся, — случайно, вовсе случайно и неосознанно Бестужев озвучил свои мысли. Он тут же отвернулся и уставился на откуда-то прибежавшую собаку, которая теперь старательно выкусывала зубами блох на спине.  — Пойдём конечно.  Мишель резко обернулся, улыбнулся и поспешил встать, скрывая напряжение и неловкость во всем теле. Проследив за тем, как Бестужев в развевающейся на ветру рубахе подходит к забору, Серёжа встал, потянулся и пошёл следом.  Дорогой они редко бросали фразы, но в основном шли в тёплом молчании, даже в такой момент не смущавшим их. Вопросы роились в двух головах, но никто не решался их озвучить. Миша боялся, что Сергею не приходилось слышать об этой особенной композиции, и объяснять самому являлось просто невообразимо тяжело и трудно. Сергей переживал, что Мише просто понравилась музыка и он её повторил, не догадываясь о скрытом смысле. Указав на это, он мог подорвать их дружбу, ведь о взаимности даже не смел предположить. Таким образом они вышли на поле, широкое поле со всевозможными цветами и травами. Сергей шёл вперёд по полю, не замечая остановившегося Михаила позади него. Вдруг он как будто проснулся и огляделся. Обернувшись, он смотрел на Бестужева-Рюмина. — Серёж, — он помедлил, серьёзно смотря на мужчину в нескольких шагах перед собой, — я все эти цветы, все до единого, дарю тебе, — Миша заметил вопросительный взгляд, — за-а-а… за твою игру днём. — Бестужев замер в ожидании ответа. Раздался смешок. — Я благодарен тебе, конечно, Миш, но зачем это? Что на тебя нашло? — А то! Почему они тебе цветы кидают, и ты радуешься, а я тебе целое поле!.. — сам от себя не ожидая такой вспышки, Миша нервно дышал, то опуская взгляд, то смотря на высокий пучок ромашек перед собой, то ища ответ в зелёных глазах в сумраке.  — Так ты что же, — ухмылка, — приревновал к тем барышням? — Муравьёв с лёгкой улыбкой смотрел прямо на Бестужева. Тот молчал около минуты. — Да, Серёж, да! Приревновал, как женщина! Знаешь, как обидно такое видеть? Они ведь и в следующий раз придут и что похуже сделают! А мне каково? Потому что я люблю тебя, Серёж! Не как друзей любят, а как любят самого ближнего, с которым судьбу связать хотят, за которого умереть не жалко! А…  Смотреть, как с горящими глазами Мишель кричит это, размахивая руками, как его распахнутую рубаху и кудри треплет ветер, слушать, как он говорит такие слова ему, спокойно Серёжа не мог. Он вдруг сорвался с места, побежал на Мишу, обхватил его руками за голову и шею и, не дав договорить, поцеловал его, нежно касаясь мягких сладких губ. Муравьёв перебирал чужие губы медленно, обхватывая каждый их миллиметр, гладил спину, талию, рылся в кудрях, снова обхватывал губы своими и снова томно наслаждался их ощущением. Мишель, не понимая происходящего, вставал на цыпочки и тянулся, цеплялся худыми руками за сильные мускулистые плечи и шею, сладостно поддавался напору, снова цеплялся за шею, прикусывал чужие губы, позволял языку проходить меж собственных губ и зубов, тихо стонал от прикосновений широких ладоней где-то на спине и ниже. Когда дышать уже было совершенно невозможно, они отстранились, сделали несколько вдохов, глядя друг на друга, и снова слились в поцелуй, не менее страстный и долгий. Сергей отстранился, но всё ещё держал голову Бестужева, поглаживая кудри.  — Я люблю тебя, Миш. Очень сильно люблю, давно. Но какой же я трус, раз не мог сказать! Даже сейчас, ты…  — Серё-ёж, брось это. Так хорошо сейчас! — Мишель притянул к себе Муравьёва и уткнулся в его шею, обнимая.  — Так значит, ты не напутал ничего с этой мелодией? — А ты знал её?  — Конечно знал, за кого ты меня держишь? Она столько шуму наделала два года назад, что даже собаки её знали.  — Серёж, я такой дурак!  — Совсем ты не дурак, Мишель.  Они стояли так же, ветер обдувал их тёплым потоком, и птицы пели где-то со всех сторон.  — Михаил Павлович, не подарите ли вы мне танец? — отстранившись, игриво произнёс Сергей с улыбкой, встав в позу, в которой приглашают дам на балах.  — Серёж, ты чего? Ты же знаешь, я ни разу не танцевал, а потому не умею, — недоумённо пробурчал Бестужев. — Тогда будь моей партией, а я поведу, — подмигнув, Серёжа увлёк за собой младшего и начал напевать ту самую мелодию, которую играл ему Мишель около часа назад. Бестужев-Рюмин рассмеялся во весь голос и тоже начал подпевать, всё громче и громче с каждой новой фигурой и поворотом на бескрайнем ковре цветов.